В общество пришла версия политики «свиных бочек». Появились организации и группы по интересам, претендующие на то, чтобы представлять и говорить от имени всевозможных групп идентичности. Амбициозные, как правило, самоназначенные фигуры, претендовавшие на эти роли, становились посредниками между властью и конкретным сообществом. Не только они извлекали выгоду из такого подхода. Местные и национальные политики также могли получить выгоду от процесса, который значительно облегчал им жизнь, создавая впечатление, что можно снять трубку телефона и получить конкретное сообщество. Конечно, выступая на стороне конкретной общины, можно было получить голоса этой якобы монолитной общины, и в некоторых случаях общины это сделали.

Местные советы и другие организации неизбежно направляли деньги определенным этническим и религиозным группам. И хотя некоторые из них делали это, чтобы получить голоса избирателей, некоторые из них также делали это по более благородным причинам, не в последнюю очередь из-за искреннего желания бороться с существующей дискриминацией. Однако даже «антирасистские» группы, как правило, выходили в своей политической деятельности за пределы тех областей, которые они изначально ставили перед собой. Те группы, которые стремились со временем бороться с фактической дискриминацией, стремились к увеличению влияния, доступа и финансирования. При этом они понимали, что могут получить их только в том случае, если проблема не будет решена. Со временем это привело к тому, что дискриминация стала казаться еще хуже — и с ней нужно было бороться еще активнее — как раз в те моменты, когда ситуация улучшалась. Жалобы на общество открывали возможности для роста. Удовлетворение стало умирающим бизнесом.

В то же время единственной культурой, которую нельзя было праздновать, была та, которая позволила всем этим другим культурам быть празднованными в первую очередь. Для того чтобы стать мультикультурными, страны обнаружили, что они должны сделать себя хуже, особенно сосредоточившись на своих негативных сторонах. Так, государства, которые были настолько открыты и либеральны, что допускали и поощряли масштабную миграцию, стали изображаться как страны, отличающиеся исключительным расизмом. И если в Европе можно было праздновать любые другие культуры мира, то в Европе стало подозрительно праздновать даже то хорошее, что есть в Европе. Эпоха мультикультурализма стала эпохой европейского самоотречения, когда принимающее общество, казалось, отстранялось от самого себя и надеялось, что его не заметят иначе, чем в качестве некоего благожелательного организатора. Именно по этой причине, в частности, знаменитый американский политический философ Сэмюэл Хантингтон написал в своей последней книге: «Мультикультурализм по своей сути является антиевропейской цивилизацией. По сути, это антизападная идеология».[74]

В каждой европейской стране период, когда об этом ничего нельзя было сказать, разрушался с разной скоростью в течение одного и того же времени. В Соединенном Королевстве работа кванго «Расовые отношения» помогала держать это под контролем до лета 2001 года. В этот момент, отчасти в результате беспорядков на севере Англии с участием молодых мусульман, а отчасти из-за событий в Нью-Йорке и Вашингтоне, существование параллельных сообществ стало обсуждаться более широко, а концепция «мультикультурализма» стала подвергаться критике. В Голландии плотины прорвало немного раньше. Во Франции они оставались герметичными вплоть до беспорядков в Банлье в 2005 году. В Германии и Швеции процесс затянулся. Но в 2000-х годах диссиденты от мультикультурного консенсуса начали прорываться повсюду.

Некоторые из тех, кто нарушил этот консенсус, были левыми политиками. Их отступничество имело особое значение, поскольку если от правых политиков и комментаторов почти ожидали проблем с мультикультурализмом и их всегда можно было заподозрить в нативистских наклонностях, то левые, как правило, имели менее легкоуязвимые мотивы, и им можно было даже верить. Тем не менее, наиболее освободительные выступления (не в последнюю очередь потому, что они давали возможность высказаться другим людям) исходили от европейских граждан из этнической среды. В Великобритании медленное отступничество от индустрии расовых отношений одного из ее бывших лидеров, Тревора Филлипса, открыло территорию, на которую другие не решались ступить. Его осознание того, что индустрия расовых отношений является частью проблемы и что отчасти из-за разговоров о различиях страна «ходит во сне к сегрегации», стало прозрением, которое вскоре начали разделять другие на континенте. Среди других диссидентов от мультикультурализма, появившихся в то же десятилетие, некоторые вошли в политику, а другие остались за ее пределами в качестве формирователей общественного мнения. Но появление в 2000-х годах на сайте, среди прочих, Ахмеда Абуталеба и Айаан Хирси Али в Голландии, Ньямко Сабуни в Швеции, Насера Хадера в Дании и Магди Аллама в Италии оказало ощутимое освобождающее воздействие. Все они выступали из своих общин в странах, которые нуждались в людях с подобным происхождением, чтобы сломать лед. Им удалось сделать это с разной степенью успеха.

