Однако что же делать с противоречием между двумя несопоставимыми «ви́дениями», содержащимися в проекте Панина – показным отстаиванием более сильного и эффективного самодержавия и подспудной концепцией ограниченной монархии в партнерстве с уверенным в себе, искушенным дворянством в Императорском совете? Изабель де Мадарьяга, пожалуй, самый проницательный аналитик екатерининской России, утверждает, что реальным намерением Панина было ограничение, а не укрепление самодержавной власти, и что Екатерина хорошо поняла цель Панина. Де Мадарьяга прямо пишет: «Трудно поверить, что императрица, хорошо знакомая с европейской политической литературой, не уловила опасности для своего абсолютного правления, скрытой в его [Панина] плане» [Madariaga 1981: 42]15. Если это правда, то Панин более серьезно, чем императрица, отнесся к идеям власти, основанной на народном согласии, ответственном управлении и смешанной монархии. Провал плана Панина показал, что просвещенная политика по версии Екатерины не предполагала ограничения самодержавной власти. Ее план заключался в построении унитарного, дирижистского государства, в котором понятия веротерпимости, правосудия, свободы выражения поддерживались на словах, но не претворялись в жизнь.

В конце 1762 года Екатерина получила проект Панина. 28 декабря 1762 года она подписала манифест о его принятии и одобрении предложенных Паниным законодательных проектов, однако отложила обнародование манифеста и утверждение законов [Омельченко 2001: 18–19]. В итоге проект Панина канул в политическую Лету: к октябрю 1763 года императрица тихо отложила план Панина в долгий ящик.

Хотя с формальной точки зрения предложение Панина было мертворожденным, оно тем не менее оказало влияние на работу одной значимой комиссии – так называемого Императорского собрания о вольности дворянской. В период с 11 февраля по 1 ноября 1763 года комиссия собиралась более 20 раз. В ее состав вошли восемь высших государственных деятелей, которых Екатерина наметила для назначения в Императорский государственный совет: Бестужев-Рюмин, Разумовский, Воронцов, Шаховской, Панин, Чернышев, Волконский, Орлов, и еще один член – Г. Н. Теплов. В центре внимания Собрания были три вопроса: привилегии дворянства в свете манифеста Петра III от 1762 года об освобождении дворян от государственной службы; положение и привилегии украинского дворянства; вопрос о реорганизации Императорского сената, поднятый в проекте Панина [Омельченко 2001: 21]. Как показал историк русского права О. А. Омельченко, свои основные идеи Собрание изложило в предложенной им декларации о правах дворянства. Екатерина так и не придала ей законную силу, поскольку замысел декларации – гарантировать дворянам определенные права личности и собственности – существенно расходился с собственными взглядами императрицы на этот вопрос [Омельченко 2001: 47].

Теплов, составивший по поручению комиссии декларацию о правах дворянства, был продуктом петровской системы образования, а также системы «клиентов» и их покровителей, сложившейся при Елизавете. В юности он учился в Невской семинарии, основанной Феофаном Прокоповичем, который в 1733 году отправил его за границу для продолжения образования. Вернувшись в 1736 году в Россию, Теплов занял должность переводчика в Академии наук. Через десять лет он стал почетным членом Академии. В течение многих последующих лет Теплов пользовался покровительством президента Академии К. Г. Разумовского, который фактически возложил на него руководство текущей деятельностью Академии. В 1747 году Теплов составил «Регламент Императорской Академии наук и художеств» – основополагающий документ в истории Академии, поскольку он отделял собственно Академию от «университета», действовавшего под ее эгидой [РИАНХ 1747].

