К старшей падчерице Иванна по имени ни разу не обратилась, большухой звала. Слова доброго не сказала, но не била, не гнала. Загружала работой, угол дала и в дому терпела. Анне исполнилось семнадцать лет, от большухи одно название. Росточком невелика, костью не раздалась, бёдра узкие, грудки чуть заметными холмиками, даже кровь ещё не пришла. Только руки натруженные, цепкие, жилистые. Иван вымахал как колонча, стал широкоплеч, походил на отца. Пропадал на вечёрках, посиделках с девчатами. На Анну парни не смотрели, гулять не звали, говорили, что вобла, доска. Сидела она дома, хозяйничала, слушалась мачеху и нянчилась с сестрой.

Когда Маше исполнилось шесть лет, Анна начала разговоры с отцом про учёбу младшей.

– Батяня, давай к осени Маруську в школу определять. Пусть в класс идёт, грамоте разуметь. Я ей одёжку пошью, для писания и уроков из твоих учительских припасов возьмём.

Матвей отмахивался:

– Погодь ты. Рано ей ещё. Мала совсем. Зачем её от тебя удалять.

Анна не отступала, капала словами каждый день, как вода на темечко. Как придёт отец в дом, а мачеха на двор, пристанет вновь:

– Скажи, что для школы надо, что требуется. Я, загодя, начну сбирать Машу, – говорит, а сама к отцу приступает, голову опустит и смотрит упрямо.

Матвей отнекивается:

– Может не будем в школу её отдавать. Иванна тоже говорит, что не надо. Дома начну обучать. Ты, Ванька, не ходили по классам и ничего, вон какие трудяги выросли.

Всегда смирная Анна не выдержала, вскипела. Вставила руки в бока и выдала:

– Не позволю Машу дома оставлять, посуду мыть, да горшки натирать! Меня вам хватит! Ты батя – учитель, а меня грамоте не обучил. Читать, писать не умею. Имени своего нацарапать не могу. Обиду я тебе не припоминаю, видать, так проживу, неучёная. Коль матери нет, так и заступиться за нас некому? Знай, сестру буду учить, чтоб грамоте, как все разумела. Не смей с Иванкой о ней такие разговоры вести. Одно слово – мачеха она! – сказала, как отхлестала батяню и пошла по хозяйству возиться.

Волчком по кухне кружится, подол развевается. Громыхает посудой, бухнула казанком, льёт воду – гудит ведро, трещит доска от стирки. Матвей сбежал от нежданной ярости во двор.

Глава семейства с лета отказался учительствовать, с женой хозяйством занялся. К осени, оробев от напора старшей дочери, боясь скандала с упрямицей, позволил записать Машу в школьный класс. Нарядили её и для ученья прикупили нужное. Анна сшила младшей серую сумку и платье из холщовой ткани. Пошла сестрёнка в школу. Аннушка провожала, а обратно она с ребятами возвращалась. Идут за руки сёстры золотистым утром, шуршат осыпавшиеся берёзовые листья вдоль дороги. Бодрит кристальный, напоённый прошедшим летом воздух. Анна подведёт Машу к школьному крыльцу. Косицы поправит, наказ даст: «Учись, Марусенька, хорошенько. Слушай учителя внимательно, всё разумей и запоминай. Придёшь домой, я тебя ждать буду. Всё мне обскажешь». Целовала в русую макушку и легонько подталкивала в класс, направляя вперёд к двери, откуда лился мягкий свет и дружным роем гудели ребячьи голоса.

Иванка была женщина вёрткая, ухватистая. Когда народилось у них с Матвеем двое деток погодок, то быстро заставила мужа с хорошим доходом работать. Он и плотник, и пахарь, и жнец, и косец. Засеяли пшеницей надел. Скотины полный хлев стали держать. На продажу мясо, молоко, масло, картошка. Добром обживались, деньжата водились.

