– Так Женя и не обязана разделять твои убеждения, понимаешь? – написала мне Аня после того, как я рассказал ей о разговоре с подругой. – Конечно, от друзей мы ждем, что уж их взгляды будут совпадать с нашими по неким фундаментальным вопросам, но жизнь идет, все меняется. Вы встретились в одной точке, где все совпало. С того момента прошла куча времени, изменились и вы оба, и жизнь перед каждым ставит совсем иные вопросы, никто не обязан на эти вопросы давать ответы такие же, как ты. Каждый со своей жизнью беседует сам, а ты видишь только со стороны даже не весь результат, а лишь его часть. Что ты вообще знаешь о жизни другого человека? Откуда тебе знать, почему и как он пришел к тому, к чему пришел?

Аня, как всегда, была права. Но… Помню ли я, как все было? Да, я хорошо это помню.

Некоторые жители освобожденных районов были недовольны. В основном те, кто зарабатывал на наших пенсионерах, которым приходилось ездить в Станицу Луганскую за пенсией. Бывало такое, что пожилые мужчины и женщины возвращались ни с чем, оставляя все деньги за постой у земляков, живших на украинской территории.

Кому война, а кому мать родна.

Моя теща с бабушкой летом четырнадцатого года уехали в мой любимый Харьков. Там работало много волонтерских организаций для помощи беженцам с Донбасса. Многим ли они помогли, не знаю. Но, по словам моей тещи, через полгода эти волонтеры ездили на хороших иномарках.

Еще и с нищей страны собирали деньги для украинских военных. А олигархи продолжали богатеть, наживаясь на сложившейся ситуации.

Когда речь идет о деньгах, выгоде, наживе, такое понятие как совесть теряется в тумане.

Рассказывала сотрудница МЧС. Она прибыла на вызов и почувствовала запах горелого мяса. Оказалось, что дети нашли мину, она взорвалась, одному оторвало руки и ноги, ребенок остался инвалидом.

Один знакомый луганчанин отказался идти на передовую, их отряд отправили охранять освобожденные поселки. Они попали под сильные обстрелы. Говорит, из четырнадцати человек двое поехали головой, а один, двадцатилетний парень, застрелился.

Военные, освобождавшие Попасную, рассказывали:

– Мы их целый день хреначим артиллерией, а они сидят в терриконе, там несколько этажей вниз укрепления. А ночью выбираются и по нам стреляют, после чего опять в свои норы прячутся. Никак их не можем выбить.

Российские войска обеспечены едой, амуницией, бронежилетами… Нашим две буханки на четырнадцать дней. Без бронежилетов. Много погибших солдат ЛНР и ДНР. Опыта боевого нет. Раненых много. В больницах лежат, после взрывов ягодицы стерты.

Бабушка на рынке говорит своей знакомой:

– Я сыну и внуку сказала: «Живыми в плен не сдавайтесь».

Другая говорит:

– Мобилизовали всех. У меня соседа с первого этажа забрали воевать. Так он почти слепой!

– Возле моего дома стоял танк ДНР, – вспоминала девочка-подросток. – А на другом конце улицы – украинский. И вот они перестреливались, а мы с семьей лежали на полу.

Эвакуированный с Рубежного мужчина рассказал, что украинские военные ездили на двух автомобилях «скорой помощи» и на инкассаторской машине, останавливались между домами, стреляли и уезжали, а потом по этим местам бил ответный огонь. Это такая же тактика, как и в четырнадцатом году. Дом этого мужчины разрушен, возвращаться некуда.

Самое интересное, что за эти восемь лет украинская пропаганда так и не смогла сломить беженца из Рубежного. Он как придерживался таких же взглядов, как я, так и придерживается. Хоть он и жил в украинском Рубежном, но все равно болел душой за Россию. И вот в этом вся соль. И таких по всей Украине очень много.

Ехал с одним таксистом по городу. Он рассказал, наверное, главную историю своей жизни. Жена долго не могла забеременеть. Пришлось делать ЭКО, все удачно. Да так удачно – сразу две девчонки родились. А ему было сорок лет в год их рождения. Дочки росли здоровые и красивенькие. Потом началась война. Снаряд попал точно в их комнату, разворотив полдома… Хорошо, что к этому времени мужчина вывез семью на безопасную территорию. Уберег Господь таких долгожданных для этого таксиста детей.

