О любви мечтают. Я, во всяком случае, надеюсь на это. И голуби тоже, думаю, надеются именно на это.

А мальчик Сашенька, он живет за стенкой от Марии Анатольевны с котом, записал свои мечты о любви на листке с рисунком, который сам и нарисовал.

На рисунке изображена женщина. Именно женщина, потому что ноги торчат из треугольника. Все остальные детали рисунка, правда, от этой мысли отталкивают. Особенно отталкивают тщательно прорисованные пальцы на ногах с огромными ногтями. Видимо, важно было подчеркнуть, что женщина босиком. Из головы у нее во все стороны льются красные карандашные фонтаны. А неподалеку мужчина в семейных трусах с ромашками и мальчик в пижаме со звездами держатся за животы.

Подпись под рисунком все разъясняет:

«Мама шла ночю за калбасой и ударилась об дверь. Лбом и нагой. И упала. Эта я ни закрыл. Мама нас с папой теперь ни любит, патаму шта мы смиялись.

Пряма в тарец. Эта папа сказал. И смиялся громче миня.

Пусть ана нас снова палюбит!»

Этот рисунок он положит завтра маме под подушку, когда уляжется скандал. И все будет хорошо.

А еще где-то на Петроградке, а точнее – в одном из мрачноватых домов Сытнинской улицы, лежит на диване в наушниках Василий Семенович Подгайкин и слушает музыку. Хороший вечерок у него выдался. Только-только нашел неплохое местечко с приличной зарплатой – и сразу на юбилей компании попал.

Правда, какая-то отвратительная баба напилась и сверзилась со стола плашмя об ламинат. Прямо лицом. Даже нос расквасила.

Он таких не любит. Хватит с него таких. Он даже плечищами передернул.

Ему другие нравятся. Там была одна такая. Грустная. И таинственная. Скромная. И вся… Точеная. В джинсиках в обтяжку.

Надо признаться, Василий Семенович весь вечер тайком на нее поглядывал. А делал вид, что вовсе и не интересуется.

Она вся такая, эх. Весенняя, в общем.

Василий Семенович увеличивает громкость в наушниках, и какой-то мужик поет ему в уши по-английски о том, что если и есть справедливость в мире, то ты, поет, будешь моей девушкой, а я буду твоим мужчиной.

Куда она подевалась? Василий Семенович заметить не успел, потому что его попросили прибрать битую посуду – остатки танца на столе. И незнакомка куда-то исчезла, как и положено всем незнакомкам. Тихо и таинственно. Как птичка вспорхнула с ветки.

Иф дэйес эни джастиз ин дэ волд, ю вуд би май гёл, ай вуд би ё мэн, еээ.

Мечтать можно и не только о любви. Тут уж простите, пожалуйста, Петроградка не исключение.

Лежат они в своих постелях, конечно же, и мечтают о всяком. Особенно если любовь уже есть. Что о ней и мечтать-то тогда.

Лежат, кстати, не всегда. Просто по большей части лежат, а иногда могут и сидеть, и даже стоять. А иногда еще идут. Например, по чуть теплому асфальту. Или по слякоти, если асфальта не нашлось. Идут и мечтают.

Если же взять важное из всего того, о чем можно мечтать и что вроде бы не является любовью, то самым постыдным из этого будет, наверное, сребролюбие и всякая там собственность. Так ведь?

Если кто-то мечтает о чем-то еще более постыдном – а я знаю, мечтает, – уж об этом я рассказывать не буду. Лучше расскажу про мечты о собственности.

Возьмем, например, Сергунчика с нашей улицы. Он над Марией Анатольевной живет.

Очень азартная натура этот Сергунчик, несмотря на неполные одиннадцать лет. Вот и мечтает о богатствах. Конкретно, объектом его постыдной меркантильной страсти стал один редкий оловянный солдатик.

Такие раньше у метро «Петроградская» продавались, маленькие, сантиметра три. Я сам недавно свою детскую коллекцию килограммов на восемь у мамы под кроватью обнаружил. А Сергунчик наткнулся на папину.

Солдатик изображал Рэмбо с автоматами в руках. И владел им Жэка. Жэкин папа тоже свою коллекцию приберег, а теперь его наследник вступил в права владения всей этой оловянной массой и начал активно ею управлять.

