С приходом Левенца и его помощников группа Ивана Васильевича выросла не только количественно – она приобрела силу. Даже те, кто был связан с Бевзом лишь через Валю Любимову или Наташу Медведь и понятия не имел о Левенце, а часто и о самом Бевзе, стали работать по-иному, получив в одном случае нужные документы, в другом – хорошую службу, а главное – получив новые задания, новый, широкий план действий, выработанный подпольным центром, который теперь уже реально существовал.
Еще недавно были дни, когда Иван Васильевич переживал свое бессилие перед лицом событий, в которые он должен был и не мог вмешаться. Это было самое страшное, самое обидное и оскорбительное из всего, что он когда-либо испытывал в жизни. Никакая физическая боль, никакое страдание не могли с этим сравниться. Седьмого ноября гитлеровцы объявили о падении Москвы; они демонстративно справляли в этот день свой праздник, а у подпольной группы не было средств опровергнуть гитлеровское вранье, заглушить его голосом правды. Не было ни радиоприемника, чтобы принять и записать московскую передачу, ни пишущей машинки, чтобы отпечатать листовки; не было и людей в таком количестве, чтобы эти листовки расклеить по всему городу. Пришлось ограничиться десятком экземпляров, написанных от руки; текст был краток, его составили по наитию на основании одной только веры в то, что Москва не может быть сдана ни при каких обстоятельствах.
Теперь в кладовой библиотеки стояли и хороший приемник, и пишущая машинка, добытые с помощью Левенца. Двадцать третьего февраля Иван Васильевич собственноручно записал текст переданного по радио приказа Сталина; несколько дней в библиотеке почти безостановочно стучала машинка: Валя Любимова, Наташа Медведь и он, сменяя друг друга, печатали листовки с выдержками из приказа, и все сто пятьдесят экземпляров, которые им удалось заготовить, были тут же разобраны своими людьми и распространены по городу.
Может, сама по себе операция была и не так уж значительна, но для Ивана Васильевича тот день стал настоящим праздником: организация вставала на ноги, набирала силы, отныне она могла не просто вредить, а именно противостоять гитлеровскому режиму в Виннице, отвечая на действия оккупантов своими явными и внушительными действиями.
Незаметно для себя он стал работать смелее, меньше считаясь с требованиями конспирации; начал принимать у себя людей, чего прежде не делал, даже отправился по командировке горторга в Немиров и Погребите и создал в обоих местах маленькие, но надежные подпольные группы. Левенец, сам далеко не всегда соблюдавший осторожность, за что Иван Васильевич постоянно его упрекал, должен был теперь охлаждать его пыл – роли переменились!..
Когда приехавший из Жмеринки Данилов явился в библиотеку и Левенец узнал об этом, его возмущению не было предела. Иван Васильевич искренно почувствовал себя виноватым и дал честное слово, что больше такое не повторится.
Накануне в библиотеку пришла еще одна посетительница – Наташа Ямпольская, молодой педагог, которая когда-то часто бывала в театре и выступала на конференциях зрителей. Они очень давно не виделись, и по смущенному взгляду Ямпольской Иван Васильевич понял, что он, должно быть, сильно изменился за это время. К тому же Наташа явно не ожидала встретить его здесь, в этом кабинете. Нетрудно было догадаться, что за нужда ее сюда привела.
– Могу принять вас на работу, – предложил Иван Васильевич, не дожидаясь, пока она попросит об этом сама. – Жалованье здесь маленькое, но ведь выбора у вас, наверно, нет.
– Нет, – прошептала Наташа, окончательно смутившись.
– Будете работать в абонементе, на выдаче, – продолжал Иван Васильевич, мучительно думая о том, как же выкроить средства еще для одной зарплаты. – Народ у нас дружный, живем хорошо, не ссоримся – что еще нужно по теперешним временам…
Уже в дверях, прощаясь, Наташа задала вопрос, который мучил ее, очевидно, на всем протяжении разговора:
– А почему вы остались здесь?
– А вы? – отпарировал Иван Васильевич.
Она посмотрела в упор.
– Я просто не сумела эвакуироваться.
– Вот и я не сумел.
– Странно… – сказал Наташа, еще немного потопталась в дверях и ушла.
