– Да… – подняла она голову и улыбнулась, на этот раз холодно, отчужденно. – Я впервые сталкиваюсь с милицией и вот поняла, что только в кино и по телевидению показывают красивые небылицы про уголовный розыск, даже сочувствие к виновным… – Она опять скомкала свой розовый платочек. – Там столько говорят о гуманности! – Медвецкая смотрела пристально и как бы оценивающе.

– Вы зря так, Зоя Павловна. – Солдатов скрыл раздражение. – Здесь не кино. Воровские слезы вытирать – не наша обязанность, и даже не кинозрителей. Над вашим мужем гром громыхал уже дважды. Он сам свою жизнь рушил и другим ее портил…

– Зачем же вы так бьете лежачего? Вам легко судить… Наступила короткая пауза. Раздражение прошло, и Солдатов даже посочувствовал этой женщине, а она, поджав губы, обиженно покачав головой, сказала:

– Вы не поймете меня. Чужое горе – не свое. На него со стороны смотреть всегда легче. Но я сейчас не о нем, не о Шахове. Я о себе. Вчера ваши сотрудники во время обыска все вещи мои описали. Это же незаконно.

– Проверим. Вы с Шаховым давно живете?

– Несколько лет.

– Сколько?

– Седьмой год.

– А что ворует, знали?

– Нет.

– И не догадывались?

– Не знаю… – Она опустила голову, вспомнив, что уже через год после возвращения из колонии он принес ей около пятисот рублей и золотой кулон на цепочке… – Нет, не знала и не догадывалась, – твердо проговорила Медвецкая. – Он все эти годы работал, даже грамоты получал. Работал же…

– Получал, но на добро добром людям не ответил, хотя и сам, казалось бы, нравственно отстрадал. Он совесть в себе убил…

Солдатов обратил внимание на ее слова «не знаю». Уклончивым был ответ на его прямой вопрос: догадывалась или нет? И он решил задать еще несколько вопросов, проверить ее, так сказать, на точность.

– Он пил часто?

– Вначале да. Последние два года редко. «Ответила точно», – подумал Солдатов.

– Не обижал вас?

– Нет.

– А шрам этот давно?

– Этот? – Медвецкая потрогала бровь. – Да.

– В самом начале. Когда вернулся. К нему тогда девчонки лезли из старой компании. Из-за них это…

– Какая у него зарплата?

– Вы уже, наверное, знаете.

– А все же?

– Ну сто тридцать – сто пятьдесят…

– Машину хотел покупать?

– Хотел.

Они друг на друга посмотрели и, словно сговорившись, одновременно произнесли:

– На что?

– На что? Алексей работал. И премии получал. Я тоже работаю. Товароведом.

– Где?

– В ювелирном. – Лицо Медвецкой на мгновение исказила страдальческая гримаса, но она быстро справилась с собой. – Могли же мы помечтать и приблизить мечту жизни?

– Вот и приблизили…

– Мечты – это мечты, вещь невинная, – улыбнулась было она и вдруг, почувствовав в словах Солдатова что-то опасное для себя, неожиданно спросила: – Что значит приблизили? Это относится и ко мне?

– Поговорим об этом позже, не сейчас. – Солдатов пожалел об этой фразе: взволновал ее напрасно.

– Нет уж, сейчас, – настаивала она. – Что значит приблизили? Я хочу точно разобраться в ваших словах. – Она усиливала слова резкими движениями своей маленькой ладони. – Может быть, вам кажется, что я тоже причастна к делам… этого Шахова? – Медвецкая преобразилась мгновенно. От ее недавней растерянности не осталось и следа. Солдатов с нескрываемым интересом следил за переменой ее настроения.

– Нацеленный вы, видно, человек, – вдруг сердито выкрикнула она.

– Видите ли, Зоя Павловна, – ответил Солдатов как можно спокойнее, – я ни на кого не нацеливаюсь. А слово «приблизили» сказал не случайно. Вы с Шаховым под одной крышей жили. Трудно поверить, что вы не догадывались о его делах. Делали вид, что не замечаете. Молчали. С немого согласия вашего он и вернулся к старому…

– Я действительно ничего не знала. Почему вы не верите? Хитрить с вами не собираюсь. Бесполезно. Я слышала о вас. Прежде, чем идти, слышала, – на глазах ее показались злые слезы.

– Зоя Павловна, правда не так уж редко бывает горькой. Но даже и горькая, она никогда не несет зла.

– Не несет? Я во всем себе отказывала, экономила, копила… Тридцать лет живу на свете и только слышу «правда, правда»… Лично меня эта правда бьет и справа и слева, напрямую и рикошетом. Только и успеваю поворачиваться.

– Ну это уж вы наговариваете.

– Нет, не наговариваю. Да что там! Вот и сейчас. Не успела сказать, что работаю в ювелирном, а у вас на лице улыбочка понимающая сразу же появилась. Как же! Рядом с золотом человек стоит, значит, к рукам оно прилипает. У огня, мол, и не обжечься…

– Работа ваша тут ни при чем, главное – человеком быть настоящим. Тогда и пыль, пусть даже и золотая, не пристанет к нему.

– Наверно, – задумавшись, согласилась Зоя Павловна, и эта внезапная ее покорность опять смягчила Солдатова. Медвецкая то раздражала его, то вызывала сочувствие.

– Вы в отпуске были? – Да.

– На юге? – спросил Солдатов. – Загар еще сохранился.

– В Мисхоре. Тоже в копеечку стало! Все, что за год накопили. – Она искала сочувствия. Что-то хотела добавить, но осеклась. Не решилась закончить свою мысль.

– Протокол описи имущества у вас при себе? – спросил деловым тоном Солдатов.

– Конечно. – Она торопливо достала из сумочки вчетверо сложенный лист.

Две сберегательные книжки на три тысячи сто рублей, пять чешских хрустальных ваз, пять колец желтого металла, два из них с камнями голубого и малинового цвета, браслет желтого металла весом в сорок один грамм, норковый жакет, два ковра два на три (голландского производства), наличных денег тысяча восемьсот рублей, облигаций трехпроцентного займа на две тысячи четыреста рублей…

Солдатов дальше читать не стал и вернул протокол Медвецкой. Она напряженно и вопросительно глядела на него.

– Что я могу сказать? Конечно, вопросов, судя по вещам и учитывая арест Шахова, к вам будет немало.

– Вот-вот, я об этом и говорю, – заволновалась она. – Но при чем здесь Шахов? Какое он имеет отношение к этим вещам? Не он их наживал, не… – Она не закончила фразу и переключилась на другую. – При такой постановке я же без вещей останусь. Чувствую…