Переезд до Сибири тяжёлый и опасный путь. С октября пришли холода и ночные заморозки, начали болеть ребятишки. Жались путники к кострам от колких, порывистых осенних ветров. В лесах водились волки, которые выли по ночам, нагоняя ужас на переселенцев. Дороги кишели странным разбойным людом. Опасаясь конокрадов и воров, обоз выставлял пост на ночь. Братья Ионовы несли караул, спали по очереди. Если удавалось, то пристраивались к другим караванам, хуралом ехать сподручней. Деньги сильно потратили, припасы заканчивались, съели семенную картошку, оставляя кожуру потолще с глазками для посадки, надеясь, что по прибытии удастся разжиться местными клубнями.
В конце ноября 1921 года через восемь месяцев пути приехали Ионовы в село Павловск одноимённой волости Алтайской губернии, что в шестидесяти километрах от города Барнаула. Туда их направили крестьянствовать, осваивать земли. В переселенческом пункте был фельдшер, столовая, склад орудий для работы. Выделенные участки – голое поле, заросшее степной травой. Земля с отметинами, вбитыми колышками, а с окраины лес. Для переселенцев управление должно было создавать условия для житья. Вырыли два колодца и на этом помощь закончилась. Землю передали в пользование. Ионовы сами выбрали себе наделы. Ссуд никаких переселенцам не дали, сказали только для тех, кто ехал в Кулундинскую степь и тайгу и то давно уже, с революции столыпинские подъёмные закончились.
Заняв участки, Ионовы сначала вырыли землянки, устелили полы дёрном, пахучими ветвями сосен и уж потом стали спешно строиться, чтобы успеть до жгучих морозов. В конторе им указали деляну, на которой можно валить лес. Тягали они брёвна, пилили на доски, готовили дрова. Сооружали жилье-времянки, сараи.
Тяжело было Матвею с тремя детьми. Боялся, что не перезимует, помрёт маленькая Маша в землянке, не уберечь. Хоть Анна исправно следила за сестрой, но супротив сибирских морозов, снегов, метелей не выстоять. Одной заботы мало, нужны печь, дрова, одежда тёплая. Ещё до большого снега пошёл отец сиротского семейства к переселенческому чиновнику просить помощи.
– Мне бы работёнку, да угол для житья. Жена в дороге родами померла, трое на руках остались, – понурив голову и сминая в широких ладонях шапку, просил он.
Чиновник оказался отзывчивый, не злой.
– Сказывай, что делать умеешь?
– Крестьяне мы. Плотничать могу. Четыре класса церковно-приходской школы кончил. Писать, читать и считать обучены, – гордо сказал Матвей, подняв взгляд на комиссара.
– Слушай, ты-то нам и нужен! Учитель треба. Есть флигель при школе в одну светёлку с печью. Будешь заодно топить школьную избу, дров выделим. От крестьянства тебя отымаем. Землю братьям можешь пока передать.
Матвей просветлел. В преддверии лютой, не испытанной ранее зимы он вмиг обрёл спасение, дом, работу. Про себя думал: «Проживу теперь с учительским доходом, да плотником пойду по людям наниматься и будет приработок. Хватит мне с дитями».
Земельный надел отошёл братьям. Они, перезимовав без потерь, весной распахали землю. Раздобыли, заняли и прикупили семян. Посадили в огородах картошку, морковь, свёклу, репу. Засеяли поле зерном. Обживались.
Матвей с детьми – Анной, Машей и Иваном переехал в комнатушку при школе с отдельного крыльца и стал учительствовать.
Сельский класс всего из шестнадцати детей разного возраста. Научить надо малому – читать, писать, считать хоть до ста, вот и вся наука. Проведёт Матвей Михайлович уроки и распустит ребятню с обеда, чтобы по домам шли старшим в хозяйстве помогать. Своих детей Матвей в школу не определил, пусть в избе сидят. За день дрова наготовят, воды натаскают, в огороде на грядках порядок наведут. Анне некогда грамоте разуметь, у неё малая на руках, ещё и стряпнёй заведует на всё семейство.