На следующий день она все же явилась, как было условлено, и приступила к работе. Объяснение произошло скорее, чем предполагал Бевз. Он поверил ее глазам. Спустя неделю после своего прихода Наташа уже сидела за пишущей машинкой.
Она была, очевидно, из тех скромных, быть может, не очень инициативных, но очень преданных и исполнительных работников, которые, не претендуя на первые роли, оказываются необходимыми и незаменимыми в любом деле. После нескольких мелких поручений, которые были выполнены ею на редкость тщательно и умело, Иван Васильевич решил связать Ямпольскую с двумя-тремя людьми, прикрепив ее к ним подобно тому, как была прикреплена Валя Любимова к Войцеховскому и Бутенко. Это позволило бы создать новую группу, новое ответвление – и кто знает, как разрослось бы оно в дальнейшем.
Он наметил уже людей, с которыми решил познакомить Ямпольскую, как вдруг она сама назвала своих знакомых, кого она с полным ручательством рекомендует для работы в подполье. Одной из этих знакомых была Ляля Ратушная, которую Наташа, как выяснилось, давно знает. Иван Васильевич долго ломал голову над тем, стоит ли разрешать ей эту связь, не приведет ли она к тому, что связанными окажутся две группы. Озадачивало и поведение самой Ратушной. Наташа призналась, что, вняв жалобам Ляли на вынужденное безделье и желая ее проверить, дала ей часть своих листовок. Та взяла и на следующий день попросила еще. Зачем ей это понадобилось?
Он вызвал к себе Игоря Войцеховского. Тот уже, оказывается, знал обо всем.
– Ну, как, по-твоему, – спросил его Иван Васильевич, – разрешить ей работать на два фронта: и у тебя в группе, и у Ямпольской?
– Нет, – отрезал Игорь. – Не разрешать.
– Но она у вас, по-видимому, не загружена работой, если просит еще?
– Загружена достаточно, – упрямо сказал Игорь. – Пусть занимается паспортами. Нечего ей разбрасываться.
– Дай-ка я с ней сам поговорю, – решил Иван Васильевич. – Приводи ее сюда завтра же.
Но Игорь почему-то решительно воспротивился этому. Он заявил, что поговорит с Ратушной сам и категорически запретит ей устанавливать какие бы то ни было новые связи, а тем более выполнять еще чьи-то задания.
– Достаточно того, что она знает меня, Бутенко и плюс к тому еще эту новую девушку, Наташу. По-моему, хватит, и незачем ей еще с вами знакомиться.
Иван Васильевич разрешил Войцеховскому действовать так, как тот считает нужным. Самостоятельность – лучший стимул для таких ребят.
Ямпольской он сказал, не объясняя причин, что с кандидатурой Ляли Ратушной лучше пока подождать.
Зато вторая кандидатура оказалась исключительно удачной. Это был Володя Соболев, винничанин, студент Московского университета, старый знакомый Наташи, которого она встретила в городе спустя несколько дней после его возвращения из плена. Он производил впечатление совсем еще юного, необстрелянного паренька; глядя на его моложавое, румяное лицо, всегда готовое расплыться в улыбке, трудно было поверить, что за плечами у этого человека суровые, недетские испытания, и только пустой правый рукав, заложенный в карман шинели, красноречиво говорил об этом.
Тяжело раненный под Киевом, без сознания, он был подобран на поле боя кем-то из местных жителей, укрыт в крестьянской хате, но затем обнаружен гитлеровцами и отправлен в лагерь. Еще в бою он лишился правой руки, в лагерь попал, едва оправившись от раны, и здесь, лежа под открытым небом, без медицинской помощи, почти без пищи, был, как и тысячи других, обречен на верную гибель. Это длилось четыре месяца. Вопреки всему он остался жив, вопреки всему бежал из лагеря в родную Винницу, и теперь у него не было никаких иных чувств и стремлений, кроме неостывающей ненависти к врагу и стремления бороться.
Иван Васильевич познакомился с Соболевым в библиотеке. Тогда же и состоялся их первый откровенный разговор. Он произошел вопреки намерениям Ивана Васильевича, который и сам не мог понять, что же побудило его так быстро раскрыть карты: то ли какая-то уверенность в себе, которая пришла с опытом и первыми успехами и делала его все менее осмотрительным, то ли взгляд этого юноши, прямой и вызывающе откровенный.