В 1740-х годах Теплов завоевал репутацию философа. В 1742 году он прочитал в Академии публичную лекцию о практической философии Христиана Вольфа [Пустарнаков 2003: 630]. В 1751 году Теплов опубликовал свою книгу «Знания касающиеся вообще до философии: Для пользы тех, которые о сей материи чужестранных книг читать не могут» [Теплов 1751]. Хотя книга Теплова была вторичной в том смысле, что она следовала предложенной Вольфом классификации знаний по трем отраслям (философской, исторической и математической), она сослужила хорошую службу русской читающей публике, поскольку предложила русский лексикон для перевода западных философских терминов. Кроме того, книга давала ясное представление о крупнейших западных философах – от греков до Спинозы и Лейбница. Теплов горячо поддерживал философский рационализм Декарта и отвергал древний и современный материализм [Пустарнаков 2003: 630]. В политическом плане книга Теплова представляла собой изощренную защиту христианства и монархии. Он писал: «…в науке философской все то заключается, что человека делает Богу угодным, монарху своему верным и услужным, а ближнему в сообщество надобным» [Теплов 2010: 55]16.

Составленный комиссией проект декларации прав дворянства включал 21 статью [СИРИО 1867–1916, 7: 238–266]. Первые несколько статей декларации определяли три способа вступления в дворянство: рождение, пожалование дворянства монархом, прошение, направляемое в Императорский Сенат либо монарху [СИРИО 1867–1916, 7: 245–246]. В статье 5 говорилось, что российским дворянам предоставлено право выбора – поступать или не поступать на государственную службу, а также право ухода в отставку со службы с соблюдением установленных правил [СИРИО 1867–1916, 7: 247–249]. Последующие статьи декларации подтверждали право российских дворян поступать на службу в иностранные государства, но предусматривали возможность их отзыва в чрезвычайных обстоятельствах. Российские дворяне имели право продавать землю и переселяться в другие государства с уплатой десятипроцентной пошлины со стоимости их земельных владений. Русские дворяне, постоянно проживающие в иностранном государстве, могли просить об освобождении их от присяги на верность российскому престолу. В декларации указывалось, что отказ отца от присяги не затрагивает прав ни его несовершеннолетних детей, ни наследников по завещанию [СИРИО 1867–1916, 7: 249–253].

Статья 13 декларации требует, чтобы российские дворяне, обвиняемые в преступлениях или находящиеся под полицейским надзором, были освобождены от штрафов «покуда [дворянин] перед судом изобличен и виновен не явится», а также, «чтоб в отличность разночинцам от всякаго телеснаго истязания был он свободен» [СИРИО 1867–1916, 7: 254]. Согласно статье 14, в случае признания дворян виновными в политических преступлениях – в оскорблении величества или «в возбуждении противу общаго покоя» – и присуждения им наказания в виде ссылки или смертной казни не следует конфисковать имущество у их семей. В случае хищения государственного имущества компенсация должна ограничиваться суммой украденного [СИРИО 1867–1916, 7: 255]. Статья 15 требовала, чтобы при расследовании серьезных политических преступлений дворянин имел право назначить другого дворянина для присутствия на судебных заседаниях, а также нанимать поверенного, «от которого бы… его представления в пользу несчастнаго в суде выслушиваны и должным порядком приниманы к делу были». В соответствии со статьей 16 по делам об убийствах, возбужденных против дворян, бремя доказывания должно быть «вящшия, нежели противу недворянина» [СИРИО 1867–1916, 7: 258]. Если дворянин лишался дворянского звания, это наказание не должно было влиять на статус его детей [СИРИО 1867–1916, 7: 259].

Согласно статье 18 декларации, дворянин «между прочими самое первое и главное преимущество имеет располагать своим имением неродовым», которое он приобрел как награду на службу или путем покупки [СИРИО 1867–1916, 7: 259]. В случае душевного нездоровья законных наследников имущества или их недееспособности статья 19 предоставляла российским дворянам абсолютное право распоряжаться наследственным и приобретенным имуществом путем передачи его достойным наследникам. Статьи 20 и 21 предоставляли дворянам право усыновлять детей и передавать по наследству им имущество и титул, но при этом обязывали их содержать биологических детей, даже юридически недееспособных [СИРИО 1867–1916, 7: 262–263].