– Понял, понял! Извините… – взволнованно, виновато отозвался Георгий Владимирович. – Зря, выходит, ехал? Нет, так не пойдет. Это неправильно будет. Я обязан найти какой-то выход из всей этой фантасмагории! – Шаталов внимательно огляделся по сторонам. И его, кажется, осенило: – Условия вроде не подходящие… А коли других нет? И может быть, оно и хорошо, что так, что именно так. Словно как символ всего доброго и прекрасного, но порушенного! В общем, господа, я предлагаю нам здесь и сейчас коллективно помянуть моего деда!

– Оно вроде и ничего… А почему бы нет? Если с душой, так по уму и будет все нормально… – снисходительно усмехнулся тракторист и вдруг отчаянно-весело, чуть ли не в крик, гордо запел торжествующим, маршевым голосом. Голос был красивый, легкий на подъем, раздольный и счастливый:

Мотив этот и слова были хорошо знакомы Георгию Владимировичу. Он в детстве всегда пел ее (вернее, кричал взахлеб) с табуретки перед родительскими гостями в годовщину Великой Октябрьской революции. Оно и запомнилось невольно на всю жизнь. А всего остального словно и не было. Ни в чьей жизни…

– Прошу всех к моей машине! – когда умолкла песня, взволнованно, со слезой проговорил Шаталов. – Я достаточно взял и водки хорошей, и закуски.

Водка и закуска, в самом деле, оказались отменные. Особенно, если учесть, что они, как на волшебной скатерти-самобранке, объявились в щедрой множественности среди здешних бескрайних мертвенно-черных полей. Казалось, они, эта толпа, последние люди на этой планете. И помянут с поклоном некогда бывшую на ней жизнь…

Тракторист, весело поморщившись, главенственно оглянулся на своих ездоков.

– Что скажете, народ?

– Оно бы не помешало… – тихо, глухо отозвались люди, словно медленно возвращаясь к жизни.

Некоторые как бы и улыбнуться хотели такой счастливой дармовой оказии, но ни у кого толком это не получилось. Как бы там ни было, но достойным поминкам не помешал ни вдруг напористо развернувшийся среди вольных просторов крученый-верченый ветрила, ни вновь рухнувший ядреный дождь: наш человек способен достойно помянуть в любых, самых неблагоприятственных обстоятельствах, как погодных, так и иных прочих…

Возвращаясь, уже у подъезда, как бы вдруг самостоятельно и предупредительно открывшего ему свою тяжелую металлическую дверь, Георгий Владимирович неожиданно увидел в проеме человека. Вернее сказать, солдата.

Кто только не выходил за последние шестьдесят лет из этого дома. Само собой, жильцы, родня или просто знакомые, потом же почтальоны, слесаря, разные мастера на все руки, а также полиция, врачи и даже однажды их посетил перед выборами самый настоящий депутат областной Думы.

Солдат в эти двери вышел впервые. Правда, прежде пропустив вперед себя отчаянно счастливую девушку. Это была Анюта из здешней шестнадцатой квартиры. Из себя вся такая очень даже миленькая и, ко всему, романтично, пылающе рыжая. Отец ее нигде не работал и устойчиво пил, мама была главным бухгалтером в какой-то религиозной секте – вся из себя строгая и поспешная, она держалась особняком, как и полагается человеку, достигшему доступа к высшим силам и странного происхождения немалым деньгам.

– Здрасьте… – дерзко проговорила Анюта, не переставая вызывающе улыбаться.

Кажется, более огорченной и одновременно словно бы назло всем отчаянно счастливой девушки Георгий Владимирович до сих пор не встречал.

– Здравствуйте! – вежливо, но строго, почти сурово проговорил солдат Шаталову.

Георгий Владимирович тотчас узнал в нем Гришу из той самой квартиры, которую ему недавно пришлось посетить среди ночи.

– Простите еще раз за все, что тогда произошло. За Джека простите… – глухо проговорил солдат Гриша.

– Здравствуй, дорогой… – растерянно отозвался Шаталов, как бы даже любуясь сейчас этим молодым человеком в новой и так серьезно смотревшейся на нем военной форме.

