Она шевелит бровями.

— Думаешь о моем теле, да?

— Вряд ли.

Может быть.

Я снова тянусь за напитком, но она выхватывает его из моих рук с удивительной грацией, учитывая ее нынешнее состояние.

— Знаешь, — размышляет Кэтрин. — Это странно успокаивает. То, что ты за все эти годы не изменился, не стал властным бунтарем. Все такой ж паинька.

— Знаешь, что успокаивает меньше? То, что ты пьешь виски с сотрясением мозга. И то, что мне поручено заботиться о тебе в течение двух дней, хотя ты не соглашаешься ни на одно мое предложение. Хотя, думаю, так всегда было.

— Неправда. — Она делает еще один глоток и смотрит на меня поверх ободка своего бокала. — Я согласилась, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж.

Я замираю. Настороженно.

— Это правда.

Она продолжает смотреть на меня глазами, которые всегда видели во мне чуть больше, чем я хочу, чтобы видели люди.

— А еще согласилась, когда ты попросил развод, — тихо говорит Кэтрин. — Я бы сказала, что это делает меня очень покладистой, не так ли?

Открываю рот, потом закрываю. Я нечасто бываю немногословен, но понятия не имею, как ответить на это.

Она машет рукой и отставляет свой напиток в сторону.

— Забудь об этом. Давай я просто возьму свои туалетные принадлежности из ванной и брошу в сумку одежду, чтобы мы успели доставить тебя в аэропорт и просидеть у выхода на посадку целый час.

Я закатываю глаза, наблюдая за тем, как она выходит из комнаты, чтобы убедиться, что та твердо стоит на ногах. А не для того, чтобы полюбоваться на ее задницу.

А потом, поскольку мне это нужно, я тянусь за коктейлем, но только для того, чтобы тихо выругаться, увидев лужицу бурбона, которую пролил, когда ставил переполненные бокалы на поверхность.

Открываю ящик тумбочки, надеясь найти там салфетку или что-нибудь еще, чтобы вытереть беспорядок.

И замираю, когда вижу это. Она. Мы.

Бросив быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что Кэтрин все еще в ванной, я поднимаю фотографию, на которой мы с ней в отпуске в Сант-Морице.

Как и в тот момент, когда я увидел Джоэла, на меня тут же нахлынули давно похороненные воспоминания. Намеренно похороненные.

Воспоминания не только о самом моменте, хотя я помню, как стоял на вершине горы в тот прекрасный день с почти болезненной ясностью. Но и воспоминания о еще более пикантных моментах, предшествовавших этому.

Я помню месяцы планирования, предвкушение не только места назначения, но и перспективы того, что Кэтрин хоть раз будет предоставлена сама себе, что будет уделять внимание мне, а не работе.

Я помню шампанское в самолете, которое заставило нас обоих немного хихикать, что было совсем не похоже на нас.

Чикаго неизвестен как место для катания на лыжах, но, когда я рос, наша семья регулярно ездила на зимние курорты в Мичиган, и я знал, как кататься на склонах. Достаточно, чтобы научить Кэтрин кататься на лыжах в первую же зиму после нашей свадьбы и влюбить ее в этот вид спорта.

Ни один из нас не был особенно хорош, но мы были достаточно искусны, чтобы наслаждаться совершенством Альп. Но дело было не только в лыжах. Потому что то, что я помню с гораздо большей ясностью, чем гонку Кэтрин по «Двойному черному бриллианту», это моменты, несвязанные с катанием.

Беседы на кресельном подъемнике, где мы болтали ни о чем и обо всем. То, как она прижималась ко мне в домике, когда мы потягивали коктейли у камина.

Я помню джакузи в нашем номере. Помню, что было после джакузи, когда мы вернулись в номер.

Я слышу ее шаги, приближающиеся из ванной, и поспешно убираю рамку обратно в ящик. Отчасти потому, что не хочу, чтобы она знала, что я видел. Отчасти потому, что не хочу думать о том, что это значит, что она все еще у нее.

