Но дойдя до своей спальни, я расплакалась. Я сама оттолкнула своё счастье, сама отказалась. А ведь ОН мог бы быть моим! Кричала одна моя половина.

А вторая, куда более трезвая и умная, а главное, проницательная успокаивала: никогда он твоим не стал бы! Ты умоляла бы его о любви, потому что ты его жена, а он бы лишь усмехался. Вот как сегодня. Чем была бы твоя жизнь?! Одним несчастьем, сплошным адом. Твоя любовь обернулась бы ненавистью, злостью и отвращением. Во что превратилась бы ты сама? Или в несчастную жертву, заглядывающую заискивающим взглядом в глаза своему невольному палачу. Или в злобную мегеру, изводящую мужа придирками. Скорее и то и другое вместе. Нет-нет, так жить я не хочу…

Да и не было бы так никогда. Любить того, кто смотрит на тебя лишь со снисходительным небрежением невозможно.

Ах, как бы я могла любить его! Как жаль, но этого никогда не будет.

…Это ещё не было поражение, но этот пробный бой мы пока проиграли. Как это ни странно. У меня не было и тени сомнений в успехе нашего сватовства.

Я пока проиграла. После ухода дерзкой девчонки, Сольвейг немного растерянно и извиняясь, заговорила:

– Не принимайте слова Сигню всерьёз, она ещё очень молодая, ещё бегает по двору в «горелки»…

– В «горелки»? – усмехнулся Сигурд, – для «горелок» она уже слишком взрослая.

Сольвейг улыбнулась, примиряюще:

– Для «горелок», может, и взрослая, для брака слишком юная. Подождём пару лет. Не спеши женить сына, Рангхильда. Наши отцы всегда хотели объединить наши йорды. Я поговорю с девочкой, Фроде поговорит с ней. Она согласится.

Мы остались, конечно, на пир и на ночлег, но утром отправились восвояси. Сигурд выглядел недовольным и разочарованным. Я пыталась успокоить его, как и Сольвейг считая, что Сигню поменяет решение.

– Вот ещё! Какая-то соплячка отказывается быть моей женой и я должен остаться довольным! Будто какой-то голодранец сватается к ней! – сердился мой сын.

– Справедливости ради, она куда богаче нас, – заметила я.

– Да я сам на ней не женюсь! Видал я девок дурнее, но наглее не видел! – продолжал кипятиться Сигурд.

Я усмехнулась. Мне девчонка понравилась. Это хорошо, что она не взяла красоты от родителей, мне совсем не надо, чтобы Сигурд влюбился в неё. Мне нужно, чтобы он женился на ней. А дальше – он будет конунгом наших объединённых земель. А с его задатками можно думать о том, чтобы потеснить и другие йорды. Ну, что же, подождём…

То, что я задумала женить своего сына на его единокровной сестре, было моим следующим преступлением. Тщательно готовящимся преступлением. И осечки быть не должно. Сигурд должен получить трон своего отца. Он не мог бы получить его иначе, только женившись на наследнице. Перед всем миром он сын Ингвара, законный наследник Брандстана. Заявить, что Сигурд сын Эйнара, значит лишить его права на любой трон – бастарды не наследуют. Бастарды не имеют прав. Таков закон всей Свеи. Поэтому Сигурд навсегда для всех должен остаться сыном Ингвара.

Я не задумывала этого с самого начала, когда оставила Сигню в живых. Эта идея вызрела во мне со временем, когда я годы наблюдала за успехами моего сына в учёбе, в том, какой он сильный, умный, решительный и смелый, при этом спокойный и рассудительный. Настоящий будущий конунг. Не зря его давно уже прозвали Кай. Он должен стать Великим. И получить Сонборг, в качестве приданого, лучший способ для этого. Я уступлю ему трон Брандстана, как только он женится на Сигню, они объединят два йорда. А дальше, избавиться от девчонки, это уж несложная задача. Не такое мы делали с Лодинн…

…Я рос в атмосфере безмерной материнской любви и восхищения. С ранних лет мне было позволено всё. Единственное, за что меня наказывали – это отсутствие прилежания к учёбе. Но им я не страдал. Мне нравилось учиться.

