Таким образом, декларация должна была наделить российских дворян личными правами, в частности правом служить или не служить, правом распоряжения имуществом, а также гарантировать их детям право на дворянство, на проживание в России или за рубежом, на наследование имущества. Наиболее острый политический вопрос декларации касался прав дворян при рассмотрении уголовных дел. Декларация не ограничивалась требованием права habeas corpus и суда присяжных. В ней предусматривалось введение презумпции невиновности для дворян на стадии расследования уголовных дел, надаление их правом на адвоката, на свободу от телесных наказаний и на передачу членам семьи унаследованного и приобретенного имущества. Декларация была нацелена на уменьшение произвола правительства в отношении дворян, обвиненных по доносу в политических преступлениях; по сути, она подрывала саму культуру доносительства.

Основной целью декларации было искоренение культуры страха, господствовавшей в российской политике с эпохи Петра I. В преамбуле декларации высказывалась мысль о том, что Петр «должен был перво всего сильным и страшным без замедления учинить свое войско соседям, но того иным образом из худовоспитываемого дворянства российскаго составить не мог, пока прямым насильством не понудил служить тех, которые, не имея вкорененнаго в себя честолюбия знанием и науками… от службы удалялись». Авторы декларации признавали, что, будучи предоставлены сами себе, российские дворяне времен Петра не имели ни честолюбия, ни склонности служить государству, ибо «человек неведомомаго себе никогда не возжелает». Тем не менее Петр, «как прозорливый и премудрый монарх, различные способы [употреблял] внедривать благородныя склонности в сердца подданных своих». Петр ввел дисциплину в армии, воспитал в дворянах чувство чести и готовность к службе, а также способствовал коренному изменению нравов в стране [СИРИО 18671916, 7: 240]. В декларации утверждалось, что российские дворяне при Екатерине существенно отличались от своих предков: современное дворянство пользуется плодами просвещения, и под просвещенным руководством Екатерины «уподобится российское дворянство всем просвещенным в Европе другим государствам» [СИРИО 1867–1916, 7: 241]. При наличии свободы выбора в отношении того, следует ли служить государству, большинство российских дворян выберут службу именно потому, что усвоили уроки Петра.

Достоинством декларации было то, что она учитывала огромное историческое наследие Петра. Ее авторы, несомненно, были правы, утверждая, что в 1763 году российские дворяне были более образованны и готовы служить, чем их предшественники. Однако в логике декларации был очевидный изъян: если для преодоления «природного» эгоизма и невежества дворянства Петру пришлось применить давление, то почему Екатерина должна была отказаться от принуждения как политического инструмента? Даже если бы она решила поддержать манифест Петра III об освобождении дворян от государственной службы, она могла бы сохранить другие методы принуждения в отношении потенциальных противников. Если Петр I добился своего силой, то почему бы Екатерине к ней не прибегнуть?

Декларацию о правах дворянства подписали все девять членов комитета. Как утверждает Омельченко, основные статьи декларации отражали убеждения Бестужева-Рюмина в отношении юридических прав дворянства: право на адвоката во время следствия и суда, свобода от ареста до вынесения судебного решения, запрет на конфискацию имущества у семьи, глава которой признан виновным в политических преступлениях. Протоколы заседаний комитета марта 1763 года показывают, что Бестужев-Рюмин осуждал культуру доносительства, но при этом имел в виду доносы крестьян на помещиков. Социальная программа Бестужева-Рюмина сводилась к тому, чтобы вновь утвердить «ту беспредельную власть над их [дворян] законно принадлежащими крестьянами и крепостными людьми» [Омельченко 2001: 25].

Хотя коллективное мнение членов комиссии выразилось в статьях декларации, преамбулу и обоснования к статьям, скорее всего, написал сам Теплов. Проведенное в преамбуле различие между необразованным дворянством петровского времени и «просвещенным» екатерининским дворянством, возможно, отражало мысль Теплова о том, что любое общество можно классифицировать как «варварское» либо «политическое». Омельченко отмечает, что в этом различении Теплов следует Христиану Вольфу [Омельченко 2001: 42–43]. В обосновании к статье 13, запрещающей произвольный арест дворян и телесные наказания для них, Теплов писал, что при аресте обвиняемого дворянина, вина которого еще не доказана, «не инако как наказание невинному уже делается, когда оно без суда и без обличения или без неоспоримаго свидетельства доказательства чинится» [СИРИО 1867–1916, 7: 254]. Мнение Теплова было, возможно, основано на его общем понимании закона, но также оно может быть обусловлено и его горьким жизненным опытом. Теплов дважды подвергался аресту: один раз в связи с делом Волынского в 1740 году, второй раз – в марте 1762 года, при Петре III. Допрашивая Теплова по делу Волынского, следователи пытались установить связь Теплова с заговором против монарха. По второму делу Теплова обвинили в том, что он критически высказывался в адрес Петра III, и арестовали за измену. Теплов указывал на то, что незнаком с политическими взглядами Волынского, что было неправдоподобно, учитывая всем известные реформаторские настроения Волынского и его нескрываемую неприязнь к императорскому фавориту. Во втором случае Теплов также заявлял о своей невиновности, несмотря на то, что в действительности он был замешан в заговоре [Daniel 1991: 4–7, 22–25]. Следует отметить, что в случае с Волынским арест Теплова можно объяснить принципом «виновности по связи», тогла как во втором деле на него донесли. В целом обоснование прав русского дворянства Тепловым опиралось на российский исторический опыт и теории Христиана Вольфа, но также, в значительной степени, на римское право и кодекс Юстиниана [Омельченко 2001: 44–45].

Проект Панина 1762 года подготовил почву для декларации прав российского дворянства 1763 года. Декларация пошла дальше проекта Панина, поскольку в ней содержалась попытка наделить политическую элиту личными правами. Хотя декларация была составлена на полгода позже панинского проекта, в определенном смысле она явилась его логической предпосылкой. Неудивительно, что Панин подписал оба документа.

Д. И. Фонвизин (1744 или 1745–1792) был самым талантливым драматургом екатерининской эпохи. Современники, ценившие его эксцентричную образованность, язвительный ум и изобретательность выражений, считали его «русским Мольером»17. Две его комедии – «Бригадир» (написана в 1769 году, опубликована в 1783 году) и «Недоросль» (написана около 1782 года, опубликована в 1783 году) – стали основой русского театра, оказав влияние на более поздних писателей, таких как Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Гончаров, Салтыков-Щедрин. Великий драматург XIX века А. Н. Островский считал его «гениальным» писателем из числа тех, что «умели писать для всего народа», чьи произведения были «истинно народными» [Островский 1941: 64; Пигарев 1954: 274]. Статус Фонвизина как комического писателя выдержал испытание временем, несмотря на его очевидные недостатки как драматурга. Ему не хватало ни шекспировского умения изображать характерные индивидуальные черты, ни чеховского мастерства запечатлевать уходящий исторический момент, ни умения выстраивать драматическое действие, присущего Расину и Корнелю. В худшие свои моменты, например во втором явлении четвертого действия «Недоросля», он был занудно дидактичен. Но российские театралы прощали ему эти недостатки за то, что Фонвизин так ясно понимал мелкие несправедливости русской жизни и тоску простого народа по достойному обращению. Возможно, его критические зарисовки русских государственных чиновников, которые в «Бригадире» представали подлыми, продажными и тираническими, а в «Недоросле» – воплощением мудрости и справедливости, также нашли отклик в русском сознании как архетипы той убогой реальности, которую все они знали, и той высшей реальности, к которой стремилась страна.