Но если убрать рамку с глаз долой, она не исчезнет из памяти, и даже после того как закрываю ящик, мой мозг не хочет отложить это в сторону. Кэтрин вряд ли можно назвать сентиментальной. Меня всегда немного беспокоило то, что она равнодушна к сувенирам, не желала хранить ничего, что могло бы вызвать эмоциональные воспоминания. Когда я обнаружил старую коробку с рождественскими украшениями из ее детства, она чуть не укусила меня за руку, когда я попытался вытащить ее из шкафа.

И все же она сохранила Джоэла. И эту фотографию.

Я бы подумал, что она сделала все возможное, чтобы убрать из своей жизни все следы нашего брака. Тот факт, что Кэтрин этого не сделала... интригует.

А это не должно быть так.

Ради всего святого, я ношу с собой обручальное кольцо. И собираюсь сделать предложение другой женщине. Женщине, в которой есть все, чего нет в Кэтрин. Все, чего я когда-либо хотел.

— Что это за лицо? — спрашивает Кэтрин, выводя меня из задумчивости.

— Какое лицо?

— Вот это. — Она показывает на мое лицо. — Ты выглядишь так, только когда у тебя запор или ты пытаешься загнать обратно мысли, которые не вписываются в твой маленький аккуратный жизненный план.

Оценка пронзительно точная, поэтому я, естественно, даю ей язвительный отпор.

— Может, тебе стоит меньше беспокоиться о моем лице, а больше о том, что этот чемодан все еще пуст?

Я встряхиваю его, надеясь поторопить ее. Надеясь также напомнить себе, что, хотя у нас с Кэти было несколько хороших времен, в конце концов, они ничего не сделали для спасения нашего брака.

ГЛАВА 16

КЭТРИН

23 декабря, 16:12

Не нужно обладать инстинктами и опытом бывшей жены, чтобы понять, что Том чем-то раздражен. Он продолжает ерзать в кресле самолета и уже пять раз вставал, чтобы проверить свою сумку в верхнем отсеке.

Может, у него действительно запор?

— Да что с тобой такое? — спрашиваю я, не поднимая глаз от сообщения, которое набираю своему боссу. Технически это не настолько срочно, чтобы отправлять его в нерабочее время, и может легко подождать до завтрашнего утра. Черт, да оно может подождать до окончания праздников.

Но теперь, когда все отвлекающие факторы, связанные с моим несвоевременным визитом в больницу, остались позади, я снова в строю. Партнерство. Из-за этой досадной аварии я пропустила несколько звонков, и хотя ни один из них не был от Гарри, я хочу убедиться, что мой босс знает, что телефон у меня с собой. На тот случай, если он решит оторвать свою задницу и позвонить.

— Все в порядке. — Резкий тон Тома противоречит его словам, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы не обращать на это внимания. Вот что я знаю о своем бывшем: либо он решит, что хочет поговорить, либо не хочет.

Тыкать медведя бесполезно. Потому что, несмотря на очаровательную, пусть и немного саркастическую, личину диснеевского принца, которую Том демонстрирует остальному миру, вот небольшой секрет об этом человеке.

Том Уолш — чемпион по самоедству. Когда что-то пробирается сквозь его улыбчивый фасад и цепляется за настоящего Тома, он на сто процентов сосредоточивается на том, чтобы пережевать то, что его раздражает. Он молча оценивает это. Борется. Пытается изгнать это.

Все, что угодно, лишь бы вернуться к тому, кем он хочет быть.

Да, Том привлекательный. И забавный, хотя, конечно, я умру, прежде чем признаю это вслух. С ним легко общаться, он добр к незнакомцам, любит заботиться о тех, кто ему дорог, и так далее.

Но он также создал эту версию самого себя. Я не говорю, что он неискренен, потому что, как бы больно мне ни было это признавать, Том действительно порядочный человек.

Пример тому: мужчина по доброте душевной принимает дома на праздники бывшую жену, которую ненавидит.

Но это просто... Как объяснить?

Том настолько обаятелен, насколько это возможно, потому что работает над этим. Кажется, что каждый день он намеренно избавляется от плохих мыслей и заменяет их более приятными.

А в это время? Он очень задумчив.

Я никогда не возражала против этого в нем.