— И задом наперед сыграешь. Хотя, услышь я такое, сама бы умерла, наверное, от неожиданности. Ты лучше послушай, что я сегодня для тебя приготовлю! Перво-наперво — пирог со свежей клубникой. Тесто я еще с вечера поставила, а клубнику я тебе собственноручно наберу, сладкую-сладкую! Потом молочного поросенка на вертеле, лазана копченого. Раков сварю. Раки у нас знаешь какие? С кошку. С пивом дивно идут! А на ужин сделаю я тебе похлебку из пяти видов рыбы, с маслинами, лимоном и пряными травами. Ел такое? Да нет, где тебе, такое только у нас в Видках и попробуешь. Что еще? Еще мясо мелко-мелко порублю с приправами, и в виноградных листьях запеку. А к ним бутылочку настоящего белогардского виноградного вина пожертвую, «Мечта инквизитора» которое. Слышал о таком?

Рован Сладкоголосый спохватился, только когда они прошли половину пути от замка до Видков, оказалось, все это время он шел за монной Перл, как кот за рыбой, глотая слюни и жадно вслушиваясь в красочные описания трактирщицы. Эх, была не была. Останется. Хотя бы до ужина останется, чтобы попробовать обещанную похлебку и выпить вина, которым и короли не брезгуют.

Каким образом к обеду все Видки знали, что певца снарядили убивать тролля, Рован так и не понял, но работа в кузнях встала, и все набились в «Жирную устрицу». Каждый считал своим долгом похлопать героя по плечу, пожелать ему удачи и выпить с ним по кружечке пива. Особенно старался староста, единственный кто видел тролля и теперь горел желанием о нем рассказать. Причем, в описании этого доброго человека, чудище выходило таким страшным, что хуже не бывает. В основном же в глазах сельцов читалось что-то вроде облегчения. Хорошо, что на эдакое чудище отправится чужак. Грустно, если бы нечисть заломала кого-то из своих.

Рован переходил от стола к столу, и везде его обнимали как родного, и старались дать добрый совет.

— Тролли, они молитвы боятся. Так что ты сразу словом его святым, не сумлеваясь!

— Не молитвы, а ругани! Всем известно, всякая нечисть от хорошей брани дохнет. Так что, ты как увидишь его, так ругнись как следует. Ну, а чтобы не рисковать, перемежай, значит, брань с молитвою, что-нибудь да сработает.

Рована так и подмывало спросить, чего же тогда никто не может решиться выйти на супостата, но и так было ясно, чего. На словах все храбрецы, а перед монной Перл, деловито сновавшей то с кружками, то с подносом, и вовсе герои. А в своём углу староста загибал, да так, что заслушаешься:

— И вот взял он мою Резвушку, и разорвал своими ручищами пополам. Кровища как хлынет, его как зальёт с ног до головы! А зубы у него — во! С мою руку. Резвушка моя, красавица, — староста пустил слезу над кружкой пива. — Какие ножки, какая грива, а глазки у нее какие были, как посмотрит, как ресничками похлопает — ну душу бы отдал! А моя-то мегера говорит — чего убиваться, новую лошадь себе купишь. Да разве я найду где такую раскрасавицу, как Резвушка моя? Нет в бабе моей никакого сердца чувствительности, вот что я вам скажу.

И все присутствующие согласно закивали головами.

— Вот вы, ваша милость, ежели живы останетесь, так уж не побрезгуйте, сочините в честь моей лапушке песню! А я уж заплачу!

Размазывая по лицу слёзы, староста полезло было брататься — целоваться с лютнистом, но Рован ловко увернувшись, позорно сбежал в комнатушку, выделенную ему добросердечной хозяйкой. Располагалась она под самой крышей, и окошком выходило на огород, пустующий нынче, ну, если не считать любимицы монны Перл, круглобокой хрюши, воровски объедавшей клубнику.

— Давай мыслить хладнокровно, — воззвал сам к себе певец. — Могу я сбежать? Ну так, теоретически? Могу. Выпрыгнуть из окна, потом огородами и вдоль дороги, а на большом тракте меня ищи-свищи. Хочу я этого? Конечно, все мы когда-нибудь умрём, но торопить этот светлый миг единения с Создателем как-то не хочется. Так что же тебе мешает, Рован Сладкоголосый? Что тебе до этих Видков, что тебе до монны Перл и до загадочной Черной Дамы Маргариты? Найдут, поди, кого троллю скормить. Так?

