Утром 16-го стадион был все же заполнен людьми. По всему городу рыскали жандармы. В поисках прячущихся они обходили квартиры, заглядывали на чердаки и в подвалы. В одиннадцать часов многотысячная колонна, растянувшаяся на несколько кварталов, двинулась под сильной охраной на запад от города. Множество людей стояло вдоль тротуаров, провожая эту молчаливую, скорбную процессию. У самых хладнокровных сжималось сердце при виде женщин с детьми, дряхлых стариков, поддерживаемых под руки, подростков, тревожно глядевших по сторонам. Была какая-то обреченность в самой походке этих людей, неторопливой, торжественной и печальной. И безмолвно, в тяжелой, мертвящей тишине стояли люди на тротуарах, бессильные что-либо изменить.

Уже на следующий день весь город знал, что в колонне было восемь тысяч человек и что все восемь тысяч расстреляны в Пятничанском лесу.

В этот вечер Семен Степанович Левенец, потрясенный страшным известием, пришел в библиотеку к больному Бевзу и сам предложил начать активные действия.

– Взгляды мои не изменились, – объяснил он. – Я как считал, так и считаю: от одиночных выстрелов толку мало. Но стоять и смотреть, как ведут на расстрел восемь тысяч человек!.. – Он задохнулся от ярости. – Нет, – вскричал он, – надо создавать боевую группу, надо истреблять их десятками, сотнями, как они истребляют наших людей! Вот мое предложение.

– Я «за», – ответил Бевз.

Левенец продолжал:

– И надо делать это, не откладывая. Чтоб народ знал: это им в счет восьми тысяч! Чтоб они сами знали: ни одно злодейство не пройдет безнаказанно!

Теперь настала очередь Бевза заговорить голосом трезвого расчета.

– Как же ты это представляешь себе? Какие у нас возможности для массового выступления? И какие шансы на успех?

– Пока никаких, – сказал Левенец. – Нужно серьезно заняться военнопленными. Я думаю, можно даже связаться с людьми в лагерях и кое-кого освободить.

– Каким образом?

– Самым простым, – Семен Степанович выразительно зашевелил двумя пальцами: средним и указательным.

– Это мысль! – понял и оживился Бевз. – Мы устраиваем людям побег, они разоружают охрану и приходят к нам с автоматами.

– Соболев справится с этим делом?

– Один?

– Скажем, вместе с Валей Любимовой. И еще есть у меня два человека на примете. Вчера приходили ко мне в горторг. Один – военврач, другой – майор инженерной службы.

– Откуда?

– Забавная история. Лежали вместе в Гнивани, в лагерном госпитале. Оба с тяжелыми ранениями. Там женщина-врач, свой человек, выкупила их обоих за флакон «Красной Москвы».

– Кто их к тебе привел?

– Ребята мои… Надо присмотреться, подумать – возможно, подойдут они оба для этого дела. Тогда и без Соболева можно. А Соболеву…

– Соболеву разрешить стрелять, – сказал Бевз.

– Не возражаю, не возражаю, – замахал руками Семен Степанович. – Только не так: в кого попало. И не в одиночку. Возьмем Соболева, возьмем Данилова, Ваню Бутенко, каждому – по гранате, каждому – определенный объект…

– И в один день, одновременно, – загорелся Бевз. – Добре! Так и решим. Соболева и Данилова я беру на себя, с Бутенко договариваешься ты. Гранаты у Данилова есть. На завтра?

– Давай на завтра. А что тянуть!

– На послезавтра, – решил Бевз. – Во-первых, надо насчет объектов подумать. Во-вторых, листовка нужна специальная. Вечером проводим операцию, наутро – листовка: сделали это потому-то и потому-то.

В счет восьми тысяч, как ты говоришь… Вот тогда это будет серьезно.

– Врач был сегодня? – вдруг спросил Семен Степанович.

– Был. Только ты вот что: больше никого не присылай. Не нужно, чтоб сюда зря ходили.

– А мы сделаем по-другому: нашего человека пришлем. Есть такая Катя Тапчина: я тебе о ней говорил. Или вот этого самого военврача из Гнивани, Першин его фамилия. До войны был в Сухуми директором санатория. Проверим как следует и пришлем. Я вообще думаю: его бы куда-нибудь на работу пристроить по медицинской части. Катю-то я уже взял к себе в горторг, санитарным врачом.

– Больно много у тебя знакомых, – заметил Бевз.

Семен Степанович развел руками. Сегодня он меньше всего был склонен говорить об осторожности.

То, что они задумали с Бевзом, было скорее плодом их жаркого увлечения, нежели рассчитанным, обдуманным планом. Семен Степанович понял это уже наутро. Бутенко принял его предложение восторженно, но когда разговор коснулся деталей, оказалось, что не все ясно и самому Семену Степановичу.

