– Мистер Джоселин? – отрывисто повторил Арден и раскашлялся.

– Он приходит каждый день и часто остается обедать, – доложила миссис Лэм, бросив на него проницательный взгляд.

– Что здесь такое? – хрипло спросил Арден, приподнявшись в постели, когда миссис Лэм подала ему поднос с разложенной на тарелках отвратительного вида мешаниной разных цветов.

– Рубленая телятина, грушевый пудинг и тушеная репа.

– Я не могу. – Арден отвернулся.

– Мистер Джоселин очень симпатичный, – бурчала она, забирая поднос, – холостой, ему, несомненно, приятно для разнообразия пообедать с леди. Сейчас он уехал в Эдинбург, но после Сретенья вернется.

– Вы мучительница, миссис Лэм. – Арден откашлялся, мрачно глядя на поднос в руках няни.

– Ну вот, теперь вы поняли, как все обстоит. Но я, вырастив не один десяток мальчишек, привыкла к таким грязным оскорблениям со стороны своих подопечных.

Однако, несмотря на предсказание миссис Лэм, Арден оказался не таким уж плохим пациентом. Он услышал от нее, что чуть не умер – второй раз всего за несколько лет, – но сам он плохо помнил последние дни. Ему пришел на память окутавший его адский холод, и, с трудом сосредоточившись, он вспомнил внезапно покрывшую кожу сыпь, но больше ему ничего не приходило в голову, кроме бессмысленных видений и того, что его навещали Зения и его отец. По сравнению с его кошмарной борьбой за жизнь после ранения в пустыне, с неделями агонии и беспамятства, нынешняя мягкая постель и заботливое ухаживание казались просто блаженством.

Арден не чувствовал настоящей боли, только горло саднило, но тело и мозг сковала усталость. Он даже не возражал против ежедневного присутствия отца. Граф приходил и, сидя возле него, часами подряд что-то читал и писал, но почти не разговаривал и оставлял поручения и строгие наставления миссис Лэм, которая инстинктивно точно чувствовала, как далеко ей можно заходить. Время от времени Арден разговаривал с отцом на такие безобидные темы, как погода и трофеи январской охоты на куропаток, но граф выглядел необычайно подавленным и даже смущенным. Доктор приходил и уходил и наконец объявил, что его пациент может сидеть в кресле и ходить по гостиной. Арден стал чувствовать себя лучше, у него прошла сонливость, его не тянуло все время лежать и уже не так тошнило при виде еды. Наступил в своем роде почти приятный период времени. Арден терпеливо ждал, пока его тело само обретет прежнюю форму, ждал с новым, небывалым прежде спокойствием, основанным на уверенности, что Зения его любит. Над ним ежедневно насмехались, пугая мистером Джоселином, но Арден не принимал его всерьез. Он знал, что каждый день отец посылал Зении отчет о его состоянии, и если бы Арден очень захотел, он мог бы ее повидать, но из гордости решил не ходить туда, помня правдивое замечание миссис Лэм, что на него неприятно смотреть. С исчезновением коревого высыпания вся его загоревшая в пустыне кожа покрылась пятнистой коркой, и он не желал, чтобы на него смотрели как на какого-то разукрашенного петуха. Он хотел сначала сам написать Зении, рассказать ей, что он чувствовал, как, проснувшись, увидел ее поющей, но, двадцать раз начиная писать, упирался в неуклюжее и пустое «спасибо», которое выражало его мысли хуже, чем простое молчание. Арден решил ждать. Один раз он спросил отца, говорила ли Зения что-нибудь о будущем, но граф покачал головой:

– Нет. Когда я в первый раз пришел к ней – до того как узнал, что ты болен, – она сказала, что еще не может дать ответа. Но с тех пор она ничего не говорила. Я только дважды виделся с ней и то очень коротко. Она, видимо, чувствует себя хорошо, и мисс Элизабет совершенно поправилась.

– Надеюсь, вы ничего не говорили о том дурацком плане отправить ее за границу? – нахмурился Арден.

– Ничего. Абсолютно ничего, уверяю тебя. Честно признаться, мистер Кинг говорит, что потерял набросок предложения, который составил тогда. После Рождества у него появился какой-то новый клерк, который, по-видимому, постоянно все теряет. Я сказал, чтобы он не трудился заново составлять соглашение.

