Чувствую себя выжженной пустыней с засоленной растрескавшейся почвой.

Откуда брать силы?

Одиннадцать месяцев работы над своими эмоциями пошли коту под хвост, как только я нырнула в его глаза.

Похоже, я в них снова утопилась…

Захлебнулась…

Ушла ко дну…

— Детей кто будет кормить? Монстриха… — няня смягчает тон. Подойдя ко мне, Тома подхватывает за подмышки. — Давай-ка, Машуня, вставай, детка. Примешь горячую ванну и в постель. Тебе нельзя болеть.

— Вряд ли я там долго пролежу, — хриплю, поднимая на женщину обречённый взгляд. — Я подставила Милану. Наверняка мой муж уже знает правду. Сейчас примчится и устроит здесь апокалипсис века…

Маша

Десять вечера.

Укрывшись пледом, сижу в кресле у горящего камина. Гипнотизирую взглядом телефон, пью приготовленный Томой чай для лактации.

Одиннадцать исходящих звонков. Мила ни разу не ответила. Если обиделась, я, конечно же, её пойму. Но, блин… Как так можно, вообще? Она же знает, что я волнуюсь. Сама же предложила уехать, если что-то пошло бы не так.

Ситуация действительно вышла из-под контроля. Я едва не подставилась.

Неужели так сложно ответить? Прислать эсэмэску? Написать хоть слово, в конце концов!

Допиваю свой чай. Отправив чашку на кофейный столик, устремляю взгляд на языки пламени. Огонь в камине успокаивает. Вводит в состояние умиротворения. Правда ненадолго.

Через несколько минут я вздрагиваю от раздавшегося в холле дверного звонка.

Только что упорядоченные мысли суетливо сбиваются в кучу. Одна страшнее другой. Сердце принимается колотиться как бешеное.

Кто там? — прикидываю я. — Милана?

Вряд ли она приедет в такое позднее время.

Боже мой, только бы не Исаев…

А если Дан? Неужели он так быстро меня вычислил?

Номера машины, на которой нас угораздило засветиться, записаны на моё ненастоящее имя. Но что стоит безопаснику сложить дважды два и пробить адрес Геры?

Господи…

Вот это я влипла.

— Тома! — вскрикиваю, подрываясь с кресла.

Плед путается в ногах. Едва не зарываюсь носом в пол. Лечу к двери, опережая няню. Сердце выпрыгивает через горло, забивая дыхательные каналы. Увидев на экране монитора знакомые лица, мгновенно погружаюсь в оцепенение.

Минута… Вторая… Третья… Четвертая… Пятая…

Я продолжаю находиться в ступоре. По позвоночнику катится огненная волна, плавит ледяную сетку, сковавшую мне спину секундой ранее.

— Маша? Машенька? — голос Томы врывается в моё сознание напуганными нотками. — Что случилось? Кто там? Что с тобой?

Повторный звонок видеодомофона вынуждает отвиснуть.

— Не может быть… — сиплю я, дрожащими пальцами нажимая на кнопку со значком ключа. — Господи… Боже мой… Боже… Боже… — лепечу, следом проворачивая дверные замки.

Щелчки глухо бьют по мозгам. Зрение замыливается от слёз. Горло, зажатое спазмом, не даёт мне возможности нормально говорить и дышать.

— Тома, там папа… Папочка мой… Папуличка… Кровиночка моя. Милочка привезла. Папочка приехал. Папка мой приехал. Родненький мой… Папа! — вытолкнув из груди громкие эмоции, распахиваю дверь. Вылетаю на порог в одной пижаме и комнатных тапках. Морозный воздух мгновенно обжигает лёгкие. Позабыв обо всём, отсчитываю ногами заснеженные ступеньки и несусь навстречу гостям.

— Вернись! Оденься! — доносится за спиной. — Заболеешь, сумасшедшая… Дети! Грудь!!!

***

Боже мой, Тома, я ждала этого момента столько месяцев! Каждый день мечтала о том, как увижу отца, обниму, расскажу ему о себе, о детях. И вот он здесь! Как я могу стоять на месте, когда сердце выламывает рёбра? Рвётся из груди к папе, как сумасшедшее. Буквально тащит меня к нему! Словно к магниту магнит.

