Я плавала на кораблях под парусами. Я поднималась в воздух на стальных крыльях. Я изучала языки своих жертв, их культуру, полную противоречий. Я забиралась под кожу тем, кто пошел по темному пути, приветствуя насилие над телом. Я выползала из толщи крови, из соли смерти.

Пусть и ненадолго, я могу завладеть теми, кто близок к смерти, или теми, кто мог умереть, но выжил. Я научилась передвигаться среди людей сотней различных способов, задерживаться во множестве мест одновременно и при этом сохранять ощущение собственного существования. Но сегодня я плыву по течению, наслаждаясь воспоминаниями о прошлой ночи.

И когда ничего другого не остается, я начинаю считать.

Я позволяю этой причуде увлечь меня дальше по улице, где разносчик продает еду с металлического лотка (один). Кошка на другой стороне дороги (одна) выгибает спину и дерзко шипит на меня, хотя хвост у нее подрагивает, а шерсть на спине становится дыбом. Люди проплывают мимо, едят на ходу и выбрасывают пустые обертки в урны. Я считаю их: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.

Молодой человек в коричневом костюме замирает на полуслове, уставившись прямо на меня. Его охватывает дрожь, так что он не замечает, как кусочки хлеба падают на землю. Я отодвигаюсь, когда мимо проносится группа хихикающих студентов (их семь), и спешу исчезнуть из поля зрения молодого человека. Иногда меня видят проклятые – те, что наделены необычным зрением, о котором они сами редко догадываются, – но, раз обнаруженная, я научилась избегать их пристальных взглядов. Я ничего не имею против молодого человека, который, бледный и испуганный, пустился наутек. Хотя мне жаль, что он видит больше, чем следовало бы.

Но мое внимание привлекает кое-что еще. Мальчик-подросток в машине, проезжающей мимо перекрестка. Лет пятнадцати, среднего телосложения, с ярко-голубыми глазами и прямыми черными волосами, которые неестественно торчат, точно шипы. Он смотрит в окно с угрюмым видом, который, как мне кажется, типичен для многих современных мальчишек.

Но мне бросаются в глаза не черты его лица или его поведение. Под его одеждой что-то пульсирует, совершает беспокойные, одновременно отталкивающие и знакомые движения. Мальчика окружает неестественное сияние. В его мыслях я ощущаю сладость дома, земли за тысячи миль отсюда, где когда-то родилась и я сама.

Но мальчик не замечает этого. Его глаза смотрят на мир, скользят мимо меня, пока машина не сворачивает за угол, на узкую дорогу.

Она останавливается перед большим домом, где несколько крепких мужчин вытаскивают мебель из большого грузовика с надписью «Грузчики Пикинга». Столы, стулья и множество других предметов разбросаны по двору (всего их шестнадцать). Пара грузчиков (всего их десять, идеальное число) добавляют к ним две деревянные кровати, один туалетный столик, шестнадцать различных электроприборов и множество коробок. А еще – зеркало.

Мальчик, все такой же хмурый, выходит из машины с мужчиной постарше, у которого такие же голубые глаза, но волосы песочного цвета. Они наблюдают за тем, как грузчики заносят мебель внутрь дома. Я же считаю коробки: одна, две.

– Что думаешь, Тарк? – наконец спрашивает мужчина.

Мальчик не отвечает. Десять, одиннадцать.

– Тебе не кажется, что здесь лучше, чем в нашем старом доме в Мэне? – продолжает мужчина, игнорируя молчание собеседника. – У тебя, понятное дело, будет своя комната. Попросторнее, да и окон побольше. Места предостаточно, так что когда обустроимся, можем завести комнату отдыха или вырыть бассейн на заднем дворе. К тому же это всего в двух кварталах от дома Келли.

(Семнадцать, восемнадцать.)

Тарк по-прежнему не отвечает, только наблюдает за грузчиками. Вокруг него все еще виднеется странный свет: скорее излучение, чем свечение.

– И мы можем навестить маму на следующей неделе. Доктор Аахман говорит, что она чувствует себя намного лучше и что мы можем приехать, когда будем готовы. А теперь, когда мы всего в двадцати минутах езды от лечебницы Ремни, можем навещать ее так часто, как ты захочешь.

(Двадцать пять, двадцать шесть.)

