Эта картина мгновенно пронеслась в памяти, когда взгляд чуть задержался на самом последнем этаже, и вот наконец он тонет в квадратике неба… Свобода, тоска, вера, раскаяние, надежда – всё это вливается в грудную клетку одновременно, не спрашивая и не предупреждая душу, готова ли она, примет ли…

И каким бы ни было в этот момент небо – пасмурным, ясным, давящим тяжестью свинца, либо зовущим ввысь прозрачностью лазури, – «небо-над-Питером» – это нечто улавливаемое сознанием, воспринимаемое чувствами, субстанция, живущая своей жизнью и по своим законам. И чем дольше ты не покидаешь город, тем сильнее его чувствуешь. И это чувство, простите, бесполезно описывать словами.

Старцев с невероятным усилием оторвал взгляд от неба, чтобы не дать магии колодца завладеть им окончательно, глубоко вдохнул и тут же пожалел об этом. Мерзкий запах мочи перестал навевать философские размышления. Фу… Зато отрезвляет.

На первый взгляд, ничего, что могло привлечь его внимание и хоть как-то пролить свет на случившееся, не было. Скользя глазами вдоль стен с характерными подтёками, он случайно встретился взглядом с серой кошкой, которая мгновенно съёжилась и пулей шмыгнула в подвальное помещение через прямоугольное окошко. Старцев подошёл к двери подъезда, дёрнул дверь на себя, вошёл…

Да уж. Куда романтичнее вглядываться в квадратик неба, утопая в перспективе линий и вспоминая великого классика. В подъезде было темно, сыро, хотя лето в самом разгаре, и отвратительно настолько, что хотелось скорее выйти на улицу. Настроение испортилось окончательно. Его охватила злость.

Значит, когда ты «дочь самого» (он вспомнил, как следователь поднял палец и закатил глаза), когда двор, в котором ты живёшь, закрывается, охраняется, оборудован камерами и не выполняет функции общественного туалета в ночное время суток, – ты имеешь право на защиту и справедливость.

Он вспомнил огромные, темно-карие, почти чёрные, лишённые всякой надежды глаза Вики. Подъезд, где она жила, молчал, давил на Старцева своей исторически сложившейся безысходностью. Таковы законы жанра, ничего не поделаешь, девушка Вика… Ты родилась не в то время, не в том месте, ты живёшь в неправильном подъезде – и у тебя нет шансов на спасение.

Высокий чёрный армейский ботинок пнул огрызок с какой-то прилипшей к нему серой склизкой гадостью. Кошка, немного осмелев и устроившись на подвальном окошке, проследила за ним взглядом, но не тронулась с места. Он добьётся правды и вытащит девчонку из этой передряги. Он не нашёл ничего, ни одной зацепки, но каким-то невероятным образом колодец, в котором жила Вика, убедил его, что она говорит правду. И, сделав ещё один вдох, он наконец-то заметил, что участковая ему что-то увлечённо рассказывает, с чувством пританцовывая кучеряшками.

– В Петербурге всегда так было и так будет, – говорила между тем капитан. – И у нас – на набережной Фонтанки – как и везде… В одном дворе – богатые. У тех – камеры, отгороженные дворы. Дизайн местами. Шлагбаумы. Охрана. Всё загородиться от остального города хотят. А рядом – вот так.

30 июня, 14:30. Кафе, 8-я линия Васильевского острова

– Спасибо, Анфиса Витольдовна! – Старцев одновременно говорил по телефону и искал, где же забегаловка Ирмы. Искал и не находил, отчего начинал злиться ещё сильнее. – Да. И у меня уверенность, что эти три дела – наши. Похититель один и тот же, но я не смог проследить, куда женщин уволокли. Вы к реставраторам? Отлично! А Михаил Ефремович смог что-то разузнать по датам рождения, кому женщины могли понадобиться? Никому? Ещё лучше… Нет, я забыл позвонить насчёт африканской выставки. Вы сами позвоните? Спасибо огромное!

Старцев нажал на кнопку отбоя и вздохнул с огромным облегчением – что-что, а звонить бывшей жене и просить о помощи не хотелось. И не потому, что Катя стала бы издеваться или скандалить. Или отказала бы в помощи. Нет. Просто до сих пор было больно. И как-то непонятно, почему получилось так, как получилось.