– Хорошо. Можете сказать, чтобы он разорвал его, если найдет.

Зения решила, что миссис Лэм, вероятно, права и что в такой тихий, ясный день Элизабет обрадуется прогулке в парк. Январь еще не кончился, и день стоял довольно прохладный, но убежденность Зении в необходимости изолировать дочь от всех возможных опасностей получила сокрушительный удар. Зения подробно обсудила здоровье дочери с миссис Лэм и с доктором и обзавелась множеством рекомендованных книг с полезными советами; некоторые, впрочем, оказались для нее не слишком убедительными. Но она смогла согласиться с мыслью, что следует избегать опасных резких изменений температуры, когда ребенок вспотел, а сухой холодный воздух более полезен, чем многое другое. Помимо всего прочего, воздух Лондона много недель был грязным и сырым, и нынешний первый сияющий голубизной воскресный день, безусловно, нельзя упустить. Конечно, остальные гуляющие тоже не могли его упустить. Зения не стала возражать, когда миссис Лэм сказала, что не стоит отправляться в Гайд-парк, потому что там будет толпа народа, а гораздо лучше выбрать Риджентс-парк. После своего возвращения неделю назад от начавшего поправляться лорда Уинтера миссис Лэм совершенно беззастенчиво донимала Зению сватовством. Когда Зении не удавалось оставаться полностью глухой к нему – а она вовсе не была глухой, – она не могла не вспоминать стопку бумаг из конторы мистера Кинга. По словам миссис Лэм, адвокату Белмейнов не терпелось с ней встретиться, но Зения не сомневалась, что их нетерпение просто преувеличено. Если бы ему так хотелось ее видеть, он мог бы нанести ей визит. Ему сообщили, что она вернулась обратно и может заняться делами в течение недели. При каждом стуке в дверь Зения спешила пригладить волосы или снять фартук, но он не приходил.

Однако нескрываемая радость миссис Лэм по поводу воскресной прогулки выглядела очень подозрительной, такой подозрительной, что Зения решила надеть ярко-голубое платье из шерсти, которое леди Белмейн сочла неподходящим в качестве вечернего наряда, но с неохотой признала, что оно могло бы сгодиться для прогулок. Платье имело обтягивающий лиф с отделкой из черного шнура в военном стиле, и вместе с черными накидкой и муфтой, с черной шляпой и завязанными под подбородком синими лентами выглядело, по мнению Зении, довольно симпатично. Наклонившись ближе к зеркалу, она удивилась, неужели наряд действительно подчеркивал густую синеву ее глаз или ей только так казалось, но времени выяснить у нее не было, потому что миссис Лэм, торопливо войдя в комнату вместе с Элизабет, объявила, что наемный экипаж ждет у дверей, чтобы отвезти ее в церковь.

Договорились, что после церковной службы миссис Лэм и Элизабет встретят Зению, так как церковь Сент-Марилебон находилась как раз рядом с парком, и когда Зения вышла, они уже ждали ее. Элизабет так укутали в теплую одежду, что виднелись только лицо и ноги, но ее сияющие глаза в восхищении смотрели по сторонам. Зения со смехом обняла дочь, похожую на неуклюжий сверток в своих бесчисленных нижних юбках и панталонах и в маленькой накидке. Миссис Лэм взяла на себя задачу нести ее, когда они вслед за мальчиком-рассыльным направились через дорогу и вошли в ворота парка.

Белые фасады зданий, окружавших парк по периметру, казалось, сияли под ярко-голубым небом. Их остроконечные купола, окрашенные светлой сине-зеленой краской, поражали своим абсолютным сходством, как и сами дома, неотличимые друг от друга, вытянувшиеся вдоль всей границы парка. Внутри металлической ограды прогуливались дамы в ярких накидках – алых, пурпурных, золотистых и такого же цвета, как платье Зении, – держа под руку одетых в темное джентльменов.

Элизабет молча смотрела на детей, которые бегали под деревьями с опавшими листьями, бросали крошки уткам или пили дымящийся шоколад под одним из торговых навесов.

– Я куплю нам пирог, – объявила Зения.