Добегаю к трём приближающимся фигурам. Мне не терпится броситься отцу на шею, но в последний момент я сдерживаю себя. Резко торможу в метре от папы и друзей. Видно, что отец не настолько крепок после болезни. Определённо не сможет удержать равновесие. Мы оба упадём на землю.

Милана с мужем ведут его под руки, останавливаются рядом. Лицом к лицу. Скрип снега стихает. Напряжённое безмолвие, возникшее в застывшей паузе, нарушает моё срывающееся дыхание. Чувство жжения в гортани усиливается из-за мороза. Во рту пересыхает. Я сглатываю через боль.

Боже мой, что же я молчу?

— Папа… — мой дрожащий голос разрезает повисшую тишину. — Здравствуй, родной…

С судорожно бьющимся сердцем в груди выхватываю отцовский настороженный взгляд и тут же понимаю, что он меня не узнаёт.

Господи, неужели он не чувствует связи между нами?

Считает меня чужой?

Изучая моё лицо при тусклом свете фонаря, отец прищуривается. Будто пробует вытащить из закромов памяти хоть какие-то воспоминания. Но не выходит.

Вижу, что у него ни черта не выходит! Из-за этого мне хочется поднять голову и громко закричать прямо в небо, как всё это несправедливо! Я готова разрыдаться прямо сейчас.

Мои протянутые к нему руки так и продолжают висеть в воздухе и трястись. Он к ним не прикасается. Лишь с опаской поглядывает. То на меня, то на мою подругу.

— Милана, кто эта девушка? — будто в кипяток окунает своим негромким вопросом.

— Это Маша. Ваша дочь. Я вам про неё рассказывала, — отвечает ему Мила.

Он её помнит? А как же я?

Крестницу помнит, а дочку нет?

От этого осознания сердце пронзают тысячи раскалённых иголок. Протыкают его насквозь. Обливаясь кровью, оно горит. Выжигает нутро до чёрной обугленной корочки. Живого места во мне не оставляет.

«Почему? Почему ты так несправедлив ко мне?» — мысленно обратившись к Всевышнему, безвольно опускаю руки. Сжимаю пальцы в кулаки. Да так сильно, что мышцы сводит от боли.

— Маша, простудишься, — голос Шаха врывается в мою голову. Стерев с лица дорожки слёз, вскидываю на него обречённый взгляд. — Так будет не всегда. Наберись терпения, — отвечает, не дожидаясь вопроса. — Он только что вспомнил Милану. И тебя вспомнит. Дай ему немного времени, — заверяет меня Вадим, поспешно снимая с себя пуховик. Через мгновенье он кутает моё озябшее тело в пропитанную жаром одежду.

Зябко вздрагиваю. От отчаяния не прекращают литься слёзы. Перевожу виноватый взгляд на Милу, но так и не нахожу для неё нужных слов. Ни извинений. Ни сожаления. Ни благодарности…

Меня словно заклинило. Замкнуло высоковольтной линией.

Я на неё совершенно не злюсь. Нет. Мне не за что на неё злиться. Особенно сейчас. Когда, благодаря ей, папа стоит так близко, что я слышу его дыхание. Улавливаю родной запах. Вижу его реакции.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Просто я слишком измотана, слишком потрясена и разбита, чтобы что-то говорить…

— Девчонки, а ну-ка, быстренько ноги в руки и бегом в дом! — требует Вадим, взглянув на мои заснеженные тапки. — За вами глаз да глаз нужен! А ещё ремень по вам плачет. И не думайте, что удастся увильнуть от серьёзного разговора со мной. Сейчас с обеих спрошу. Совсем страх потеряли так собой рисковать…

Маша

Она — суррогатная мать.

© Милана

Заходим в дом.

Тома всех зазывает в гостиную. Снимает с меня пуховик Шаха. Заставляет переобуться в сухие тапки. Ворчит, что вернувшись в Россию, я изменилась и стала совершенно безрассудной.

Конечно, она права. Но я живой человек. За каких-то два дня жизнь бьёт меня так, что нормально отдышаться не получается.

Я не справляюсь с сильнейшим шквалом эмоций, налетевших сродни урагану и затронувших за живое.

Невозможно описать словами, что я чувствую, глядя на отца.

В душе пустота и бессилие.

Мне тяжело смириться с тем, что папа стал совершенно чужим человеком.

Нет. Для меня он по-прежнему родной и любимый. Это я для него чужая. Это он не помнит родную дочь. И, честно говоря, я не знаю, что мне с этим делать дальше.