…Я смотрела на моего мужа, моего конунга, как я могла сомневаться когда-то в нём? Он прекрасен, он силён телом, силён умом и духом. Никогда в Свее ещё не бывало такого конунга. Пока это знаю только я, остальные могут только предполагать, глядя на него. А я это уже знаю. Я горда и счастлива своей любовью. Какое это счастье – полюбить того, кто достойнее и лучше всех на свете! Какое это счастье – быть любимой им!

В воздух полетели шапки, сопровождаемые радостными криками людей. Все кричали, чувствуя себя счастливыми, размахивая руками над головами, никто не молчал. Полетели горсти монет, со звоном рассыпаясь по камням площади. И мы, и прежние йофуры, и алаи сыплем золото и серебро дождем на головы и плечи бондеров. Из окон терема, сверкая и звеня, посыпались монеты на радующихся жителей Самманланда.

Вынесли столы, лавки, угощение будет для всех. Выкатили бочки с вином, пивом, медами, брагой. И с сегодняшнего пира мы не уйдём уже так скоро, как в день свадьбы…

…Вот Сигурд и стал конунгом, стал тем, для чего родился. А я родился всего лишь, чтобы быть одним из его алаев. И не первым, хоть я его молочный брат. Гуннар подал ему меч, Гуннар будет воеводой…

Я посмотрел на Торварда. Он улыбался, счастливой улыбкой, как и все, чёртов идиот! Я завидую даже ему, Торварду, тому, что он не завидует Сигурду. Ни его короне, ни его жене.

Гуннар пока счастлив и своим возвышением и тем, что получил, как он думает, Агнету. Ничего, твоё разочарование будет куда сильнее сегодняшнего твоего счастья, злорадно думал я, глядя на своего удачливого товарища.

С Агнетой мы встречались этой ночью, она была немного смущена и. кажется, хотела что-то сказать мне, но так и решилась. Но сейчас я не думал о ней.

Я смотрел на Сигню, которая сидела так близко и так далеко от меня. Она рядом с Сигурдом, увенчанная короной так легко и ловко сидящей на её голове, на этих волосах. Сказочные волосы, они так блестят, так струятся… Её волосы, коснуться бы их… как касается Сигурд.

Как он касается её каждый день, каждую ночь. Зарыться лицом в них…

Вчера, после окончательного перед коронацией Совета, они вдвоём задержались в парадном зале и, сквозь неплотно закрывшуюся дверь, я видел, как они обнялись… Он и она. Сколько ещё она будет любить его? Быть может, попытаться вызвать в ней ревность и недоверие к нему и этим убить её чувства?

Какая она?.. Я совсем не знаю. А я должен узнать, чтобы получить её. Приблизиться к ней. Надо жениться на Агнете для начала, и я сразу войду в ближний круг. Почти семейный.

А может с ней надо проще, так, как я поступил с Агнетой? Неужели Сигурд любовник искуснее меня? Быть этого не может. Ну, а значит, я свалю Сигурда, все женщины одинаковы…

…С первых же дней Сигурд приступил к тому, о чём он говорил, когда мы были ещё на озере Луны. Он занялся войском. Собственно говоря, он начал это пока мы ещё были в Брандстане: отобрал лучших ратников и начал тренировки с ними.

А ещё послал людей выбрать места, подходящие для фортов и начать их строительство. Что и было сделано тоже ещё до нашего настоящего вступления на трон. Сигурд не хотел медлить. Приняв решение, он торопился воплотить его в жизнь.

Я же занялась тем, что давно хотела: обустройством лекарни и Детского двора. Дело спорилось. И виделись мы теперь с Сигурдом только утром во время завтрака и вечером. И конечно, ночи были наши. Только ночи и были наши…

Вообще в теремах конунгов не было принято, чтобы у йофуров была общая спальня. Каждый ночевал на своей половине, супруг навещал жену, когда была у него в том нужда и желание. Но Сигурд сразу, ещё в Брандстане настоял на общей спальне. Там, в чужом для меня доме, я была особенно благодарна ему за это нарушение правил и обычаев.

Ночевали мы только вместе. Сигурд никогда не уходил в свою спальню. Так продолжалось до одной памятной ночи, после которой в Свее был введён ещё один, новый закон.

Было уже очень поздно, весь терем укладывался, даже челядные не сновали уже по коридорам. В дверь моей спальни постучали. Я ещё не успела начать раздеваться, а Сигурд, уже голый по пояс, умывался над широкой лоханью, разбрызгивая воду на скобленые доски пола, и на шкуры, расстеленные коврами на полу.

Сигурд разогнулся, вытираясь и глядя на дверь. Я открыла, спальня моя, стало быть, это пришли ко мне. На пороге оказалась Хубава.

– Что случилось?! – спросил Сигурд, опережая меня.

Я же видела необычную бледность и лихорадку в глазах всегда спокойной Хубавы, умеющей владеть собой.

– Простите, конунг, прости, дроттнинг, дело такое… Словом, очень нужно, чтобы Сигню пошла сейчас со мной.

Я обернулась на Сигурда, набросила платок на плечи, и вышла за Хубавой. Я понимала, что только крайняя нужда могла заставить её прийти.

– Ужасно, Сигню, катастрофа! – пугающим шёпотом говорила Хубава, поспешая рядом со мной.

– Что ты кудахчешь?! – рассердилась я.

– Да как же… Сигню… Агнета наша… тяжела. Больше того, задумала преступление!

Меня будто в грудь толкнули. Агнета… Агнета и такое задумала…

Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь не хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!

Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга или дроттнинг, а то и ближним товарищем, выросшего с ним вместе наследника. Из таких был, между прочим, Гагар.

Но изгнание плода, убийство нерождённого ребёнка наказывали строго – такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.

В Свее малолюдно, много детей умирали, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, оттого так строго наказывали за аборты.

И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае ослепить и изгнать навеки.

– Кто он?! – спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.

– Не знаю, она молчит, – поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.

– Молчит… – рассердилась я. – Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?

Хубава замахала руками, как курица крыльями:

– Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, бондеры болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…

– Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! – досадливо ответила я.

Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.

– Прости, Свана! – рыдает она, кривя рот. – Прости меня, дроттнинг!

– Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? – я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.

Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…

Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?

Я обняла её, и мы сели на Хубавину кровать с твёрдым тюфяком. Агнетины слёзы мочили мне плечо, горячее её лицо опухло, она плакала долго, пока, наконец, не начала умолкать…

К себе я вернулась под утро, вся во власти сомнений, размышлений. Это дело решить должна я сама, нельзя посвящать Сигурда в позор моей подруги.