Бабушка в маршрутке попыталась расплатиться гривнами. Водитель сказал: «Я гривны не принимаю!» Она ничего не ответила. Парень встал и заплатил за нее. Хотя водитель старушку и не выгонял, провез бы бесплатно.

Бабушка, видимо, беженка из украинской части Донбасса, рублей у нее не было. Вот отношение наших людей к ним. Хотя мы были по разную сторону баррикад. И вероятно, пожилой женщине здесь не нравится. Но все луганчане помогают, как могут.

Но понятно, что люди, прибывшие с тех территорий, – разные. И есть такие, которые против нас. Подростки из Рубежного, сидевшие на лавочках возле университета: «Слышали, как наши сегодня ночью сепаров мочили?» Для них мы – уже чужие, сепары, террористы. Украинская пропаганда постаралась. А для нас они – заблудшие братья, сыны и сестры.

Сколько таких историй.

Утром поехал встретиться со знакомыми любителями поэзии и литературы. Приехал пораньше, чтобы прогуляться по парку Щорса. Детворы много, бегают, играют, рядом мамы.

Памятник, посвященный погибшим детям. Раньше он был похож на надгробие с написанными на нем именами. Теперь он представлял собой композицию, изображающую ангелков разных размеров. Самому младшему погибшему ребенку был месяц, самому старшему – семнадцать лет. Пожить не успел ни один из них.

Рядом когда-то жили мои друзья. Где теперь они?

Подошел Марк, серьезный и немного рассеянный, как всегда. Пошли на квартиру. Там уже ожидали другие участники кружка. Читали стихи, пили коньяк и закусывали тем, что принесли. Рассуждали о литературе, смеялись… Собираться в библиотеках сейчас нельзя, потому что украинцы могут ударить «Точкой-У». Но желание общаться и делиться своими произведениями очень велико. И с удовольствием про любовь читают и слушают, а про войну… как она надоела. Марк сказал, что не может ничего про войну писать, вообще не пишутся стихи, а Алеся не может писать ни о чем, кроме войны.

В этот момент я подумал: «Может, мы все исчерпали свой лимит на счастье, и остаток жизни будет невнятным и тяжелым?»

Я вспоминал разговор с Женькой. Пусть мы с ней по-разному смотрим на ситуацию, но в одном она права: все это надо заканчивать. А как ты это закончишь, если вершится мировая история, и Донбасс – важная часть этого? Хочется уехать в глухую деревню, чтобы никого не было рядом. Но так не получится.

Колонна техники проезжает мимо, гудят, – бронемашины, гаубицы, грузовики. А я на окраине города, стою и пью кофе, согреваясь в прохладное апрельское утро. Что я здесь делаю? Рядом завод, на котором работали мои предки. Может, я к ним пришел сюда? Ведь не только по кладбищам ходить?

К полудню значительно теплеет. Я иду по трамвайным линиям, мимо заброшенного старого парка, и вижу чудо. Вижу картину, почему-то потрясшую меня до глубины души.

Идет девушка в белом платье. Худенькая, фигура практически подростковая. С округлившимся животом. Беременная. В такое время. Спецоперация, боевые действия. Где твой муж, красавица? Наверное, на фронте. Сейчас почти всех забирают. А ты идешь и улыбаешься – и пританцовываешь на ветру. Потому что ты несешь в себе искру. Эту непобедимую тягу к жизни. Ты смотришься как инородное тело. Ведь здесь, кажется, не может быть таких искренне счастливых людей… Не сейчас.

Я смотрел ей вслед. Как же прекрасна жизнь! Как я хочу, чтобы все были живы! Как я хочу, чтобы все улыбались друг другу!

Как пел Виктор Цой: «А мне приснилось: миром правит любовь, а мне приснилось: миром правит мечта, и над этим прекрасно горит звезда. Я проснулся и понял – беда». Не время для любви, не время для мечты. Звезды оборачиваются ракетами «Точка-У», и они горят, но не в небе, а здесь, на земле, сжигая все. Время для бед…

– Я стих написала… о тебе, – пришло сообщение от Милы.