И видя, что собеседница все равно не понимает, о чем речь, принялась растолковывать:

– Ну, это падшие женщины, продажные. Право, ангел мой, нельзя же быть такой несведущей. Забыла, где служишь? Тебя постоянно окружают куртизанки, хотя для местных девок это слишком высокое звание.

– Откуда мне знать, – оправдывалась Лиза. – Мой учитель ничего такого не рассказывал, а уж маменька с папенькой и подавно.

– Ах да, – закатила глаза Матильда, – Ты же из этих, как их там – замуж девицей и любовь до гробовой доски. Выводок деток за юбку держится, а ты варенье из крыжовника подаешь к чаю в вИшневом саду.

– Ты так говоришь, как будто это плохо! – возмущенно сказала Лиза. – Да, я из этих самых. И…

– Пффффф, закипела водица, – замахала руками Матильда и примирительно сказала, – И в мыслях не держала обидеть, но учту, что ты весьма чувствительна и со множеством point faible.

– По фебле? – недоуменно переспросила Лиза.

– О боже, – снова закатила глаза Матильда. – Это на французском, означает "сЭто на французском, означает "слабое место". Я хотела сказать, что буду поделикатнее. Но вернемся к предмету беседы. Думаю, что грамоте ты обучена. А читаешь ли романы?

– Конечно, – гордо ответствовала Лизавета. Что эта Матильда себе позволяет, Лиза, не какая-то там… падшая. Она честная, порядочная, образованная девица и сейчас она утрет нос этой… выскочке, – Господ Загоскина, Мельникова-Печерского… читала… на уроках.

– А, понятно, – усмехнулась Матильда и махнула рукой. Она видела, что собеседница почти обиделась. Лиза – приятная девушка и она не хочет её огорчать. – Да и ладно. Ну слушай. Обитала во Франции роскошная красавица и знаменитая куртизанка, Мари Дюплесси. Любила камелии, украшала себя и дом, в котором жила. Цветочница, у которой Мари тратила большие деньги на свою прихоть, прозвала куртизанку La dame aux camelias, дама с камелиями. Эта роскошная Мари хлебнула трагической любви до дна. Она не могла быть вместе с предметом страсти, потому что умирала, да и всё было против этого. Один француз написал про неё роман, да такой сентиментальный и галантный, что камелия с тех пор стала символом падших женщин.

– Какая грустная история, – сказала Елизавета. Она предпочитала романы только с благополучной развязкой. Специально бегло просматривала последние страницы и при трагичной концовке даже не начинала книгу, хватало ей грусти и в жизни. – Ты прочла эту книгу?

– Нет, я люблю романы попроще – опять засмеялась Мати. – Мне Мишель рассказывал. Ещё он говорит, что камелиями и другими красивыми словами проституток называют, чтобы не было стыдно ими пользоваться. Вроде как звучит прилично и поэтому не грех. Ага.

– А Мишель это кто? Твой покровитель? Имя странное. Он француз?

– Он Мишка, мой русский медведь! – хихикнула Матильда. – Богатый, между прочим.

– Ага, а как он относится к эээ ммм … – замялась Лиза.

– К моей продажности? – не смутилась девушка. – Так я не совсем падшая. Можно даже сказать порядочная.

Настала очередь Лизавете таращить глаза.

– Понимаешь, – начала объяснять, изумленной горничной, Матильда. – Я самая красивая из здешних девушек и мадам придумала, что моя недоступность принесёт больше денег. Я беседую с гостями, устраиваю игры, ну там фанты, шарады. Ещё бренчу на пианино и гитаре, исполняю романсы, поэтому я здесь в качестве певицы. Так что мадам мной не торгует. Ну ты понимаешь…

– О, я и подумать не могла, что хозяйка столь великодушна! – восхитилась Лиза.

– Ах, дружочек, наивная моя девочка, – ухмыльнулась куртизанка. Она закончила с бровями и сейчас вырисовывала роковую мушку над верхней губой. – Ничто не помешает нашей доброй тётушке Жанетт продать любую девицу, если предложат хорошую цену.

