На пленке что-то еще начинает гудеть.

Психотерапевт ахает и быстро выключает магнитофон. Какое-то время она колеблется, собираясь с духом, но затем снова включает запись. Мальчик продолжает напевать, но на этот раз никаких других звуков не слышно.

Мелинда Кресуэлл, психотерапевт, с растущим беспокойством оглядывает пустую комнату, но к тому моменту я уже давно ушла.

Мальчик и его отец заходят в кукольный домик. Его стены, полы и двери выкрашены в белый цвет, потолок выкрашен в белый цвет, окна выкрашены в белый цвет, и занавески тоже белые.

Здесь есть два вида кукол. Первые одеты в белые сорочки и брюки. Они спешат по коридорам, толкая белые тележки, держа белые полотенца, стопки белой бумаги или белые подносы. От них исходит напускная веселость, хотя все они прекрасно знают, что в этих залах мало чему можно улыбнуться.

А еще здесь обитают сломанные куклы. Их, пускающих слюни, возят в инвалидных колясках и кормят из пластиковых тарелок. Иногда их, сопротивляющихся и кричащих, уводят в белые комнаты и укладывают на белые кровати. Чтобы успокоить, им в руки втыкают иголки, но по-настоящему вылечить их так и не удается. Сломанные куклы плачут, смеются, кричат и поют и часто звучат гораздо живее, чем Белые Сорочки.

Мальчик и его отец следуют за одним из Белых Сорочек по длинному коридору, где живет множество сломанных кукол. Одна кукла постоянно бьется головой о стену, пока другая Белая Сорочка не приходит, чтобы увести ее. Кукла мужского пола испачкалась: струйка стекает по ноге, но он, ничего не замечая, мяукает и проводит согнутой рукой по голове.

Еще одна сломанная кукла выходит из комнаты и, указывая тонким пальцем на что-то позади Тарка, кричит:

– Я проклинаю тебя! Я проклинаю тебя, мерзкое отродье! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я отрекаюсь от тебя! Изыди, нечистый дух, изыди, изыди, изыди!

Сорочка хватает ее за руку, но она отталкивает его и продолжает изрыгать проклятия в пустоту. Прибывают другие, семеро, чтобы усмирить маленькую женщину, которая отчаянно сопротивляется, как обезумевший тигр, из последних сил пытающийся совершить последнюю атаку.

– Я отрекаюсь от тебя! – вопит она. – Ибо я – Меч Божий, и я приказываю тебе уйти, демон, изыди, изыди, изыдиизыдиизыди!

Ее утаскивают в другую комнату, но крики не утихают.

Тарк встревожен, как и его отец, хотя тот пытается это скрыть.

– Извините, – говорит им Белая Сорочка. – Это Вильма. Последние несколько недель она вела себя тихо. Не знаю, что на нее сегодня нашло.

– Что с ней? – спрашивает Дуг.

– Она считает себя архангелом Гавриилом.

– С кем она разговаривала? – Но Сорочка только пожимает плечами, потому что в их обязанности входит помогать, а не знать.

Комната, которую они ищут, находится в конце коридора, в дальнем левом углу.

– Как вы и просили, мы установили в ее комнате японские раздвижные двери, – сообщает Сорочка. – Кажется, ей это нравится, потому что с тех пор она стала значительно спокойнее, утверждая, что двери напоминают ей о доме. – Мужчина делает паузу и бросает многозначительный взгляд на мальчика с татуировками. – Она принимает большую дозу лекарств, но я все же не уверен, что ей стоит тебя видеть. Тебе придется подождать за ширмой, пока мы не убедимся, что она не отреагирует так же бурно, как в прошлый раз.

Тарк неохотно кивает. Дуг сжимает его руку. Сорочка тихо стучит в дверь.

– Смотрите, кто пришел вас навестить, миссис Хэллоуэй.

Внутри в белом шезлонге сидит женщина. Она красива: далека от старости, но уже немолода, о чем свидетельствуют седые пряди в ее длинных черных волосах. Взгляд карих глаз расфокусирован. Комнату разделяет деревянная ширма-седзи, которая скрывает от женщины посетителей. Но эта комната разнится от всех остальных в здании не только ширмой.

В отличие от людей снаружи, куклы, заполняющие эту комнату, настоящие. Они стоят рядами на деревянных подставках вдоль каждой стены. Рядом с кроватью женщины расположена большая платформа с плотным красным покрытием. На ней аккуратно расставлены куклы, изображающие японскую императорскую семью и их двор, который правит целой компанией подданных.