Старцев плохо помнил, как называлась забегаловка Ирмы, зато не забыл, что определение «забегаловка» относительно её кафе бесило ведьму по-настоящему, а потому старался давать такое определение только мысленно. Как бы он ни любил ведьм вообще, а Ирму в частности, он всё-таки считал, что злить настоящую ведьму – глупо, а злить Ирму – глупо вдвойне. Поворот, ещё поворот – он зашёл во двор дома старого фонда на 8-й линии Васильевского острова, где на первом этаже располагалось разыскиваемое кафе. Место было шикарное во всех смыслах, и с точки зрения магии в том числе. Да уж… В умении вести дела Ирме не откажешь. Чёрт… Это не то кафе! Но он же точно помнит – 8-я линия, вход со двора…

Перед ним красовалась неоновая вывеска в рокерском стиле: «Парковка». Он уже хотел развернуться и удалиться в поисках зелёно-жёлтого названия (не то «Ирма», не то «Ирэна», не то «Ирис» – что-то в этом роде), вполне соответствующего названию кафе, которое для прикрытия своей основной деятельности обычно держали питерские ведьмы, как его внимание привлекла дощечка на двери: «Парковка. Бар».

Табличка была деревянной, очень искусно сделанной. По периметру вырезаны узоры и символы, замаскированные под растительный орнамент настолько тонко и изящно, что узнать их было очень трудно – излюбленный приём Ирмы. Окончательно же он убедился в том, что не ошибся адресом, когда увидел, что композиция завершается маленькой фигуркой летящей на метле ведьмы в огромной треугольной шляпе. Внимание табличка не привлекает на первый взгляд, но если присмотреться – сомнений в стилистике данного заведения у вас не останется никаких. Старцев совсем растерялся. Неоновая вывеска раздражала холодным голубоватым светом и названием.

Что за ерунда, зачем это Ирме вдруг понадобилось? Или современные ведьмы сменили метлу на мотоциклы? Ну тем хуже для них… Это уже слишком! Мотоциклы – та часть его души, куда он никого не собирался пускать, тем более ведьм!

Начальник отдела грубо толкнул дверь, проигнорировав изящный кованый молоточек, висящий под табличкой. Конечно, можно было бы им воспользоваться, почувствовать атмосферу старой сказки, как, видимо, и задумано дизайнером, но сейчас не до сантиментов. Старцев шагнул в полумрак.

Надо признать – впечатляло. При всём своём раздражённом, скептическом настрое он на несколько секунд искренне поддался очарованию этого места. Старцев с трудом попытался вспомнить, как кафе выглядело раньше: аккуратные столики, чистенькие зелёные скатерти, розочки в вазочках. Кажется, это было именно так, хотя он и не был в последнее время частым гостем у Ирмы. Тогда восхищение у него вызывали разве что отлично сваренный капучино и фирменный грушевый пирог. Но теперь…

Не совсем понятно, каким образом достигался эффект обволакивающего тебя со всех сторон тумана – ощущение, будто это сон. Пахло можжевельником и чем-то ещё, и это что-то ещё возвращало к детским мечтам и заставляло забыть на время обо всём, кроме тёплого молока и оладушков с вареньем. Под потолком висели кипы душистых трав, стойка бара была выложена из камней, в нишах – светильники с горящими свечами. Но самым удивительным оказались отсеки вдоль стен, где стояли мётлы самых разных видов и форм. Пышные и совсем редкие, с резными ручками красного дерева и просто с необработанным древком из сломанной ветки. С рунами, нанесёнными краской, привязанными амулетами, перьями и мехом, с глиняными колокольчиками на кожаных шнурках, наконечниками из кости.

Кое-где рядом с метлой висел плащ с капюшоном средневекового покроя, а над некоторыми отделениями чуть покачивались массивные клетки с остатками корма, но птиц в них не было. Заметив в одной клетке задушенную мышь, Старцев обрадовался. Ирма превзошла саму себя, конечно – дизайн что надо, да и название, теперь он это признавал, оригинальное, но за такие изыски санэпидемстанция по голове не погладит, так что ведьма теперь у него в руках – стало быть, всё выложит!