В каждой стране первые критические замечания касались одних и тех же вопросов. Самые экстремальные и неприемлемые практики некоторых сообществ стали первым способом расколоть господствующую ортодоксию. В каждой стране вопросы убийств «во имя чести» и калечащих операций на женских половых органах привлекли огромное внимание. Отчасти это было связано с тем, что многие люди были искренне шокированы тем, что такое происходит, и боялись сказать об этом, если бы знали об этом раньше. Отчасти это было связано с тем, что эти вопросы были самыми «мягкими» или легкими для выражения опасений по поводу мультикультурной эпохи. Эти вопросы если и не вызывали полного неприятия, то, по крайней мере, были способны объединить мнения представителей самого широкого политического спектра: от левых феминисток до правых националистов. Почти все могли согласиться с тем, что убийство молодых женщин — это неправильно. И большинство людей могли бы объединиться, выразив свой ужас при мысли о том, что в Европе XXI века гениталии молодой девушки могут быть изуродованы.

В течение 2000-х годов критика таких крайних примеров мультикультурализма в европейском обществе нарастала. Повсюду вопросы, над которыми размышляли европейцы, концентрировались вокруг границ толерантности. Должны ли либеральные общества терпеть нетерпимых? Или наступил момент, когда даже самое толерантное общество должно сказать «хватит»? Не были ли наши общества слишком либеральными и не позволили ли они процветать нелиберализму или антилиберализму? Примерно в это время, как отмечает Руми Хасан, эра мультикультурализма незаметно превратилась в эру «мультиконфессионализма». Этническая идентичность, которая ранее была в центре внимания дебатов о мультикультурализме, начала отходить на второй план, и вместо нее решающим вопросом стала конфессиональная идентичность, которая, как казалось многим, взялась из ниоткуда. То, что раньше было вопросом чернокожих, карибцев или североафриканцев, теперь стало вопросом мусульман и ислама.

Как и в предыдущие периоды послевоенных перемен, процесс преодоления этого периода не был одномоментным. Европейским правительствам потребовались десятилетия, чтобы осознать, что эпоха гастарбайтеров прошла не так, как планировалось. Точно так же европейским правительствам потребовалось время, чтобы осознать, что если мигранты остаются в принятой ими стране, то им необходимы законы, защищающие их от дискриминации. Периоду мультикультурализма также потребовалось несколько десятилетий, чтобы выгореть. Но, как и в предыдущих случаях, даже когда его смерть была признана, а в данном случае объявлена, было неясно, что все это значит и что может прийти ему на смену.

Одним из немногих, кто уже успел подумать об этом, был Бассам Тиби. Академик, который сам переехал в Германию из Сирии в 1962 году, в течение многих лет призывал к интеграции общин меньшинств в Германии. В изначально обескураживающей атмосфере он также разработал конкретную концепцию того, как это сделать. Европейские страны, по его мнению, должны перейти от политики мультикультурализма к политике лейткультуры или «основной культуры». Эта концепция, впервые выдвинутая им в 1990-х годах, утверждала необходимость создания мультиэтнического общества, которое охватывало бы людей разного происхождения, но объединяло бы их вокруг набора общих тем.[75] Как и джаз, он может работать, если каждый знает тему, вокруг которой он риффует. Но это не могло бы сработать, если бы тема была неизвестна, забыта или потеряна. В такой ситуации общество не только не сможет держаться вместе, но и будет представлять собой какофонию. Это была одна из первых попыток представить решение европейской мультикультурной проблемы, в частности, вопрос о том, как объединить людей столь разрозненного происхождения, какие сейчас существуют в Европе. Самый простой ответ заключался в том, что их должна объединять не обязательно приверженность к одному и тому же наследию, но, по крайней мере, единая вера в основные концепции современного либерального государства, такие как верховенство закона, отделение церкви от государства и права человека. Однако даже в то время, когда несколько деятелей, таких как Тиби, осмысливали эту эпоху, большая часть остального общества была вынуждена просто пережить ее. Если и была болезненная медлительность в поисках путей преодоления, то, по крайней мере, отчасти из-за ряда постоянных и болезненных когнитивных диссонансов.