Одна и та же апробированная много раз идея – «обнаружим зло, устроим охоту на ведьм! Смотрите, они там. Посадим этого, спасём других». «Козлы отпущения – где они?» – «Их уже меньше стало». – «Где взять других?» – «Э-э-э, людей много». Требуются идеологи для изобретения всё новых и новых мишеней. «Скорее, скорее! Готовьте эти мнимые мишени, а то не успеем спрятать истинные!» Террор – универсальный инструмент «решения» любых вопросов, но имеет эффект бумеранга.

Безбожие куёт кумиров, идолов – им поклоняются и рукоплещут, потом свергают и возводят новых. Безбожие порождает анархию, необязательно внешнюю, опаснее – внутренняя. «А я всё равно буду плохой! Кто докажет? Поймали? Исправьте меня – это ваша работа, палачи! От меня самого меня спасите, а я не могу». Цикл повторяется. Урок не завершён, но должен всеми быть изучен. В новый класс, в новый уровень не берут проваливающих экзамены.

Главное – отставить дерево познания добра и зла. Ведь оно постоянно будет поворачиваться к нам то одной, то другой стороной: по мере необходимости будет запускаться то одна, то другая программа: снаружи добрая, но внутри злая. Поманят добром: бесплатный сыр лишь в мышеловке, сыра мало, мышеловки не сообщаются между собой…

Интересная история произошла на одном научном предприятии, где ставили медицинские опыты на мышах. По завершении программы испытуемых мышей должны были уничтожить. Ведь опыты закончатся – зачем кормить нахлебников? Так получилось: мыши чётко знали о плане их последующего уничтожения и поэтому тайно рыли ходы для будущего побега. Когда медучреждение закрылось, пришли уничтожать мышей, но все оставшиеся в живых сбежали на волю по тогда-то и обнаруженному виртуозно сделанному ими многометровому проходу. Удивительным оказалось то, что все мыши участвовали в его строительстве: каждая вносила свою лепту – делала проход из своего пристанища (иногда последнего). Выход на свободу был один, их не было несколько. Ведь мыши ощущали только зло и не надеялись на добро от людей, во власть которых попали.

Дерево познания добра и зла всегда доступно со времён Адама и Евы, но богами люди не стали. Дерево Жизни доступно не всем: только тем, кто обратится к Даятелю Жизни, даруется истинная свобода.

Поезд тронулся, и оба пассажира на нижних полках купейного вагона вгляделись друг в друга. Они в надежде подумали о том, что скорее всего доедут в Киев без соседей, и заметно повеселели от этой мысли. Старик достал пакет с едой и, разложив на столе, налил из термоса в пластмассовую синюю кружку какао. Вежливо предложив соседу угощаться, пожилой мужчина начал не спеша поедать пищу. Мужчина средних лет глядел на ветерана войны, силясь вспомнить, как тот представил себя, когда зашёл.

– Извините, подзабыл имя, уважаемый, – немного робко спросил он.

– Ничего страшного. Зовут меня Иваном Васильевичем. Помните, фильм был? О том, кто профессию менял, – благодушно, с коротким смешком ответил пожилой мужчина. – А вас, вы сказали, Степаном?

– Да-да, – улыбнувшись, радостно согласился сосед по купе. – Так вы не бойтесь: проводники уже не будут проверять нас. Счас билеты глянут, заберут. И до утра не побеспокоят. У меня «беленькая» есть. Угоститесь?

– Нет, сам не пью и другим не советую. Трошки поем, газетку побачу и на боковую – спать.

Иван Васильевич смачно поглощал варёную картошку, заедая бутербродом с сыром и малосольным огурцом.

– Вы ж фронтовик! Вон, медали на вашем кителе. Я хорошо рассмотрел, пока вы не сняли его. Как же в вашем возрасте не пить? Закодировались, что ли?

– Степан, извините, но как-то… не совсем понял. Как ветеран войны связан с алкоголем? Мои фронтовые друзья тоже этим делом не особо интересуются. И как, думаешь, мы бы страну поднимали, если б пьянствовали?

– Мой отец и дед, помню, пили много: и винчика, и самогона. Отца вот недавно схоронил. А дед ещё… двадцать лет назад отправился к предкам.

– Сколько ж было вашему отцу? Наверное, мой ровесник? – удивился Иван Васильевич.