Со мной рядом росли и учились мои друзья, мои будущие алаи Торвард и Гуннар. Сыновья алаев моей матери. Они сопутствовали мне во всём: в играх, тренировках на мечах, луках, копьях, борьбе, в охоте, морских путешествиях. А ещё Асгейр, сын моей кормилицы, мой молочный брат. С детства все звали его Берси (медвежонок). Он любил во всём упрямиться и противодействовать нам. Из природной вздорности характера или по каким-то одному ему известным причинам, но он вечно ломал то, что мы строили, высмеивал наши затеи, в которых, впрочем, всегда с удовольствием участвовал.

Я чувствовал себя будущим конунгом с самого детства. С рождения. Так внушала мне мать, так вели себя со мной все. Ведь даже мой отец был ниже меня положением.

Вообще, отец обожал мою мать, и это мне представлялось самым большим его достоинством. Меня он тоже очень любил. Он был ласков со мной, что редко позволяла себе мать. И я любил отца, мне нравился его мягкий нрав, хотя матери я никогда не признавался в этом. Она считала его уступчивость слабостью и раздражалась иногда. Однако и на это он лишь улыбался ласково. Он был счастлив быть мужем моей матери. Мне кажется, он огорчался только, что у меня нет братьев и сестёр.

И всё же, когда мама позволяла себе наедине со мной быть ласковой, её глаза вспыхивали огнём любви и доброты. Только я один, похоже, знал, какой может быть строгая, грозная даже, линьялен Рангхильда. Какими мягкими и нежными становятся её прекрасные руки, когда она обнимает меня. В такие минуты мне казалось, что я защищён от всего мира.

Но мне нечего было бояться. Весь мир принадлежал мне. Не только потому, что я будущий конунг, а потому, что я хочу познать, увидеть его весь и не боюсь.

Мать готовила меня к будущему, внушала каждый день, что власть – это вначале ответственность, в этом и смысл владычества. «Власти без ответа не бывает», – её любимое выражение. «Тебе можно всё, но ты и в ответе за всё и за всех». И я понимал, почему линьялен Рангхильду уважали, она трудилась не покладая рук, точнее ума и души, все время что-то изучала, строила и переделывала.

И боялись. Людям казалось, она видит и слышит всё. Она была в курсе всего, что происходит в нашем йорде, от самой нищей землянки до богатых домов алаев.

Я знал секрет её осведомлённости: она создала систему, абсолютно тайную, о её существовании всё знала только она и я – это система слежки. Причём устроено всё это было довольно хитро, что не было каких-то постоянных людей, занимающихся этим. Просто время от времени тот или иной гонец или ратник объезжал дальние концы йорда, слушая разговоры в харчевнях и лавках, что и передавал потом лично линьялен. То же происходило каждый день и в самом городе. Ратники менялись, и, не подозревая, что они не единственные, избранные, кому было доверено такое ответственное поручение. В результате даже самые мелкие происшествия, споры, ссоры, недовольства или семейные события не оставались тайной для моей матери, линьялен Рангхильды. Это создавало чувство стабильной безопасности и неуязвимости. А ещё помогало справедливо вершить суд. Выслушивая стороны в суде, она знала заранее, кто лжёт, а кто правдив.

Я был единственный сын у родителей, но не единственный ребёнок. Мой дядя Ньорд, который был старше меня на семь лет, тоже был важным человеком в моей жизни. С одной стороны он был сыном конунга, но на троне была его сестра, и трон он получить мог только, если бы умерла и моя мать, и я и Совет алаев решил бы в его пользу. Другими словами, надежд на то, чтобы стать конунгом Брандстана у него не было. Оставалось одно – жениться на линьялен какого-нибудь йорда.

Поэтому, когда мне было двенадцать, Ньорд женился. За несколько недель до этого я невольно подслушал их разговор с моей матерью, вернее часть его. И то потому, что дверь в её покои была раскрыта, а мать и Ньорд, сердясь, говорили громко.

– … это для тебя единственная возможность стать конунгом… – говорила мать.

– Сослать меня хочешь?! – негодовал Ньорд. – И куда! На границу к гёттам!

– Ты будешь конунгом! Или хочешь оставаться в алаях всю жизнь?! Ты, сын конунга! – нажимала Рангхильда. – Решай сам, Ньорд, – она снизила голос, будто сдаваясь, – там ты конунг, здесь только алай.