Вообще-то, эта задумчивая версия мужчины всегда была моей любимой. Не потому, что с ним особенно приятно находиться рядом, а потому, что, если ты подвергаешься этому, значит, входишь во внутренний круг.

Это значит, что он тебе доверяет. Ему комфортно рядом с тобой.

Так что да. Тот факт, что после всех этих лет я все еще посвящена в задумчивость Тома? Это немного согревает мое иссохшее сердце Гринча.

Краем глаза я наблюдаю, как он нетерпеливо дергает за узел своего галстука. Еще одна подсказка.

Я молчу. Выжидаю.

— До сих пор не могу поверить, что твой билет прошел предварительную проверку, а мой — нет, — бормочет он.

— М-м-м, — выдыхаю я безразлично. Его беспокоит не это.

— Это я купил билеты, — продолжает он. — По кредитной карте этой авиакомпании. Так кто-нибудь объясните мне, почему это я должен стоять в многокилометровой очереди на досмотр и снимать обувь?

— «Кто-нибудь» уже объяснил тебе это, — говорю я. — Ты произнес ту же самую речь, дословно, бедной женщине, работающей на стойке у нашего выхода, и она объяснила, что это был системный сбой, и извинилась. Впрочем, не волнуйся, у нее явно было много времени, чтобы выслушать твою истерику, пока разбиралась с перебронированным и задержанным рейсом.

Он ничего не отвечает, и я поворачиваю голову.

— Так в чем дело? Неужели сотрудник охраны не похвалил твои носки Санта-Клауса?

Он хмурится.

— Откуда ты знаешь, что на мне носки Санты?

Я поднимаю сумочку из-под сиденья и начинаю копаться в ней в поисках маски для сна.

— Потому что сейчас декабрь. Это значит, что на твоих носках будут Санта, эльфы, снеговики или пряничные человечки. Если только в этом году твоя мама не сошла с ума и не добавила северных оленей?

Том заметно вздрагивает, и я знаю почему. Потому что в этом году его мама действительно раздала носки с оленями, и он хочет знать, откуда я это знаю.

У Нэнси Уолш есть давняя традиция празднования Дня благодарения. После того как индейка убрана, а тыквенный пирог подан, она раздает каждому за столом по паре рождественских носков.

Возможно, я уже давно не гость за этим столом, но до сих пор получаю носки по почте каждый ноябрь вместе со свечой с ароматом тыквенного пирога. Это самый яркий момент всего моего праздничного сезона, хотя и не люблю признаваться в этом.

— Кстати, об оленях, — говорит он, — эта толстовка очень подчеркивает твои глаза.

Да, я все еще ношу отвратительную толстовку из больницы. Не потому, что она мне приглянулась. Это не так. А потому, что я не могла ее стянуть, учитывая рану на спине, а Том отказался помочь мне переодеться.

Я игнорирую его и тянусь вниз, чтобы слегка подтянуть его штанину.

— О, Санта-Клаус. Угадала.

Он отдергивает ногу, и я сажусь обратно, морщась от того, что двигаюсь слишком быстро и спина болит.

— Я все еще думаю, что мы должны были сменить повязку у тебя дома, — говорит он, заметив мой дискомфорт.

— Ты слишком торопился попасть в аэропорт. Я не хотела, чтобы ты делал это в спешке. Подожди. — Я смотрю на него. — Ты захватил бинты со стойки, не так ли? Я попросила...

— Взял, — перебивает он. — И даже сумел сделать из них хорошую, прочную петлю, как раз для тебя.

Стюардесса по внутренней связи делает неизбежное объявление о том, что все верхнее пространство заполнено и что все, у кого багаж на колесиках, должны его сдать.

Раздается хор возмущенных стонов, и на какую-то долю секунды я почти благодарна Тому за то, что он настоял на том, чтобы мы сели раньше и у нас было достаточно времени, чтобы занять место для наших сумок. Не так много вещей, которые могли бы сделать этот ужасный день еще хуже, но потеря багажа была бы в этом списке.

Я надеваю маску для сна на голову, прикладываю ее ко лбу и обращаю внимание на дешевую надувную подушку для шеи, которую купила в аэропорту. Я бы предпочла дорогую, которой обычно пользуюсь, но Том спешил вывести меня из квартиры, прежде чем я успела захватить свои обычные летные принадлежности.