Лизавету, выросшую вдали от соблазнов в виде очаровательных нарядов, прелестных безделушек и категорически запрещенных косметических товаров, чрезвычайно интересовал этот визит. Она перетрогала чулки на ширме, заглянула в пару обувных коробок и, уже без зависти, восхитилась их содержимым, перенюхала все флакончики на туалетном столике и, вернувшись к костюму французской королевы, вновь потрогала его.

– А это готовый наряд? Платье слишком коротко для порядоч… кхм, обычной девушки.

– Шили специально для меня, – похвалилась хозяйка богатств. Она заметила оговорку Лизы, но не стала заострять на ней внимание. В конце концов, Мати её подкалывала, и горничная имела право на реванш. – Называется «Цветок персика». Мне к Пасхе Мишель подарил. В столице заказывал, у дорогой модистки. Цветок персика это… это…

Матильда сорвала с зеркала какую-то картинку и стала зачитывать прямо с неё:

– «… символизирует юность, очарование. Это весна, расцветающая красота, изящество, мягкость, искренность и чистота. Цветок делает девушку неотразимой в глазах мужчины». Так написано в открытке, приложенной к платью. А ещё, оно было завернуто в папиросную бумагу, перевязано лентами и упаковано в картонку, вон в ту, с золотыми вензелями.

И Матильда указала изящной ручкой на большую коробку, стоявшую в углу комнаты.

– Ах, как красиво! – мечтательно сказала Лиза. – Как романтично! Ты собираешься за Мишеля замуж?

– Какой чепухой набита твоя голова! – засмеялась собеседница. – Душенька, мы в борделе, на таких как я не женятся. Брак – это деловой союз с обязательствами, а за любовью можно сходить на сторону. Вот и твой папаша от супруги гуляет. По камелиям!

Лизавете стало обидно за родителя.

– И твой папенька такой?

– Папа́ меня и маму очень любил. По-своему, – Мати снова улыбалась, правда уже грустно, – Что не мешало ему пьянствовать и волочиться за каждой юбкой. От графини до кухарки.

– А что же мама?

– Никогда её не видела, хотя папа́ твердил, что я вылитая мать. Я незаконнорожденная. Плод любви знатной дамы и гусара.

– Мати, мне очень жаль, – смутилась Лиза. – Она умерла?

Матильда молчала. Лиза неловко прикоснулась к её руке, желая извиниться, но Матильда отдернула руку и заговорила:

– Не знаю. Папа́ всегда уклонялся от ответов, а я часто думала, как бы сложилась жизнь, если бы мама могла признать меня. Папа́ не жалел средств на моё воспитание. Я немного болтаю по-французски, скачу, фехтую и стреляю, как гусар, умею обращаться с ножами. Вот музицированию пару лет обучалась. Потом папенька решил, что этого мне достаточно, поэтому репертуар простецкий. Всё, что помню с детства – муштра, физические упражнения, чтение скучных книг. А мне хотелось романтики, безумств, впечатлений, как в романах, из отцовской библиотеки, которые читала тайком. У него было много книг о приключениях, путешествиях, любовных интригах, но мне запрещали их читать.

Матильда опять замолчала. Потом внезапно встала и прошлась по комнате, глубоко вдохнула и резко выдохнула и продолжила:

– Я сбежала от отцовской душной опеки с первым же смазливым купчиком. Думала, что мы вместе против всего мира. Как в романах. А он продал меня в публичный дом, когда мы потратили все, что стащила у отца и нам стало нечем платить по счетам.

Матильда рассказывала об этом спокойно, ни слезинки, ни увлажнившихся глаз, ни дрожащего голоса. Лиза смотрела на собеседницу приоткрыв рот, настолько поразил её рассказ, и у неё получилось только спросить:

– Ты могла вернуться?

– Не успела. Отец умер от апоплексического удара. Или от горя, – глухо пробормотала Матильда. Она все-таки не выдержала и низко склонила голову от тяжести воспоминаний.

Лиза всей душой потянулась к девушке, такой хрупкой, такой уязвимой, в естественном порыве, знакомом всему женскому полу, защитить маленького, слабого… Как вдруг Матильда, в обычной своей манере, весёлой, немного капризной, прелестной куклы, вскинула голову и заявила с усмешкой:

– Вот в чём-чём, а в жалости не нуждаюсь! Всё у меня хорошо. И стоит только пожелать – я стану первой дамой этого занюханного провинциального городишки!