– Ты поаккуратнее с этими «не знаю». Кто поджег амбар?

Парень не мог говорить – его душили рыдания.

– Не бейте меня, мистер! Кто-то из ребят в бильярдной говорил, что это правильно будет. Что Андерсон радикал.

– Ну ладно. Вам там где-нибудь доктор наш не попадался?

Парнишка бросил на него растерянный беспомощный взгляд.

– Не бейте меня, мистер! Нам никто не попадался!

– А с пушкой что ты собирался делать?

– С-стрелять по палаткам, чтоб напугать вас попробовать.

Холодно улыбнувшись, Мак повернулся к Лондону:

– Как с ним быть – имеешь идеи?

– Да он же, черт его дери, ребенок совсем!

– Ну да, ребенок с патронами тридцатого калибра! Ты оставляешь его мне и дальше, Лондон?

– Что ты хочешь с ним делать?

– Отправить обратно в старшие классы, чтоб другим детям неповадно было шляться с винтовками.

Джим наблюдал эту сцену с тюфяка.

Мак обратился к нему:

– Ты, Джим, не так давно ругал меня на чем свет стоит за то, что я дал волю чувствам. Так вот сейчас чувствам воли я не даю, держу их в узде.

– Хорошо, если и впредь ты не утратишь хладнокровия, – сказал Джим.

– Я отличный снайпер, – парировал Мак. – Жалко тебе мальчишку, а, Джим?

– Нет. Это не мальчишка, а пример другим.

– Так я и подумал. А теперь слушай, ребенок. Мы можем отправить тебя обратно к тем парням, что в карауле дожидаются. Но они, очень может быть, тебя убьют. А можем обработать тебя тут.

В незаплывшем глазу сверкнул страх.

– Ты, Лондон, как? Не против?

– Не слишком-то усердствуй.

– Мне рекламная картинка нужна, – сказал Мак, – а не труп. Ладно, ребенок. Поделом тебе.

Парнишка подался назад. Потом он согнулся, вжал голову в плечи в попытке съежиться, стать меньше. Мак твердой рукой держал его за плечо. Правый кулак Мака работал методично – как молоток, нанося, один за другим, быстрые, короткие удары. Нос парнишки хрустнул и расплющился в лепешку. Вскоре закрылся, заплыв, и второй глаз, щеки расцветились темными тенями кровоподтеков. Парень бешено дергался и вертелся как уж под градом коротких, точных ударов. Внезапно пытка окончилась.

– Развяжите его, – сказал Мак. Кулак его был весь в крови, и он вытер его о кожаную куртку парнишки. – Не так уж и больно тебе было, – обратился он к нему. – Можешь похвастаться теперь перед одноклассниками своим красивым лицом. И хватит реветь! Расскажешь ребятам в городе о том, что их, в случае чего, ожидает.

– Может, мне ему хотя бы лицо помыть? – предложил Лондон.

– Нет, черт возьми! Я провел блестящую хирургическую операцию, а ты хочешь испортить результат! Думаешь, мне приятно было все это проделывать?

– Не знаю уж, – протянул Лондон.

Руки пленнику освободили. Он стоял и тихо плакал. Мак повернулся к нему:

– Послушай меня, малыш. Пострадал ты не то чтобы очень сильно. Только нос сломан, а больше ничего. Вот если бы кто другой из наших случился на моем месте, тогда бы тебе не поздоровилось. Объяснишь своим друзьям по песочнице, что следующему, кто вот так выйдет, ногу сломают, а тому, кто выйдет после него, – уже и обе ноги переломают. Понял меня? Я спрашиваю: понял?

– Да.

– Хорошо. Оттащите его к дороге, а там пусть идет на все четыре стороны.

Караульные подхватили парнишку под руки и помогли выбраться из палатки.

– Лондон, – сказал Мак, – может, ты патрульных отрядишь проверить, не бродят ли вокруг другие малыши с пушками?

– Ладно, я займусь этим, – кивнул Лондон. Он как зачарованный глядел на Мака, и в глазах его был ужас. – До чего же ты жестокий парень, Мак… Я еще могу понять, когда делают это в сердцах, но ты-то был спокоен!

– Знаю, – устало согласился Мак. – Это самая трудная часть работы.

Он стоял неподвижно, улыбаясь своей холодной улыбкой, пока Лондон не ушел, а после побрел к тюфяку и сел, сжав руками колени. Он содрогался всем телом, бледное лицо его посерело. Протянув к нему здоровую руку, Джим взял его за кисть.