Подношу подушку к лицу и морщусь от ее резинового запаха. Поскольку Том виноват в том, что я застряла с ней, то сую ее ему в лицо.

— Вот. Надуй ее.

Он отталкивает мою руку и достает телефон из кармана костюма.

— Пас.

— Такой джентльмен, — бормочу я. — Заставляет инвалида делать это.

Я накидываю штуковину на шею и открываю маленький клапан. Подношу его ко рту, но процесс оказывается неловким и неудобным.

— Почему бы тебе не надуть её, прежде чем надевать, гений? — говорит он, не отрываясь от своего телефона.

— Ты уверен, что не хочешь помочь? — Я снова предлагаю ему. — Кажется, ты полон энтузиазма.

— Не понимаю, зачем ты вообще купила эту чертову штуку. Она предназначена для сна, а ты не можешь спать. Сотрясение мозга, помнишь?

— Нет, Том. Я забыла, — саркастически говорю я. — И мне нужно было найти, чем занять себя в аэропорту, учитывая, что мы прибыли к выходу на посадку еще до того, как наш самолет покинул город вылета.

— Знаешь что, Кэтрин, если бы не ты и твое упрямое желание ловить такси, я бы не опоздал на свой первоначальный рейс и уже был бы в Чикаго. Так что подай на меня в суд за то, что хотел убедиться, что не пропущу этот.

— Подать на тебя в суд? — повторяю я. — Я бы с удовольствием выступила адвокатом защиты в этом нелепом судебном процессе, — говорю я. — Гарантированный выигрыш.

Я делаю движение, как будто бросаю баскетбольный мяч в кольцо, и Том качает головой.

— Этот бросок никогда бы не попал.

— Очень даже попал бы.

— Неа. Я заядлый бейсболист, и даже я знаю, что это был бы неудачный бросок.

Мои глаза становятся очень, очень широкими.

— Нет! Ты играл в бейсбол? Я понятия не имела! Ты когда-нибудь упоминал об этом?!

— Ха. Ха. — Он откидывает голову на подголовник и закрывает глаза.

Я ухмыляюсь. Честно говоря, я удивлена, что мы так далеко зашли без упоминания бейсбола. Том любит рассказывать о днях своей бейсбольной славы. Услышав на коктейльной вечеринке, как он рассказывает о своем рейтинге или чем-то подобном, можно подумать, что он выступал за «Янкиз», а не просто играл в колледже. Все это он повторяет все чаще, если вы совершаете ошибку, подавая ему джин.

— Что-то я подзабыла, — говорю я, наклоняясь к нему. — Сколько баз ты прошел в той игре на первенство штата?

Их было три. И я знаю, что он умирает от желания сказать это, но вместо этого приоткрывает один глаз и, подняв резиновый клапан, болтающийся у моего рта, засовывает его мне между губ.

— Вот. Используй свой рот для чего-нибудь полезного.

Я соблазнительно приподнимаю брови, глядя на него, но его глаза снова закрыты, поэтому пытаюсь надуть подушку.

Почти сразу же от этого действия боль в голове, которая, как мне казалось, утихает, становится еще сильнее. Я драматично потираю лоб.

— Не утруждай себя уловками сочувствия, — говорит он, не открывая глаз. — Я не собираюсь надувать ее для тебя.

— Пожалуйста? У меня сотрясение мозга.

— Нет.

— Давай же. — Я наклоняюсь к нему, протягивая трубку. — Это просто. Засунь его в рот и подуй.

— О, боже, — бормочет женщина из ряда перед нами, издав возмущенный звук.

— Ты пугаешь других пассажиров, — говорит Том, толкая меня. — И меня.

— Ладно, — говорю я со вздохом. — Думаю, я могу просто использовать твое плечо как подушку...

Том вздыхает, неохотно забирает у меня подушку и начинает ее надувать.

— Дуй сильнее, — настаиваю я. — Возьми в рот побольше. И используй обе руки.

Женщина, сидящая перед нами, поворачивается и смотрит на меня пристальным взглядом через щель между сиденьями. Я широко улыбаюсь ей, и Том поднимает руки к моей шее, делая движение, чтобы задушить, хотя и продолжает надувать подушку.

Мой телефон непрерывно гудит, оповещая о входящем звонке, и мое сердце на мгновение замирает, когда я вижу на экране имя Гарри. Сама того не желая, я протягиваю руку и хватаю Тома за запястье.