Так себе человек, этот Жэка. Нет, Сергунчик, конечно, ничего не хотел сказать плохого про Жеку, больно уж он здоровый, блин, Жэка этот, но один Рэмбо в обмен на шесть колес от наполеоновской пушки – это перебор. Шесть!

И главное, ни лафеты, ни стволы ему нужны. Колеса только. Спицы, видишь ли, поломались.

А где ему столько колес набрать?

Вот почему на маминой плите, в отсутствие самой мамы, появилась мамина эмалированная кастрюлька с цветочками. Кастрюлька в мирное время предназначалась для приготовления каш, но сейчас была перепрофилирована для изготовления колес и наполнена проволокой, вовсе не маминой, а изъятой с места ремонта трансформаторной будки во дворе. А электрическая плита со стальными конфорками была готова выступить домной.

Способ изготовления оловянных деталей Сергунчик вычитал в одной книжке. Там было сказано, что надо воткнуть в пластилиновый брусок четыре бортика из спичечных коробков, расположив их квадратиком. Между ними воткнуть в пластилин плашмя солдатика или что там еще до середины фигурки. И все это надо залить гипсом. Опа! – и у вас половинка формы.

Потом форму надо намазать маслом. Приделать по бокам такие же бортики. Положить в нее солдатика и снова залить сверху гипсом.

Опа! – ликовал коллектив авторов книжки, и вот у вас готова вторая половинка формы.

Теперь всего лишь надо ножичком прорезать в готовой форме горловину для залива олова и воздуходувы, растопить олово в кастрюльке и залить в форму.

Не беритесь голой рукой за край кастрюльки, предупреждала книжка, только тряпочкой. Чтобы не обжечься.

Хорошо, что у Андрюхи из «Б»-класса мама художник и что он боится ударов в нос. У него очень чувствительный нос, из которого удивительно легко идет кровь. По поводу и без повода. Тут повод был. И вот трехлитровая банка гипса легла в основу первой половинки формы.

Масло, правда, Сергунчик пожалел. Даже не пожалел, а сам съел. Поэтому первые две слипшиеся половинки гипсовой формы пришлось разбить папиным молотком, чтобы достать такое редкое и столь ценное колесо от пушки.

Но потом жирное сливочное маслице все же пошло в ход, и форма с прорезанной горловиной ожидала, как говорит один мой знакомый мартеновец, залития сырья в ея нутро.

Потом сгорела тряпочка. И не тряпочка, а полноценная тряпка. Мамина любимая, как выяснилось впоследствии.

Да еще стало очевидно, что алюминиевая проволока – вовсе не оловянная. Она не плавится на электрической плите. Точнее, плавится, но примерно в тот же момент, когда плавиться начинает и раскаленная докрасна кастрюлька. Очень удобная кастрюлька. С длинной ручкой, как у ковша. Из такой кастрюльки сподручно было бы наливать олово в форму. Тоже мамина любимая, как позже было сказано Сергунчику. И тоже алюминиевая под эмалью, как и проволока.

Но что поделаешь, в любом производстве без потерь не обойтись.

Кстати, вместе с кастрюлькой Сергунчик и его папа чуть не потеряли маму. Папа молодец, остановил этот цирк.

Он строго пообещал сдать маму в психиатрический стационар имени Скворцова-Степанова, если та продолжит искать свою долбаную, как он выразился, кастрюленцию.

Куда делась кастрюлька, никто не знал. Сергунчик предпочитал думать, что ее и не было.

И вот наконец новая стальная безликая кастрюля, наполненная оловянной проволокой, – то, что оловянной, а не алюминиевой, Сергунчик вместе с бомжами проверили на костре за сквериком у Сытного рынка, – греется на многострадальной конфорке. И кривая форма, восьмая по счету, потому что кто ж знал, что воду с гипсом надо смешивать в пропорции, а иначе все рассыплется, открыла утробу в ожидании смеси.

Конфорка светится красным, вселяющим в сердце ужас светом. Расплавленные ошметки любимой маминой тряпки прилипли к конфорке и топорщатся из-под кастрюли. По телевизору оперный певец натужно нагнетает какое-то завывание, поддерживая ладошками живот.

Короче, все готово.

Сергунчик даже язык закусил, наливая раскаленное олово в форму…