– Однако сейчас времени даром они не теряют, – заметил Мак.

Люди повыскакивали из палаток. Они стояли и смотрели, как набирает силу огонь. Огненные сполохи взлетали над деревьями, а купол света распространялся вширь и ввысь.

– Неплохо для начала, – усмехнулся Мак. – Даже если огонь потушат прямо сейчас, дом все равно пропал, ведь единственное, что они умеют в этой глуши, это заливать пламя химикатами.

К ним поспешал Лондон.

– Сэм все-таки сделал это! – кричал он. – Сэм злой как черт, прости господи, и я всегда знал, что он это сделает! Такого ничем не запугаешь!

– Если вернется, он может быть нам полезен, – хладнокровно заметил Джим.

– Полезен? – переспросил Лондон.

– Да… Парень, который умеет так лихо поджигать, сумеет сделать и многое другое. А горит хорошо. Пройдем в палатку, Лондон. Нам надо обговорить некоторые вещи.

– Он имеет в виду… – вмешался Мак.

– Я сам скажу, что имею в виду. Идем, Лондон.

Войдя в палатку первым, Джим уселся на ящик.

– В чем дело-то? – требовательно спросил Лондон. – Что ты хочешь обговаривать?

– Мы терпим поражение, потому что не имеем власти. Амбар Андерсона сожгли, потому что мы не верили в желание караульного подчиняться приказам. Дока свинтили, потому что приставленный к нему личный охранник отлучился, оставив его одного.

– Понятно. И как мы собираемся это поправить?

– Мы собираемся создать сильную власть, – заявил Джим. – Собираемся отдавать приказы, которые будут выполняться. Люди проголосовали, передав власть тебе. Сейчас им придется забрать ее у тебя, желают они того или не желают.

– Ради бога, Джим, что ты такое говоришь! – вскричал Мак. – Ничего не выйдет! Люди попросту не примут этого, упадут духом и быстренько переберутся в другой округ.

– Мы будем держать их под контролем, Мак. Где та винтовка?

– В палатке осталась. Что ты хочешь с ней делать?

– Винтовка – это власть, – отрезал Джим. – Мне уже тошно от хождения по кругу. Я хочу спрямить путь.

– Слышь, что это за слова такие: «Хочу спрямить путь»? – спросил, подступив к нему, Лондон. – Ты играешь с огнем!

Джим не дрогнул. Юное лицо его словно окаменело. Взгляд был неподвижен. Уголки губ чуть подрагивали в полуулыбке. Устремленные на Лондона глаза глядели уверенно.

– Сядь, Лондон, – велел он. И мягко добавил: – И охолони.

Лондон в замешательстве покосился на Мака:

– Что он, рехнулся, что ли?

Мак отвел взгляд.

– Не знаю.

– Ты с тем же успехом мог и присесть, – сказал Джим. – Все равно ведь этим кончится – раньше или позже.

– Да, конечно. Я сяду.

– Отлично. А теперь, если хочешь, можешь вышвырнуть меня вон из лагеря. Тогда меня приютит тюрьма. А можешь разрешить мне остаться. Но я буду стараться здесь все переиначить. Я смогу это сделать, не думай!

– Хватит. Надоело, – вздохнул Лондон. – Волну гонишь, и все! Я в два счета мог бы поставить тебя на место. Не пощадил бы твой юный возраст. Здесь я хозяин.

– И как раз по этой причине, – прервал его Джим, – я буду передавать приказы через тебя. Пойми меня правильно, Лондон. Я не власти хочу, а действия. Единственное, что мне требуется, это изменить ход забастовки.

– Как ты считаешь, Мак, – недоуменно спросил Лондон. – О чем это он толкует? Что собирается «переиначить»? Как это – «изменить ход забастовки»?

– Не знаю. Я поначалу думал, что это рана отравой ему в голову ударила. Но он вроде дело говорит.

Мак рассмеялся, и смех этот будто тяжело плюхнулся в тишину.

– Звучит по-большевистски как-то, – пробормотал Лондон.

– Какая разница, как это звучит! Лишь бы работало! – возразил Джим. – Ты готов меня выслушать?

– Не знаю я… Ну да ладно, выкладывай!

– Хорошо. Завтра утром мы зададим жару этим скэбам. Дай мне парней побоевитее. Отбери их. Обеспечь дубинками. А еще понадобятся машины. Чтобы шли вместе, парами. Копы, возможно, выставят патрули на дорогах, соорудят баррикады. Но мы не можем им позволить помешать нам. При виде баррикады пусть первая машина упрется в нее и столкнет с дороги. А вторая подберет людей с разрушенной баррикады и проскочит. Понятно? Вот так же должно проскочить все то, что мы затеем. А если не получится, мы отступим назад и окажемся дальше, чем были вначале.