С малыми детками мачеха сама нянчилась, на Аннушку не навешала. Если на двор идёт или в люди, малышей при себе держит. Жилы и руки ей тянут. Одного на бедро присадит, а второй за подол держится. Только домашние дела на большуху взвалила, и Маша оставалась заботой сестры.

Сыновья Матвея и Иванны покинули родительский дом, ушли жить в город, нашли работу. Иван устроился плотничать, обучившись ремеслу у батяни.

К двадцать восьмому году начали Павловских и из ближайших сёл крестьян сгонять в колхозы. Матвей прочёл в газете злую статью «Кулацкое лицо». Возмутился, сетовал жене:

– Ива, что же это делается? Пишут, что вся Сибирь – кулаки. Мы враги и отказываемся сдавать излишки хлеба. Колхозами пакостными заветы Ленина, революцию топчут! Он крестьянству обещал, что земля наша. Без пашни костлявая придёт. Насмотрелся я с Самары голодных, распухших. Лебеды да крапивы до оскомины наелся. Детей морить не дам! Силой будут что-ли сгонять, чтобы, как паны над нами править и бить кнутом?

Иванна степенно подошла к мужу, размахивавшему газетой, выхватила из рук и шваркнула по столу:

– Чего расшумелся, дурень. Думать нам надо, как добро сберечь. Не слышал разве, что Красная Армия пришла. Мятежи давят, людей судят, в ссылку, тюрьмы отправляют. И ты туда же захотел?

Матвей от её резкости разинул рот.

– Нас то, за что? Середняки мы?

– Слушай, повторю, чтобы втемяшить. Как кулачина у дознавателя пойдёшь по всей форме. Мешки на мельню возишь, каждый год – сезонные батраки. Торгуешь избытком. Бабы гуторят, что дали твёрдую разнарядку – все хозяйства сдать в колхоз. Не согласных под суд и в ссылку с волчьим билетом.

– Иванна, может, оброком обойдёмся с двора?

– Обманут они. Сравни: всё добро забрать или дань взимать. Такую плату поставят, что всё наше хозяйство туда уйдёт. Заданье дадут невыполнимое и всё одно отберут скотину и зерно. Токмо деньги не возьмут. От изъятия живности спасёт забой. Есть у меня мыслишка, надо   обмозговать. Только покамест никому ничего не говори, колхоз не ругай…

Через пару недель поутру Иванна выскочила на крыльцо в рубашке, прикрывавшей ноги до середины загорелых икр и не скрывавшей пышность груди. Заголосила, искривив алый рот: «Обокрали! Цыгане обокрали! Люди добрые, помогите! Как есть, без всего оставили!»

Иванна кричала как раненая птица, голос волнами исходил на четыре стороны, и воронова крыла волосы по-ведьмински вспыхивали от солнечных лучей рассвета кругом над её головой. Бабёнка бегала по двору, открывала сараи, причитала, будила соседей суетой и воплями.

Незадолго до этого утра сидели за полночь Матвей и Иванна и решили, скотину забить, мясо продать, урожай с огорода, зерно, муку из амбаров всё подчистую свезти на рынок. Живность забили под предлогом, что хворая стала, узлами шкура пошла, нарывами. Оставили одну коровку – кормилицу, поди её в колхоз не заберут, дети ведь малые в доме. Соседи опасались к ним заходить, боялись, что зараза на их хозяйства перекинется. Ночью грузил в телегу припасы Матвей и на рассвете с жинкой, крадучись уходили со двора. Возвращались к вечеру, нагрузив воз сеном по дороге. Матвей сваливал сенцо вилами на просушку, на виду трудился. Чужим и ребятне говорили, что ездят помогать братовьям. Хозяйка по ночам шуршала купюрами, прятала деньжата, запихивая в нишу за притолоку над дверьми. Успокоились, когда опустошили двор от накопленного добра, нечего изымать в колхоз, только маленько оставили на прокорм. Инсценировали, что их цыгане обокрали подчистую. Соседи и родня не поверили, но уличить не могли.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.