Зато возник новый план. В городе много воинских продовольственных складов. Что, если проникнуть туда? Что, если организовать массовую порчу продуктов?

Левенец вспомнил о Кате Тапчиной. Вот кто может быть здесь полезен. Санитарный врач!

Тотчас после разговора с Бутенко Семен Степанович направился в библиотеку.

– Вот хорошо, вовремя зашел! – обрадовался Иван Васильевич. Сегодня он выглядел бодрее и даже повеселел. – Садись, Степаныч, и слушай, какие дела. – Он привстал на диване и пристроил подушку так, чтобы упереться в нее затылком. – С Соболевым договорились. Только решили: не граната, а самый обыкновенный выстрел из пистолета. С гранатой ему не справиться, – мы этого не учли, – а стреляет хорошо. Стрелять он сможет откуда угодно, да и скрыться легче…

– А результат какой? – деликатно осведомился Семен Степанович, предвидя разрушающее действие этого вопроса.

– Результат внушительный, – невозмутимо отвечал Бевз. – Мы решили стрелять в Нольтинга.

Нольтинг был заместителем гебитскомиссара. Сейчас он исполнял его обязанности – об этом сообщили на днях «Вiнницькi Bicтi».

– Хорошо, – сказал Семен Степанович.

– Индивидуальный террор. Тебя это не смущает? – спросил Бевз с подчеркнутой серьезностью.

Семен Степанович ничего не ответил.

– Листовку мы сочинили, – продолжал Бевз. – Будешь уходить, загляни к Вале, прочти. А вот с Даниловым я решил подождать – не знаю, как ты посмотришь. Он был у меня. Услышал про это дело – зажегся: «Давай, давай!..» Стали думать, какой бы взять объект. Предлагает фельдкомендатуру. Ну, во-первых, сам он там служит – уже не годится. А потом: начальство большое сейчас в отъезде – стоит ли размениваться?.. Согласился. «Давай, – говорит, – в кинотеатре заваруху устроим». Так и выражается – «заваруху». «В семь и в девять – сеансы для немцев; из местных – одни шлюхи, – этих не жалко». Вообще что-то в нем лихаческое есть – мне, честно говоря, не по душе. «Пусть, – думаю, – работает себе, как работал, – больше пользы…» Это ж верная гибель – в кинотеатре. Во-первых, туда еще надо пробраться на сеанс для немцев – это совсем не просто. А пробрался, бросил гранату – все, прощайся с жизнью: не выпустят. Вот я и думаю: стоит ли такой ценой?..

– Не стоит, – согласился Семен Степанович и рассказал о своем разговоре с Бутенко.

Бевзу их план понравился. Он сначала возражал только против знакомства Бутенко с Катей Тапчиной; но Семену Степановичу без особого труда удалось его убедить, что это необходимо.

Катю Тапчину Левенец знал еще задолго до войны. Их знакомство было мимолетным, виделись они всего раза три, не больше, с промежутками в год-полтора, и в общей сложности проговорили друг с другом, наверно, не более часа, но когда зимой сорок второго года они неожиданно столкнулись лицом к лицу на улице, Семен Степанович заговорил с нею, как со старой, хорошей знакомой.

Оказалось, что Катя нигде не работает, сидит дома с больной матерью, продала уже последние вещи. Семен Степанович тут же предложил ей поехать с ним в качестве врача на обследование заготовительной конторы горторга: ему как раз нужно было в этот день повидать Пилипенко. Они отправились вместе в горторг, где Семена Степановича уже ждала его «персональная» бричка, запряженная парой лошадей, – ехать предстояло далеко: заготконтора находилась за городом, возле мясокомбината. Дорогой они вели ничего не значащий разговор. Тапчина поинтересовалась только, как это случилось, что Семен Степанович занимает у гитлеровцев такой пост, и, кажется, удовлетворилась его шутливым ответом. «Обследование» заключалось в том, что в течение получаса, пока он беседовал с Пилипенко, Тапчина ждала его в комнате рядом, греясь у железной печки; потом они распили втроем бутылку какого-то кислого немецкого вина; затем пошли в овощной склад, взяли там мешок картошки, погрузили его на бричку и уехали. Тапчина вновь попробовала выяснить интересовавший ее вопрос. «Ведь вы член партии», – осторожно сказала она. «Эх, доктор, доктор, ничего-то вы не понимаете!..» – покачал головой Левенец и перевел разговор на другую тему. Уже возле своего дома Тапчина узнала, что картофель предназначался для нее; она густо покраснела от смущения и недовольства собой, но отказываться не стала.