– Если приказы начнешь отдавать ты, то между мною и ребятами начнется сущий ад.

– Я не собираюсь отдавать приказы. И красоваться на переднем плане не имею никакого желания. Ребята и знать ничего не будут. Я стану говорить тебе, а ты – им. Сейчас первым делом надо отрядить людей, взглянуть, что там слышно с пожаром. Завтра нас ожидают по этому поводу некоторые неприятности. Было бы лучше, если бы Сэму не удалось устроить пожар! Но ему это удалось – дело сделано. Придется уже этой ночью усилить охрану лагеря. В ответ непременно последуют репрессии – об этом стоит помнить. Расположи охрану двойным кольцом, и пусть оба ряда будут на связи. Еще мне нужно пять человек в комиссию по наведению порядка, чтобы пропесочить как следует всякого, кто уснет на посту или улизнет потихоньку. Дай мне пятерых крутых парней.

Лондон покачал головой:

– Не знаю, что мне делать: то ли пощечину тебе закатить, то ли сказать «в добрый путь»! Так хлопотна вся эта затея.

– Ну, ты, пока думаешь, поставь охрану. Очень я боюсь, что этой ночью нас сильно беспокоить будут.

Лондон вышел, а Мак так и остался стоять возле ящика, на котором сидел Джим.

– Как твоя рука? – спросил он.

– Я ее совсем не чувствую. Видимо, почти прошла.

– А я вот чувствую, – вздохнул Мак. – Чувствую, что с тобой что-то происходит, а вот что – не пойму.

– Это то, что всегда рождается в битвах, таких, как наша, произрастает из них. Внезапно начинаешь ощущать в себе огромные силы, они начинают бурлить, а выход находят лишь в мелких беспорядках вроде нашей забастовки. Тогда ощущение огромных сил преображает тебя, подхватывает, толкает вверх и заставляет действовать. По-моему, это и дает человеку власть. – Джим устремил взгляд вверх и закатил глаза.

– Что это у тебя с глазами? – испугался Мак. – Чего это они прыгают?

– Голова кружится немного, – успел сказать Джим. Ему стало плохо, сознание помутилось, и он полетел с ящика.

Мак оттащил его на тюфяк и подложил ящик ему под ноги. Лагерь гудел голосами, слышался немолчный бормочущий гул – разнообразный, постоянно меняющий тон, как журчание ручья. Мимо палатки взад-вперед сновали люди. Вновь взвыли сирены, но на этот раз в вое их не было энтузиазма – пожарные машины возвращались обратно.

Мак расстегнул на Джиме рубашку, плеснул воды ему на лицо и шею.

Джим открыл глаза и поднял их на Мака.

– Все плывет, – жалобно простонал он. – Хорошо бы док вернулся и дал мне лекарство какое, что ли… Как думаешь, вернется он, а, Мак?

– Не знаю. Как ты сейчас себя чувствуешь?

– Голова вот только… Наверно, порастратил я все силы дочиста. Отдохнуть бы надо.

– Конечно. Поспи-ка, а я пока пойду, попробую супчику тебе раздобыть, бульона, в котором мясо варилось. Полежи тихонько, пока я супу не принес.

После ухода Мака Джим хмуро уставился в потолок палатки. Потом произнес вслух: «Интересно, не кончилось ли все. Думаю, нет, не кончилось, но всяко может быть». Потом веки его начали слипаться, и он заснул.

Явившись с супом, Мак поставил жестянку на землю, вытянул ящик из-под ног Джима, а сам опустился на краешек тюфяка и стал вглядываться в измученное беззащитное лицо спящего.

Лицо это находилось в беспрестанном движении. Губы то размыкались, обнажая зубы так надолго, что те даже сохли на воздухе, то вновь смыкались над зубами. Подглазья и кожа на висках нервно дергались. Был момент, когда, словно бы под собственной тяжестью, губы округлились, чтобы что-то сказать, помочь вымолвить какое-то слово, но вырвалось оттуда лишь невнятное глухое мычание. Мак прикрыл спящего Джима старыми одеялами.

Неожиданно в лампе стало уменьшаться, сворачиваясь, пламя. Фитилек сник, и темнота из углов поползла к центру палатки. Мак тут же вскочил и отыскал бидон с носиком, полный керосина. Отвинтив колпак, он подлил в лампу керосина. Пламя медленно стало расти вновь, и края его распахнулись, как крылья бабочки.