– Вообще-то прилагательное.

– Ой, вот только не надо умничать. Тебе просто одиноко. А одиночество опасно. Исследования показали, что оно наносит даже больший вред здоровью, чем курение или лишний вес. Особенно во время праздников. Именно поэтому в праздники так много самоубийств.

– Это миф, – возразила я. – Больше всего самоубийств весной. Так было всегда.

Подруга с подозрением покосилась на меня.

– Откуда ты знаешь?

– Я не собираюсь сводить счеты с жизнью, если ты этого боишься.

Карина еще раз с сомнением посмотрела на меня и махнула рукой.

– Заметь, ты сама сказала, не я.

Мы замолчали. Через секунду она продолжила:

– Знаешь, что прежде всего нужно сделать, если потеряешься в лесу?

Я безучастно подняла на нее глаза.

– И ты еще смеешься над моими бобрами?

– Я не просто так спросила.

– Ну-ну, посмотрим, куда это тебя приведет.

– Первым делом необходимо развести костер. Догадываешься, зачем?

– Чтобы не замерзнуть.

– Нет, чтобы заняться делом, отвлечься и не паниковать. Вот, что тебе нужно.

– Предлагаешь поджечь машину Клайва?

– Вот то-то и оно, Мэг. О чем бы мы ни говорили, тебя словно магнитом снова тянет к нему. Тебе надо выбраться из этого замкнутого круга. Речь о тебе, а не о нем. Нужно вернуться к нормальной жизни. – Ее голос стал мягче. – Послушай, я понимаю, почему ты замыкаешься. Правда, понимаю. Но это не поможет. Покажи Клайву, что ему не отнять у тебя жизнь.

– Он уже отнял.

– Нет, он отнял лишь часть. Ты все еще жива. И будешь жить дальше. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом.

– Этого-то я и боюсь.

Она потянулась через стол и взяла меня за руку.

– Милая моя, все пройдет. Ты прячешься от людей, и это нормально. Никто не вправе винить тебя. Просто я не хочу, чтобы ты падала духом.

Я на мгновение потупила взгляд и снова посмотрела на полное сочувствия лицо Карины. Внезапно мои глаза тоже наполнились слезами, и я наконец сказала то, о чем думала уже несколько недель:

– Чем я ему не угодила?

– Ты тут ни при чем, ему бы никто не угодил. – Подруга придвинула стул ближе ко мне. – Есть такие люди, которым все мало. Тебе тяжело это осознать, ведь ты не такая. Клайв всегда был ненасытным. Ему всегда хотелось большего. Он все время искал чего-то. Хотел, чтобы как можно больше людей его любили. Не понимал, что любовь одного человека выше симпатии толпы.

Я совсем расплакалась, и Карина нежно меня обняла.

– Ну, ну, дорогая. Все пройдет.

Справившись со слезами, я спросила:

– Ты думаешь?

– Обязательно пройдет, надо только этого захотеть, – ответила она. – Попробуй изменить свою жизнь. Уверена, тебе станет лучше. – Подруга посмотрела мне в глаза. – Попробуешь?

Я кивнула.

Она улыбнулась.

– Вот и умница. Так когда ты возвращаешься на работу?

Я не смогла ответить на ее вопрос. Мне было стыдно, что в самый сезон работы я оставила подругу одну. По иронии судьбы предыдущая владелица компании поступила со мной точно так же, лишив всякой поддержки.

Но забросив работу, я не просто пряталась от людей. Я запуталась. Бизнес, поломанное детство и Клайв – все завязалось в один тугой узел. Я тщетно пыталась выбраться из какого-то бесконечного лабиринта, снова и снова возвращаясь к началу.

К началу. Я родилась и выросла в Ашленде, штат Орегон, всего в шестнадцати милях к северу от границы с Калифорнией. Необычное местечко. Очень либеральное – настолько, что соседние города называют его Ашлендской народной республикой. Вероятно, они забыли, в былые времена отцы-основатели проводили в центре парады ку-клус-клана, называя свой город раем для «всех граждан Америки, кроме негров и японцев».

