Все было продумано, и я был экипирован совершенно невероятным образом. Я посещал углубленные курсы пожарной безопасности на тот маловероятный случай, если станция Ноймайер вдруг загорится, а двухдневные курсы медпомощи в Великобритании должны были научить меня оказывать первую помощь, если она кому-то вдруг понадобится. Обучение было интенсивным, но вся эта информация, которая сыпалась на меня со всех сторон, должна была гарантировать, что в Антарктиде я буду готов к любому сценарию.
Как ни странно, мы почти не разговаривали о том, что, собственно говоря, собирались снимать. В течение нескольких месяцев мы не проронили ни слова о пингвинах. Я был окружен таким вниманием медиков, что меня начало интересовать, что же случится, если что-то действительно пойдет не так, особенно зимой, в период изоляции. Я внимательно изучил документацию, которой меня снабдили в AWI.
Среди членов команды, остававшихся на зимовку, должен был быть врач с квалификацией и опытом работы хирурга. Медпункт на станции был оборудован выше всяких похвал и мог пригодиться в большинстве возможных ситуаций, будь то обычный порез пальца или что-то более серьезное. Оборудование было настолько передовым, что имелась даже система телемедицины: в случае серьезного инцидента данные о пациенте в режиме реального времени передавались медицинским специалистам в больнице немецкого Бремерхафена, в то время как сам пациент лежал на койке в хирургической комнате станции Ноймайер на другом конце планеты. Это меня сразу и приободрило, и испугало. Дело предстояло серьезное. Настолько серьезное, что я даже не решился рассказать обо всем Бекки; я решил, что некоторые вещи лучше держать при себе.
Однако было понятно, что на станции можно было сделать далеко не все. Последним шансом была медицинская эвакуация, но из места, где не летают самолеты, вероятность действительно кого-то вывезти стремилась к нулю. Как ни удивительно, я обнаружил, что быстрее и проще эвакуировать человека с Международной космической станции, чем из Антарктиды! С этим риском мне просто предстояло жить.
В разгар лета я поехал в Австрию, чтобы пройти недельную подготовку по программе спасения в горах. Отдаленный ледник Ташахфернер лежал на высоте больше 3000 метров, снег и лед не таяли там круглый год. По вечерам я учился эффективному использованию систем геопозиционирования (GPS), узнавал распорядок дня на станции Ноймайер III, правила поведения на ней и особенности конструкции. Каждый день мы около часа взбирались в гору, чтобы добраться до ледника. Лазать по глубоким расселинам было удивительно интересно, и я учился новым навыкам в условиях, близких к антарктическим, еще до того, как поехать в экспедицию. Овладевать умением спасать себя и других в чрезвычайных ситуациях очень мне понравилось, к тому же занимался я этим вместе с другими одиннадцатью членами нашей зимовочной команды, что помогло создать между нами личностные связи. Мы начали действительно ощущать себя единым коллективом.
Я стал понимать, над кем из коллег можно пошутить, а кто был не очень-то готов к моему несколько подростковому юмору. Сразу же выяснилось, что посмеяться у нас любят многие и что они в такой же мере интересуются моей работой, в какой я – их. В предпоследний день обучения я лежал рядом с Уиллом на солнышке, отдыхая между заданиями. Внезапно мне на телефон пришло сообщение. Мы были на большой высоте и далеко от поселений, так что я удивился, что связь вообще была. Сообщение было от Бекки; я открыл его и прочитал: «Можешь говорить?» Я обеспокоился и быстро вскочил на ноги. Что-то случилось? Она передумала меня отпускать? Я отошел от остальных, чтобы ей позвонить.
Мы не говорили к тому моменту уже пару дней, отчего моя тревога усиливалась. Она ответила почти сразу.
– Все хорошо? – спросил я.
Не откладывая дело в долгий ящик, она ответила:
– Я беременна.
Я поверить не мог. Случилось самое невероятное, что могло быть: я должен был стать отцом. Я готов был одновременно смеяться и плакать от счастья, в то же время я ощущал нервозность и испуг.
Мне нужно было взглянуть на свои планы с новой стороны.