Старшая дочь, которой только исполнилось пятнадцать лет, стала хозяйкой в доме, а для Маши – матерью. Вставала затемно после прерывистого сна рядом с люлькой. С утра печь затопит. Папку на работу провожает, накормит, чистую одёжу подаст. Младшим каши наварит, в избе прибирает, воды от колодца наносит, замочит грязное, щи приставит. Брат и сестра проснутся, их кормит, посуду прибирает. День пролетал быстро в трудах. Гулять как иным девушкам, хихикать на завалинке, семки лузгать, с парнями зубоскалить некогда. Пройдётся только разве что за молоком для сестры, которую пришлось оторвать от груди кормилицы, до которой ходить было далече. Спать после всех укладывалась, убаюкав сестрёнку, да испив водицы жадными глотками. Встанет в темноте напротив мутного старого зеркала, рукавом рубахи обтирает влажные от студёной воды губы, замрёт, увидев в отражении незнакомку. Засаленные русые волосы свисают вдоль худого, бледного лица. Нос тонкий, губы упрямо поджаты, тёмные глаза, в ночи блестят как слюда. Наутро снова круговерть. Ни выходных, ни праздников. Одна отрада – сестрёнка.
Вынесет Маруську во двор, усадит на травку, положит в руки всамделишную куколку из верёвки и цветных тряпиц и любуется, как гулит маленькая, перебирая пальчиками узелки да лоскутки. У Маши личико загорелое, кругленькое, носик кнопочкой, пухлые губки выставит умильно дудочкой.
Наскоблит ей сестра яблоко в ложку, покормит мякотью или жёвки в рот кладёт. До трёх лет Аннушка Маруську хлебными да картофельными жёвками кормила, даже привычка появилась еду не сразу глотать. В рот себе ложку сунет и замрёт, думает – сглотить или сестрёнке дать.
Одёжку Анна сама для Маши пошивала. Просила в сельмаге оставлять ей яркие куски ситца. Кроила платьица и косыночку из материи, чтобы её Манечка самая нарядная была, чтобы никто и думать не смел будто без матери плохо ей, чтобы все знали – Маруська не пропадёт с сестрой. Она о малышке лучше других позаботится.
Матвей по весне начал по дворам ходить, наниматься по плотническому делу у переселенцев и в соседних деревнях. Анне смешно было, как отец важничал. Братец поутру спросит:
– Батя где?
Аннушка ему и опишет:
– Ой, Ваня, наш-то учитель такой важный пошёл на заработки. Сапоги новые одел, голенища сальной коркой натёр, чтобы блестели. Пояс широко повязал, топорик за него воткнул и айда в улицу. Не плотничать, будто пошёл, а свататься.
Недалека была от истины дочь Матвея, чуяла отца, скуку его без жены и ласки. Второй год вдовствовал мужик. Стойко выносил тяготы, не пил, о детях заботился. Был он зрел и хорош собой, крепок телом. Когда ходил плотничать, то видел, как бабы смотрят на него, глазищами зыркают, через плечо вслед оборачиваются, хохочут над его прибаутками. Приметил одинокую бабёнку, жившую в доме на окраине села. Поправлял ей сарай, за что женщина отплатила хлебом из печи да шматом сала. Завернула в полотно и отдала со словами: «Матвеюшка, после рушник принесёшь. Свидимся ещё». От ласковых слов её заныло в груди. Понял знак Матвей и стал захаживать к Иванне. Зазнобе было тридцать с небольшим, пышна телом, красива лицом, черноброва, звонка голосом. Как говорят, и ступить, и молвить. Вдовствовала Ива давно, мужа её на первой мировой газами убило, худой славы в селе не имела, растила сына помощника, парню её шестнадцать исполнилось.
Матвей зачастил к Иванне, засиживался вечерами допоздна, а когда Анна начала на него смотреть дома исподлобья с укором, то и выводок стал с собой брать. Вечеряли, ужинали, на ночь оставались.
Недолго женихался Матвей с Иванной. Сговорились съехаться через три месяца, а то соседи стали смеяться над ними. Ионовы собрали пожитки из школьного флигеля и перенесли в дом на краю села. В избе было две комнаты. Взрослые спали в узкой дальней спаленке. Ребятня в просторной кухне. У сына мачехи были палати. Иван и Аннушка стелили постель на полу у печки, а поутру убирали. Маша выросла из люльки, и сестра её укладывала на сундуке, повыше от холодного пола и придвигала лавку, чтобы малая не брякнулась ночью.
На Аннушку, как на старшую навалили работы по дому. Стирала, убирала, готовила на всех. Мачеха не жалела Машу, не была ласковой, часто укоряла батю и Анну: «Иж, прынцессу себе нарастили! Чего ты, большуха, её с рук не спускаешь? Лишь бы делом не заниматься? Пусть проплачется. Да и наряжать её по пять раз на дню не требуется, всё одно измажется поползуха».