– Я бы не смог этого выдержать, Джим, не будь ты рядом. Ну ты и крут, черт тебя дери. Глядел во все глаза, и только! Тебе все нипочем.

Джим крепче сжал его кисть.

– Не терзайся ты так, – тихо произнес он. – Ведь это был не просто испуганный мальчишка; в нем была угроза всему нашему делу. Ты поступил как должно и все делал правильно. Без ненависти, без эмоций, лишь выполняя необходимую работу.

– Если бы только мог я позволить, чтобы руки ему развязали и дал бы он мне разок-другой сдачи или прикрылся бы, что ли…

– Не думай об этом, – сказал Джим. – Ведь это всего лишь малая часть огромного дела. Сочувствие тут так же вредно, как и страх. Это как у медиков – делаешь операцию и ни о чем другом не думаешь. Я бы взял на себя парня, если бы не беда с этой рукой. Представь себе, что было бы, достанься он ребятам из караула.

– Знаю что, – поддакнул Мак. – Убили бы его самым зверским образом. Хорошо бы они больше никого не словили. Еще раз такое проделать я не смогу.

– А ведь придется, и не раз, – заметил Джим.

Мак взглянул на него с опаской:

– Ты заходишь дальше моего, Джим. Я начинаю тебя бояться. Повидал я таких, как ты, и меня от них всегда страх берет. Ей-богу, Джим, нельзя не заметить, как ты меняешься день ото дня. Знаю я, что прав. Что безумие побороть можно только с холодной головой. Все это мне известно. Только не по-человечески это, право же… И ты меня пугаешь!

– Я хотел, чтобы ты меня использовал для дела, – тихо начал Джим, – но ты мне в этом отказал, потому что слишком уж привязался ко мне. – Джим встал, добрался до ящика и сел там. – Это было ошибкой. А потом случилась эта история с рукой, и вот сиди тут и жди! А я понял теперь свою силу. Я сильнее тебя, Мак. Сильнее всех и вся, потому что иду по прямой, не сворачивая. Ты и все другие отвлекаются мыслями о женщинах или, там, где достать курева, где бы выпить, как раздобыть еды или дров. – Глаза у Джима холодно поблескивали, так блестит мокрая речная галька. – Я хотел приносить пользу, а теперь пользу мне станешь приносить ты, Мак. Польза будет от нас обоих – тебя и меня. Поверь, я чувствую в себе достаточно сил для этого.

– Ты с ума спятил, – пробормотал Мак. – Как твоя рука? Не распухла? Может, в ней зараза какая завелась и мозги тебе отравила?

– Брось такие мысли, Мак, – спокойно произнес Джим. – Я вовсе не лишился рассудка. И все, что я говорю, не бред, а истинная правда. Оно вызревало во мне, росло, росло, вот явилось на свет. Пойди и скажи Лондону, что мне надо его видеть. Вели ему прийти сюда. Я постараюсь сделать так, чтобы он не очень взбеленился, но подчиниться ему придется.

– Может, это и не бред, – пожал плечами Мак. – Не знаю. Но ты все же не должен забывать, что Лондон – председатель, что его избрали, что он глава забастовщиков. Всю свою жизнь он руководит людьми, и, если ты начнешь ему указывать, он даст тебе под зад коленкой.

И Мак бросил на Джима тревожный взгляд.

– Лучше пойди и скажи ему все, – настаивал тот.

– Но послушай же…

– Мак, делай, как я сказал. Так будет лучше.

Они услышали тихий свистящий звук, который, нарастая, превратился в пронзительный визгливый вой сирены. Тут же завыла другая сирена, а вслед за ней еще одна. Звуки росли, а потом стихали, отдаляясь, убегая все дальше.

– Это Сэм! – вскричал Мак. – Он все-таки сумел поджечь!

Торопливыми неуклюжими движениями Джим попытался подняться.

– Тебе лучше туда не соваться. Оставайся в лагере, – посоветовал Мак. – Ты же еще слабый совсем.

Джим осклабился в невеселой ухмылке.

– Увидишь, какой я слабый!

Он двинулся к выходу, и Мак последовал за ним.

В северной стороне звездное небо висело над деревьями сплошной черной пеленой. Там, где был Торгас, городские огни отбрасывали на небо бледный отсвет, а слева от города над высоким крепостным валом деревьев разгоравшийся пожар уже образовывал ярко-красный купол света. Сирены выли то в унисон, то одна возвышала голос, когда другая затихала, переходя на глухое ворчание.