Но времена меняются. Меняются люди и города. Там чудеснейшая природа: кругом леса да горы. Казалось бы, лучшего места для мальчишек и девчонок не найти. Я должна была расти в счастливом беззаботном мире, но увы. Мое детство было невыносимым.

Если бы меня попросили выразить всю свою боль одним словом, я бы сказала: «Мой отец» (ну, хорошо, двумя словами). Отцу нельзя было иметь. Конечно, тогда на свет не появились бы мы с братом, но иногда кажется, что так даже лучше.

Отцу даже жениться было противопоказано. Для меня до сих пор загадка, зачем он вообще в это ввязался. Он постоянно изменял маме. Невозможно даже сказать, сколько раз, потому что процесс был беспрерывным. Иногда они ссорились, и на лице матери отражалась вся боль и обреченность. До сих пор не понимаю, почему она просто не ушла от него. В конце концов, это, конечно же, произошло, но совсем иначе, чем я себе представляла.

Их брак закончился, когда мне было четырнадцать. Мама пошла в хирургический центр, чтобы пройти простую, плановую колоноскопию. Но что-то пошло не так, и она умерла. До сих пор помню лицо врача, когда он сообщал нам о случившемся. Я до последнего не верила, пока собственными глазами не увидела бездыханное тело матери. Помню, как злилась на нее за то, что не взяла меня с собой.

Тогда я узнала: каждый переживает горе по-своему. Брат Эрик пропал, сначала замкнувшись в себе, а несколько лет спустя исчез по-настоящему. Не знаю, как переносил потерю жены отец. Никаких эмоций, кроме ярости, он не проявлял. Подозреваю, он винил во всем себя. А может, мне просто хотелось в это верить, верить в то, что папа вел себя, как любой нормальный человек. Еще, кажется, он почувствовал свободу – не то, чтобы мать мешала ему встречаться с другими женщинами, но ее присутствие определенно их отпугивало. По крайней мере, тех, у кого оставалась хоть капля достоинства. Мне так и не удалось понять, почему сначала отец неистово добивался расположения женщин, а потом так жестоко с ними обходился.

В нашей жизни отец был просто для галочки. Через полгода после смерти мамы, он обвинил врача в халатности и отсудил все, что только можно было отсудить. И купил себе огромную лодку, на которой хоть океан переплывай. Мне же приходилось постоянно клянчить у него деньги на продукты.

Я хотела поступить в колледж, но знала, отец не станет платить за учебу. Однажды заикнулась о своем желании. Он ответил: в колледжах ничему не учат, а лишь промывают мозги – всему, что нужно для жизни, он уже меня научил.

Я рано поняла, всего нужно добиваться самой. К счастью, или к несчастью, я быстро повзрослела и выглядела старше своих лет. В неполные пятнадцать, окружающие давали мне все двадцать. Устроилась официанткой в местное кафе. Изо дня в день ко мне клеились сидящие там старики. Сейчас думаю, что они были не такими уж старыми, лет по тридцать – сорок, но тогда казались мне стариками.

Когда я училась в старших классах, сбежал Эрик. Оставил только записку: «Прости и прощай». И все. Ни адреса, ничего. Я его понимаю. Тоже хотелось сбежать из дома. Правда, отец обращался с ним еще хуже, чем со мной. Кажется, он постоянно пытался доказать Эрику свое главенство, мнил себя вожаком стаи.

Через две недели после окончания школы я переехала в Юту. Никогда не думала, что останусь здесь надолго. Если честно, то еще за полгода до переезда я совершенно ничего не знала об этом штате. Моя жизнь круто повернулась, и я вылетела из седла.

Как-то раз в кафе я разговорилась с дальнобойщиком – у нас их сотни – он вез пиломатериалы в свой родной город Солт-Лейк-Сити. Я спросила, нравится ли ему там. Он ответил, что да. Солт-Лейк больше Ашленда, но меньше Портленда. Там есть Университет Юты, в котором учиться не очень дорого, если иметь местную прописку, к тому же в городе много работы. Низкая стоимость жизни, никто к тебе не лезет, кроме мормонов, да и те угостят разве что разок домашним хлебом и пригласят в церковь. Но самое главное, Солт-Лейк-Сити находился в семистах милях от моего отца.