Мы с Бекки всегда хотели детей, и нас беспокоило, что это намерение из-за моей командировки придется отложить. Нужно было либо ждать еще два года до новой попытки завести ребенка, либо попытаться сделать это до отъезда, а дальше будь что будет. Мы много раз думали о том, каково это – завести ребенка, находясь в разных концах планеты, но я никак не ожидал, что эти мысли воплотятся в реальность. Я уже дал согласие; выбора не было – мне предстояло отсутствовать во время рождения малыша и в первые семь месяцев его жизни. Это была пугающая перспектива: Бекки должна была в одиночку ввести наше дитя в мир и больше полугода заботиться о нем, а мне светила перспектива находиться вдали от ребенка и первых моментов его жизни. Жертв, на которые мы пошли ради этого путешествия, становилось все больше, но другого варианта у меня уже не было.
Я оставил свои новости при себе, не рассказав о них товарищам по программе. Я подумал, что если Майлс узнает, то он исключит меня из проекта. У него были для этого все основания. Мне и так предстояло провести в ограниченном пространстве одиннадцать месяцев, включая восемь в полной изоляции, а тут еще мысли о том, что я пропускаю рождение своего первенца. Но мы с Бекки приняли решение – и это было главное. Я не хотел беспокоить Майлса или кого-то еще, сообщая о проблеме, над которой они были не властны; им и без того было чем заняться.
Почти через два года планирования была подтверждена дата отъезда – 16 декабря 2016 года. Большую часть времени перед нею мы с Бекки провели вместе.
Наш медовый месяц был незабываемым: мы поехали за границу наслаждаться осенним солнцем. Солнечные каникулы мне никогда особенно не нравились, но это была моя последняя на долгое время возможность ощутить ласковое тепло солнца – и я сполна воспользовался ею. Однако, когда я вернулся домой, меня стало все сильнее охватывать осознание того, во что я вписался. Несколько недель я просыпался посреди ночи в холодном поту. Я часто смотрел на спящую рядом Бекки и думал, что едва ли смогу так надолго оставить ее одну. От этого мне было физически плохо. Действительно ли моя психика справится с такой длительной отлучкой? Я сомневался в этом и начал серьезно подумывать о том, чтобы как-нибудь отказаться от поездки. Что я, черт возьми, делал? Хотя я согласился на командировку еще за год до этого, теперь мне хотелось от нее как-нибудь отделаться; я был близок к тому, чтобы сдаться.
Мое физическое состояние было изучено во всех подробностях, но ни на каком этапе не всплывал анализ состояния психического. Наверное, доказательство устойчивости моей психики должно было быть важной частью всего процесса? Это было не только в моих интересах, но и ради блага тех людей, с которыми мне предстояло жить бок о бок. Я подумывал спросить Майлса, не нужно ли мне сдать какие-то психологические тесты, но в итоге решил держать язык за зубами: вдруг я бы их завалил. Иногда мне казалось, что моя психика достаточно крепка; иногда – что вовсе нет. То, что меня стали одолевать сомнения, беспокоило меня само по себе, но я никому об этом не рассказывал. Я не хотел, чтобы кто-то, а в особенности Бекки, знал о моей внутренней борьбе. Путешествие еще не началось, а меня уже стало бросать из стороны в сторону.
Последняя неделя перед отъездом наступила слишком быстро. Нам пришлось принять довольно важные решения осенью, и ближе к моему отъезду Бекки скрепя сердце ушла с работы, что позволило нам провести вместе последние месяцы. Она решила также вернуться на время моего отсутствия в Нортгемптон к родителям. Родить и растить ребенка в Камбрии в одиночку, без ближайших родственников, было попросту невозможно. Однажды, на последней прогулке с собаками, я понял, что это не только мой последний миг свободы в Озерном крае. Уиллоу и Айви должны были отправиться с Бекки на юг, и, хотя за ними должны были хорошо ухаживать, пейзаж в Мидлендсе был совершенно иным. Я смотрел, как они бегут по вересковой пустоши, и чувствовал себя виноватым еще и перед ними.