На лице Тарка появляется странное выражение, и я впервые вижу, как он проявляет хоть какие-то эмоции. Челюсти сжимаются, во взгляде жестокость, уголки рта опускаются. Когда он скрещивает руки на груди, рукав задирается, обнажая черную татуировку. Тридцать три коробки.

Странно, что у мальчика его возраста уже есть татуировки.

Кто-то создал любопытный дизайн рисунка на его руке. Он состоит из двух кругов, больший из которых охватывает меньшую сферу и покрыт аккуратными письменами на языке, который я не понимаю. Еще больше символов тянутся вверх и скрываются в складках рубашки. Эти татуировки жужжат и пульсируют на коже Тарка, из-за чего он так странно светится. Как будто почувствовав мой пристальный взгляд, он опускает рукав.

– Я не уверен, что мне вообще стоит навещать маму, пап, – заявляет он.

– Не говори так, Тарк. Я знаю, она по тебе скучает.

– Попытка выцарапать мне глаза – странный способ показать свое отношение. – В голосе мальчика слышится горечь.

– Доктор Аахман уверяет, что подобное не повторится, – твердо говорит его отец. – Тогда ей дали неправильные лекарства, вот и все. Мы навестим ее сразу после твоего сеанса с мисс Кресуэлл в среду. Хорошо?

Тарк только пожимает плечами, хотя гнев в его глазах не исчезает. Как и страх.

Я вхожу в дом. Некоторые комнаты все еще пусты, в то время как другие заполняются коробками. Я поднимаюсь по лестнице и, скорее всего, по привычке, приближаюсь к потолку. Предыдущие владельцы не оставили здесь ничего: ни счастья, ни горя, ни боли. Лучше и не придумаешь для места, в котором планируешь остаться.

Внизу под пристальным взором мужчины грузчики продолжают свою работу. Тарк же отходит в сторону, чтобы укрыться в тени дерева, и, сложив руку козырьком, смотрит на новый дом. Вдруг его глаза расширяются.

– Эй! Эй, ты!

Он вбегает в дом, прежде чем кто-либо успевает его остановить. Отец, обменявшись изумленными взглядами с грузчиками, спешит за сыном. Он явно сбит с толку внезапным волнением мальчика. Когда мужчина подбегает к Тарку, тот стоит у окна, не в силах объяснить, почему в комнате никого нет.

– Ты видел? Здесь кто-то был!

– Я никого не вижу, Тарк, – после непродолжительного молчания отвечает его отец.

– Здесь была женщина! – Мальчик бродит по комнате, затем переходит в следующую в попытке обнаружить чье-то присутствие, но ничего не находит. Отец следует за ним. – В белом одеянии и с длинными волосами!

Отец кладет руку на плечо сына. Как мне кажется, он пытается его успокоить, хотя явно ему не верит.

– Поездка была долгой. Почему бы тебе не вздремнуть в машине? Я разбужу тебя, как только занесут большую часть вещей.

Спустя мгновение Тарк кивает, не имея ни доказательств, ни альтернативы. Они возвращаются на улицу, но вместо того, чтобы сесть в машину, мальчик остается в саду. Он продолжает наблюдать за домом, чтобы доказать, что отец неправ. Но я проявляю осторожность, и он не видит ничего, кроме пустого дома, по которому не бродят духи.

Но за мальчиком следит кто-то еще. Через два дома припаркована белая машина, размером куда меньше тех, что проезжают по этим улицам. Я знаю, что ее водитель наблюдает за мальчиком, потому что меня, словно паутина невидимой злобы, окутывает его голод. Со стороны этой маленькой белой машины слышится столь знакомый мне звук рыданий.

Я выхожу из дома и крадучись перехожу улицу. Проскальзываю на заднее сиденье и изучаю водителя через зеркало, висящее над приборной панелью. В отличие от Мужчины в грязной рубашке, этот зеленоглазый шатен чисто выбрит и довольно привлекателен. На нем темный, безукоризненно отглаженный костюм. Люди могли бы сказать, что он выглядит «дружелюбным», а также «добрым» и «воспитанным». Он улыбается, но глаза его пусты.

К его спине привязаны мертвые дети.

(Одна девочка, две девочки, три.)

Они наполняют машину криками и причитаниями. На их запястьях я вижу знакомые путы, которые тянутся к предплечьям мужчины. Но, как и остальные, этот человек ничего не замечает и продолжает наблюдать за мальчиком с татуировкой.