– Было отцу шестьдесят два, – горестно вздохнув, ответил Степан.

– Молодой. Соболезную. Но что поделать? Я на год его постарше… Но я только жить начал… Детей вырастили с женой, на ноги поставили. Ну а теперь самим пожить. Внуков дочь привозит только летом.

– Что же, вообще не пьёте алкоголь? – с печалью в голосе спросил Степан.

– Стопочку по праздникам могу перехилить. Всё зло в стране от неё…

– Вы, извините, в Киеве живёте? – поспешно перебил соседа Степан.

– Нет, в городке, где зашёл в поезд, – прихлёбывая из кружки, ответил пожилой мужчина. – То я еду на важную встречу ветеранов по случаю сороковой годовщины окончания войны.

Вошла полная проводница вагона и, деловито сравнив билеты с паспортами пассажиров, поспешно и неуклюже «вывалилась» в коридор, на ходу закладывая сложенные билеты в особую сумочку. Не успела закрыться дверь купе, словоохотливый Степан продолжил разговор:

– Отцу тоже писали, что наградят этим летом. Но он немного не дожил… А вообще, он на эти награды смотрел как на побрякушки. Многое мне рассказывали отец с дедом… об изнанке войны. Да и мы детьми… «нахлебались послевоенщины»…

– Эка ты загну-у-у-л! – удивился Иван Васильевич. – Чего же вы хлебали-то? Вся тягость горя на моё поколение выпала. И слово-то странное – послевоенщина! Сейчас расцвет в стране… всех прошлых чаяний… наших отцов и дедов. Разве не видите? Как все зажили богато и весело! Из разрухи подняли страну…

– Не страну, а только её европейскую часть. Люди перед Уралом и за Уралом, от Сибири до Дальнего Востока только по радио слушали сводки с фронта. Наслаждались жизнью.

– Не скажи, – уверенно произнёс ветеран войны твёрдым голосом. – Меня в сорок третьем комиссовали в связи со вторым ранением и отправили в Казахстан. Ехали в теплушке и глазели в щели вагона, когда не спали. Люди в стране жили в бараках да хибарах, как и мы, жители Украины. Никто не шиковал в то время. Промышленность была в основном в зачаточном состоянии. При царизме мало что было в стране… Летал недавно я в Казахстан к друзьям: цветущая нынче республика СССР, я тебе скажу! Да и Украина наша как расцвела! Разве могли мечтать об этом мои деды? Все люди нынче в квартирах живут или в частных домах. А «квартирники» ещё и дачи имеют! Развитой социализм, понимаешь! Достигли…

– Цена, всему «головой» – цена, – в задумчивости произнёс Степан, перебив соседа по купе. – Огромная цена за всё это заплачена. Трое моих дядек сложили головы на фронте, и дед по матери чуть-чуть не дошёл до Берлина.

– Зато ты живёшь, дети твои, – не соглашался Иван Васильевич. – Вы теперь радуетесь. Ради этого старались солдаты и офицеры! Будущность вам дали!

Степан, взглянув в окно, нагнулся под стол и достал из сумки пакет с едой. Развернув полотенце с жареной курицей, предложил соседу любой кусок на выбор, но тот решительно уклонился от угощения. Степан плеснул себе в стопку «гремучей» жидкости, жестом снова предложив Ивану Васильевичу, но тот помотал головой и достал из объёмистой сумки футболку с тренировочными штанами. Пока мужчина ел, Иван Васильевич быстро переоделся возле закрытой двери, присел на своё место, взял газету в руки и начал внимательно её читать без очков.

Мужчина убрал полотенце с остатками еды в дорожную сумку и пристально взглянул на соседа. Улучив момент, когда Иван Васильевич переворачивал страницу газеты, Степан спросил:

– Мне вот странно, например, что вас комиссовали после второго ранения. А мои родные воевали после многих ранений. Наверное, вы по блату избежали войны, отогрелись в Казахстане, пока другие воевали… Не дав толком поправиться в госпитале, других-то гнали снова на фронт. Письма их до жён дошли. Какие-то сразу, другие нашлись после войны. Откуда знаю? В сумке нашего почтальона провалялись. Его-то убили, а сумка в траве и под снегом пролежала в целости… Ребята нашли возле трупа после войны.