Минут двадцать еще снимали в маленьком скверике. Дима взял инициативу в свои руки. Он говорил Юрию Николаевичу, как сидеть, где стоять, куда смотреть, и снимал. Юрий Николаевич поглядывал на оператора с большим уважением и прилежно выполнял все указания. Вика говорила по телефону, обходя сквер кругами по краю, пока Дима не махнул ей призывно рукой: пошли!

– А второй случай, когда я чуть не расстался с жизнью, был там же, – рассказывал Юрий Николаевич на обратной дороге, теперь уже обращаясь к Диме. – Я возился у машины, складывал запчасти и вдруг стало мутиться в голове… Закружилась голова, закружилась… Я подумал: что такое? Перегрелся, что ли? И пошел от машины к гаражу, думал, водички глотну, присяду внутри… И вдруг – бах! Я падаю вниз лицом. Сознание потерял. И удивительно… Перед тем как провалиться в темноту, я увидел близко-близко песок и сухую травинку на нем и запомнил. Потом ребята рассказали, что они вышли из гаража и увидели, что я лежу у машины как убитый. Они испугались. Потом выяснилось уже в санчасти, что меня укусил скорпион.

– Скорпион? – удивился Дима. – Ничего себе! А вы разве не заметили, когда он вас укусил?

– Нет! Совсем ничего не заметил! Потом только мне сказали…

Вернулись к гостинице. Тепло прощались. Юрий Николаевич пожал всем руки.

– Я, знаете, боялся: съемки… то, се… как все будет, – сказал он, когда энергично тряс Димкину руку, – а вы такие хорошие ребята оказались… Спасибо!

– Это вам спасибо! До завтра, Юрий Николаевич!

– До завтра!

«Черт бы побрал это завтра», – подумала Вика, садясь в машину.

В конторе Вика закончила монтаж другого сюжета, вяло посмотрела отснятый с Юрием Николаевичем материал, вяло поговорила о том, что получается, с Тоней, обсудила с Олегом Майоровым план на завтра. План был такой: в 13.00 Олег берет интервью у Черской в театре, после интервью он отпишется как и что, а потом будет следить, когда Черская соберется домой, и сообщит об этом Вике, которая будет со второй съемочной группой и Юрием Николаевичем поджидать Черскую у служебного входа в театр. Трудно было рассчитать время, во сколько им начинать свое сидение в засаде. Решили, что в 14.00. Они, конечно, рискуют замерзнуть, если проторчат впустую часа два-три на холоде, но в противном случае можно упустить актрису.

В машине по дороге домой Вика болтанула холодную кружку: в ней снова плещется немного чая на дне. Ледяного. Опять девять вечера. Опять она будет дома в одиннадцатом. Снова нужно перетерпеть долгую дорогу. Вика выехала на Дмитровское шоссе, над лобовым стеклом промелькивали фонари, а в голове хаотично проскакивали мысли. Усатая невеста, куры на базаре, горячая песчаная степь, скорпион, тухлая вода в бочке, картофельная делянка возле вертолетной площадки, полковник с поливочным шлангом, песок и травинка, отец с сигаретой на старом стуле у крыльца… Всё вот это… и Черская. Черская. Не монтируется, не склеивается… Вика вспомнила случай с кудрявым восточным юношей, который давно, уже несколько лет назад, брал у актрисы интервью… Этот молодой журналист совершил, кажется, сразу все дилетантские ошибки, которые возможно было совершить: читал вопросы по листочку, не слушал ответы, а волновался о следующем вопросе, следующем банальном, заезженном вопросе. Черская не выдержала уже на втором и неожиданно спросила:

– Молодой человек, вы у кого пришли брать интервью?

Парень опешил, заморгал глазами и вымолвил:

– У вас…

– А я – кто?

– Анна Михайловна Черская…

– И кто такая Анна Михайловна Черская?

– Актриса… Народная артистка…

– Вот именно, – очень громко сказала Черская. – И вы считаете, что это нормально для Анны Михайловны Черской слушать ваше блеяние по листочку? Вы могли подготовиться к интервью и хотя бы выучить ваши дурацкие вопросы?

– Я… Да… Извините…

Дальше Черская его слушать не стала, отцепила «петличку» и вышла из кадра. Зардевшийся мальчик и его потупивший глаза оператор остались стоять посреди фойе на обозрении у толпы, внимание которой привлекли возгласы знаменитости.