Куклы, расставленные вдоль стен, отличаются по внешнему виду. Императорские статуэтки небольшие и имеют треугольную форму. Куклы вдоль стен – ичимацу, их лица тщательно проработаны и могли бы сойти за настоящих детей, если бы не их наигранная неподвижность. Несмотря на эти различия, кожа у всех кукол молочно-фарфоровая. Все они обладатели бесцветных глаз, одеты в тяжелые халаты и кимоно, а в волосы вплетены разноцветные украшения. Они смотрят на посетителей ничего не выражающими лицами, погруженные в молчание, которое обычно наступает перед вынесением приговора.

– Кто это? – спрашивает женщина. Она улыбается искренне, но говорит медленно, с неестественной вялостью.

(Одна кукла, две, три.)

– Йоко?

По кивку Сорочки отец входит в комнату. Он отодвигает часть седзи в сторону, чтобы опуститься перед женщиной на колени. Мужчина привык к присутствию этих кукол, так что не обращает на них внимания, но Тарку не по себе. Оставшись за ширмой, с беспокойством переводит взгляд с одного неживого личика на другое.

Мужчина берет женщину за руку.

– Это я, Йоко, – мягко произносит он, и в его глазах читаются любовь и беспокойство. – Дуг.

– Дуг, – повторяет женщина и тепло улыбается ему. – Ты так давно не приходил, муж. Я волновалась, что что-то случилось. Это было… Это было… – запинается она, не в силах вспомнить.

(Девятнадцать кукол, двадцать кукол, двадцать одна.)

– Мы будем навещать тебя чаще, – обещает мужчина. – Тарквиний тоже здесь, – добавляет он подчеркнуто медленно, с тревогой наблюдая за выражением лица жены в попытке выявить любые признаки беспокойства.

Мальчик, стоящий за ширмой, ждет, расправив плечи. Со своего места он видит лишь склонившуюся тень матери.

– Тарквиний здесь? – уточняет Йоко, на этот раз более оживленно. – Где он?

– Привет, мам, – говорит Тарк.

Его низкий голос дрожит от сдерживаемых эмоций. Обычная насмешливость исчезла, от сарказма не осталось и следа. В данный момент Тарквиний Хэллоуэй – пятнадцатилетний мальчик, который, несмотря на все, что ему пришлось пережить, все еще скучает по матери. Несмотря на всю боль, которую он испытал, этот почти взрослый ребенок еще умеет прощать.

– Тарквиний? Где ты? – Женщина поворачивает голову, пытаясь встать.

– Он здесь, Йоко, – заверяет Дуг. – Но врачи говорят, что ты не сможешь увидеть его сегодня.

(Сорок одна кукла, сорок две куклы, сорок три.)

– Я причинила ему боль? – В голосе матери слышится ужас. – Я снова причинила ему боль? Мне так жаль, Тарквиний, мне так жаль!

Потрясенная, она начинает всхлипывать. Дуг обнимает ее. Тарк беспомощно наблюдает за их тенями.

– Это был единственный выход, – шепчет сломленная женщина. – Я не знала, что еще сделать. У меня не было выбора. Я не могла ее отпустить. Разве вы не понимаете? Я не могла ее отпустить!

Белая Сорочка делает шаг вперед, но Йоко приходит в себя и прекращает бессвязное бормотание. Внезапная напряженность, которая окутывала ее густым туманом, исчезла. Теперь уже чопорная и изящная, она выпрямляется, хотя ее руки непроизвольно сжимаются, будто рвут в клочья невидимую бумагу. (Шестьдесят кукол, шестьдесят одна, шестьдесят две.)

– Было очень мило с твоей стороны навестить меня, Дуг, – говорит она спокойно, без следа прежней истерики. – Я так давно не покидала этих стен, что почти забыла, как там, снаружи.

– Да, – произносит мужчина, не зная, что ответить.

– Я бы хотела вернуться в Японию, – сообщает Йоко Хэллоуэй, и ее голос будто бы доносится откуда-то издалека. – Прошло столько лет с тех пор, как я была в Токио. Я скучаю по ханами[4] весной. Ты помнишь, Дуг? Сколько раз мы разбивали лагерь под деревьями и до самой темноты наблюдали за цветением сакуры. Как давно это было?