– Я повторно повестку получил. Понимаете, какую. И больше не стал чудить. Это наша с Вами тогдашняя встреча так сказалась. И смерть Джека. Вот идем сейчас с Анютой в ЗАГС. Мы два года встречались, а теперь решили перед моим отъездом в Донбасс больше не откладывать на потом! – строго сказал Гриша. С особенной, суровой интонацией на слове «потом».

– Я так счастлива! – чуть ли не со слезами, правда, нисколько не похожими на слезы счастья, атакующе вскрикнула Анюта.

Да, явно весь мир был виноват перед ней. А если это так на самом деле?

– Быть добру, милые вы мои! – емко, душевно отозвался Шаталов и хотел по-мужски хватко обнять Гришу, но как-то это у них не получилось. Наверное, потому что сзади нетерпеливо напирала молодежь, спешившая проводить будущих молодых супругов в ЗАГС.

Так что Шаталов и Гриша ограничились основательным мужским рукопожатием.

– Хватка у вас еще мощная! – уважительно сказал Гриша.

Георгий Владимирович уныло отмахнулся.

Кстати, Шаталов читал недавно на новостном сайте, что воронежские ЗАГСы в связи со спецоперацией увеличили время своей работы, и за несколько дней в экстренном порядке уже зарегистрировали более восьмисот браков наших девушек с мобилизованными. В любом случае, это число небывалое, многое что о себе говорящее.

«Здорово! По-настоящему! По-нашему! – с восторгом подумал Шаталов. – Как тут таких наших невестушек с подвигом декабристок вровень не поставить?!»

В подъезде Шаталов мельком глянул на свой почтовый ящик. Уже достаточно давно в том ничего не было. Раньше туда вполне активно всякие разные разносчики прессы и квитанций совали ни для чего не годящиеся газеты, брошюры. Теперь как отсекло. Все и вся переместилось в интернет, а также на стены возле подъездной двери.

Тем не менее, на этот раз в его ящике нечто смутно белело, заявляя о себе через три специальных отверстия в металлической дверце.

«Что это может быть? – безразлично подумал Георгий Владимирович. – Чушь какая-нибудь несусветная. Пусть там и валяется. До морковкиной загоди».

Только пройдя вверх первый пролет, он вдруг так-таки остановился.

«Я ничего не жду? Кажется, нет. А из Москвы? Из министерства? Может, какому-никакому иногороднему диссертационному совету я вдруг ни с того, ни сего потребовался? Маше явно и в голову не придет слать отцу письма. Она, наверное, уже ручку разучилась в руках держать».

Он хотел идти дальше, но, напряженно выдохнув, так-таки медленно вернулся назад.

«А вдруг все-таки Маша мне что-то настрочила, не доверяя интернету?»

В узком пространстве почтового ящика, свернувшись трубочкой, лежало нечто из весьма плохонькой второсортной бумаги. Таких неприглядных с виду извещений Шаталов отродясь не получал.

Он чуть ли не с брезгливостью развернул бумажку. Выглядела она при всем при том по многим признакам достаточно официально.

Это оказалась повестка. И это была повестка из военкомата, предписывающая Георгию Владимировичу Шаталову незамедлительно явиться в районный комиссариат.

«Интересно, интересно… – напряженно подумал профессор. – Чем я могу им быть сейчас полезен? Неужели туда уже нужны и бывшие полковые библиотекари?.. Или профессора потребовались? А почему бы и нет?»

Кто бы видел сейчас со стороны его короткую, почти мгновенную и явно глуповатую улыбку.

Повестку, вообще-то, должны были под роспись вручить лично ему. Шаталов это знал. Так что он имел полное право на такой документ из военкомата никак не реагировать.

«Нет-нет! – тотчас одернул он сам себя. – Глупости! Там у людей сейчас запарка. Какие претензии можно к ним предъявлять? Разве что посочувствовать. Конечно же, я пойду. Не пристало тут мне цепляться за буковку закона. Меня сегодня вон целый день не было дома! На могилу к дедушке ездить изволил. Вот бы этот человек из военкомата сидел на холодных ступеньках в подъезде и ждал невесть чего, как Аленушка на картине Васнецова. Пойду, пойду! Немедленно. Если это и ошибка, надо все равно помочь им разобраться. А как вдруг я так-таки нужен там? Хотя бы как человек, знающий все об авиационных двигателях! Это мой долг! Как ни умаляй – священный! В конце концов, я присягу давал!»