Свинья подняла голову и хрюкнула почти человеческим голосом. Как показалось Ровану — одобрительно.

— Хорошо, значит бежать. Это мы решили. А когда бежать? Это очень важный вопрос!

Певец прислушался к нестройному хору голосов внизу. Опыт подсказывал ему, что ещё немного, и сельцы Видков возжелают соприкоснуться с прекрасным, то бишь с музыкой и песнями. А значит, поддайся он искушению и сбеги сейчас — хватятся его в ближайший же час, если не раньше. Относительно дальнейшей своей судьбы Рован Сладкоголосый сомнений не испытывал. Поймают, схватят, свяжут и приведут обратно. А утречком проводят к мосту, скормят троллю и ещё приятного аппетита пожелают. Значит, бежать надо ближе к ночи, когда все перепьются и уснут.

В дверь постучали, затем послышался задорный голос монны Перл.

— Сударь мой, ты чем таким интимным занят, что заперся? Спускайся к нам, люди спеть желают, а ещёе станцевать. Только вашу милость и дожидаемся, как солнышка ясного.

Рован достал из заплечной сумы бережно хранимый осколок зеркала (настоящего!), полюбовался на свою бледную физиономию с длинным аристократичным носом (спасибо папеньке) и шальными синими глазами. Нет, он слишком молод, чтобы умереть. Да и, по правде сказать, слишком хорош собой. Обойдутся и без него на том свете.

— Иду, сударыня, уже иду, — ответил мрачно.

Вышел, полюбовался на прелести трактирщицы, оказавшиеся соблазнительно близко, и поцеловал её в губы крепко, прижав к стене самым бесстыжим образом. Та только возмущённо ахнуть успела.

— Да ты…

Но Рован уже отступил и поклонился с самой невинной физиономией.

— У вас там, монна Перл, порося клубнику жрет.

Как и ожидал, зеленоглазая красавица подхватила юбки и побежала спасать ягодник. Постояв у черного хода, и послушав дивный голос трактирщицы, затейливо обзывающий свинью всякоразлично, и обиженный визг самой свиньи, Рован Сладкоголосый поправил ремень лютни, прошелся по струнам и пошел веселить честной народ. Весьма довольный собой, между прочим.

Вряд ли в «Жирной устрице» когда-нибудь царило такое безудержное веселье, как в тот вечер. Столы сдвинули, а кому не хватило места внутри, те танцевали за дверями. Один парнишка сносно пиликал на скрипке, второй дудел в свирель, что составило недурную компанию для лютни Рована. Пол трактира содрогался от слаженного топота деревянных башмаков, стёкла дрожали от уханий и аханий, но здание выдержало, видимо, построено было на совесть. Веселье прекратила монна Перл, напомнив после полуночи, что скоро храброму рыцарю Ровану Сладкоголосом, надо идти убивать тролля. И хорошо бы ему в этот момент держаться на ногах. Резон был услышан, сельцы Видков разбрелись со двора, уверяя певца, что его тут никогда не забудут, внесут в поминальный лист и старым богам и новым, будут молиться за его душеньку, покуда село стоит.

Ну а дальше было просто. Рован попрощался с монной Перл, и лёг на постель, не раздеваясь и чутко вслушиваясь в шаги хозяйки, убиравшей зал. Но вот ушла в свою спальню и она, и по «Жирной устрице» расползлась благословенная тишина. Выждав еще немного для верности, собрал свои пожитки. Поколебавшись, честно оставил на столе кошель с золотом, полученным от Черной Дамы. Он, конечно, проходимец, но не вор. Хотя с золотом ему бы куда легче жилось, чем без него. Но ничего, бог не выдаст, тролль не съест. Выпрыгнув в окно, Рован приземлился аккурат на клумбу фиалок, и крадучись, пробрался вдоль невысокой каменной стены, отделявшей владения монны Перл от дороги.

— Что ж темно так, — тихо негодовал он, зло поглядывая на небо.

Небо, как назло, затянуло тучами, луна спряталась, поэтому Ровану оставалось положиться на свою память, да ещё на удачу. Потому что на дорогу выйти он опасался, и приходилось пробираться кустами, прятаться за деревьями. Пару раз певцу казалось, что он заблудился, один раз он окончательно уверовал, что дорогу не найдет вообще, никогда, и так умрет тут, в лесу, растерзанный диким зверьём. Водилось ли дикое зверьё в окрестностях Видков, Рован не знал, но воображение услужливо подсовывало ему картины одну страшнее другой.