«Надо просто пережить завтрашний день, и все. Так уже было. Он просто случится, пройдет, и все», – говорила себе Вика.

Но ночью она спала плохо, в той поверхностной, мучительно тревожной дреме, в которой непонятно, сон или явь топчется возле тебя. Мимо нее всю ночь шли во мраке темные гиганты с тяжелыми корзинами на плечах. Они были чернокожими, как мавры, мокрые рубахи облепляли их невероятно широкие плечи и бугристые мускулы рук такого резкого рельефа, какой бывает у киношных палачей. Великаны шли узкой тропой вдоль виноградных шпалер, иногда они спотыкались о корни и ветки, и тогда корзины угрожающе раскачивались на высоте. «Почему эти люди большие? Они должны быть маленькими», – подумала Вика во сне. Гиганты тотчас же лопнули, сдулись и превратились в карликов, упруго семенящих друг за другом. Только корзины остались такими же большими, и стало видно, что в них плескалось черное вино, от мерных мелких толчков оно выхлюпывало через край и проливалось на черную жирную землю.

Утром Вика проспала дольше обычного, мальчики собрались в школу без нее. Мамы тоже дома не оказалось. Мед, лимон, имбирь, кипяток, горячий ароматный пар, поворот крышки – в путь.

У театра они встретились ровно в два. Всей вчерашней командой. Дима, Артем, Вика и Юрий Николаевич. Встретили доставку цветов. Парень отдал Юрию Николаевичу в руки букет невероятных размеров. Высокий и широкий, пестрящий, кроме розовых хризантем, белыми розами и гортензиями и еще кучей всяких цветов, названия которых никто не знает, букет заслонил собой все небольшое тело Юрия Николаевича, и перед съемочной группой оказался большой пестрый цветок на двух черных ножках, укрепленных снизу мощными ботинками.

– Не, ну кто это так перестарался? Это не букет, а корзинища театральная, – рассердился Дима.

– Наверное, Тёмик велел посолиднее что-то заказать, – отозвалась Вика.

– Ну кто его просил, а? – Дима взял из рук Юрия Николаевича букет и с возмущением осмотрел его, словно приглядывался, нельзя ли чего-нибудь лишнее оторвать. Но букет был плотно увязан, и нарядная упаковка щетинилась на Димку двойной оборкой.

– А что, – удивился Юрий Николаевич, – хороший же букет!

– Большой очень, в кадр не войдет, – пошутил Артем.

– И не смонтируется со вчерашним! – сказала Вика.

– Ничего, сейчас пару планов подснимем, и смонтируешь их с магазином нормально, – Димка взялся за камеру.

Вика чувствовала, как в ней растет напряжение, она все посматривала на Юрия Николаевича. Ей хотелось понять, знает ли он о том, что Черская может проигнорировать встречу. «Хотя кто бы ему об этом сказал? – рассуждала она мысленно. – Некому было. Наверное, я должна?»

По Диминым указаниям во время съемки Юрий Николаевич держал цветы у живота и сиял над ними скромной золотой улыбкой, потом поправлял левой рукой бутоны, держа букет в напряженно вытянутой правой, а затем еще разравнивал складки упаковки.

– Так, с букетом планы есть, – сообщил Дима, – без двадцати два – пора на изготовку.

Диспозиция была такая. От служебного входа театра, имеющего просторный стеклянный предбанник, идет небольшая асфальтированная дорожка, возле нее стоит лавочка. Юрий Николаевич с букетом будет на ней сидеть и ждать Анну Михайловну. Дима займет место чуть дальше от него, напротив входа, чтобы в объектив попадал вход, лавочка и лицо Черской. Лицо Юрия Николаевича снимет Андрей, второй оператор, когда освободится после интервью с актрисой. Дима два раза протащил туда-сюда мимо лавочки, возле которой в задумчивости стояла Вика, камеру со штативом – заранее определил, где должна стоять вторая камера. Он отметил это место снежным крестом, шаркнув по асфальту два раза ботинком. Юрий Николаевич ходил туда-сюда за Димой, спрашивал и выслушивал указания, как сидеть на лавочке, как встать, как поднести букет… Спустя время Дима закончил приготовления, упокоился и закурил.

Вика подошла к Юрий Николаевичу.