— Ладно, я сделала это только один раз, — оправдываюсь я. — И разве не ты постоянно читал мне лекции о том, что «искусство дарить подарки» — это прежде всего индивидуальный подход?

Я добавляю насмешливые воздушные кавычки для пущей выразительности.

— Я не хотел, чтобы это было оправданием твоей скупости. Просто хотел сказать, что то, что, подарив ручку жене моего босса на ее сорокалетие, не слишком способствовало моей карьере.

— Она занимается издательским делом. Я подумала, что ей понравится красивая ручка.

— На ручке были выгравированы мои инициалы, — ворчит он. — Потому что это был подарок от моего босса, он же ее муж.

— О, так вот что произошло? — спрашиваю я, драматично и озадаченно хмурясь. — Я понятия не имела, ты же не напоминал мне об этом во время каждого спора.

— У тебя были споры. У меня были дискуссии, — говорит он в своей манере Тома, от которой мне хочется ударить его по слишком красивому лицу.

— О, точно. — Я нажимаю кнопку своего этажа, а затем решаю нажать и на его. — Теперь все это возвращается ко мне? Ты — разумный и безупречный. Я — ответственна за все, что не так в этом мире.

— Видишь ли, я знаю, что это сарказм, но...

— О, заткнись, — бормочу я, когда мы выходим из лифта на моем этаже.

Том присвистывает.

— Мраморные полы? Шикарно. Как давно ты здесь живешь?

— Четыре года. Плюс-минус.

— Ха. — Это задумчивое «ха».

Раздражающее «ха».

Я должна просто проигнорировать, но у меня это никогда не получалось, особенно когда дело касалось Тома, поэтому я останавливаюсь на месте и бросаю на него сердитый взгляд.

— Что?

— Что «что»? — спрашивает он с невинным видом.

— Это «ха». Ненавижу, когда ты так делаешь. И не говори: «Что делаю?» Это я тоже ненавижу.

Взгляд Тома ненадолго останавливается на повязке на моем лбу, и я уверена, что только из неуместного уважения к моей травме он не поддался своему обычному желанию нажать на мои кнопки, как умеет только он, потому что его следующие слова удивительно безобидны.

— Наверное, я подумал, что ты поживешь в доме на Лексус-стрит еще какое-то время. Тебе нравилась та квартира.

При воспоминании о старом месте жительства у меня в животе все сжалось от боли. Через год или два после начала нашего обреченного брака наша с Томом карьера выросла настолько, что мы смогли переехать из нашей милой, но маленькой студии в Верхнем Вест-Сайде.

Том хотел перебраться подальше от центра города, в Виллидж или даже в Трайбеку.

Я же настаивала на том, чтобы быть ближе к работе — моей работе. Мне нужен был либо Верхний Ист-Сайд, либо Мидтаун. И тогда, когда единственным предметом наших споров были суши против пиццы по вечерам в пятницу, он согласился без вопросов. Тогда между нами все было... по-другому.

До того, как мне пришлось столкнуться с разочарованием от того, что мое собственное счастье, по-видимому, запуталось в счастье Тома, и когда он был несчастлив, я тоже была несчастлива.

Особенно когда он был несчастлив со мной.

— Мне действительно нравилась та квартира, — говорю я, продолжая идти по коридору к своей двери. Мне многое нравилось.

Лекарства, которыми меня пичкали в больнице, должно быть, делают меня сентиментальной и одновременно не справляются со своей задачей. Головная боль, которая еще несколько минут назад, как мне казалось, не могла стать еще хуже, создала совершенно новый стандарт боли.

В результате я чувствую себя немного неустойчиво и шатко. Роясь в сумочке в поисках ключей, умудряюсь уронить сумку, и все мое барахло высыпается на пол.

Я начинаю наклоняться, чтобы собрать его, но тут же чувствую боль в спине, и Том хватает меня за локоть, останавливая.

— Эй. Я сам.

Прикосновение невинное и короткое, но, как и в том случае, когда его пальцы коснулись моей ноги на больничной койке, я ненавижу то, что чувствую.

Или то, что на какую-то безумную долю секунды мне хочется, чтобы он задержался.

Но Том, конечно же, этого не делает. Я давно стала для него отталкивающей.

Физически. Психически. Эмоционально. Особенно эмоционально. Он ясно дал это понять под конец. Я помню, потому что это было больнее всего.

Том опускается, чтобы собрать мои вещи. Очевидно, я не в себе, потому что не могу придумать ни одной остроумной фразы о том, как приятно, когда он стоит передо мной на коленях.

Какая упущенная возможность.

Одной большой рукой он хватает мою губную помаду, ручку и бумажник. Другой тянется к коробочке с противозачаточными, но на долю секунды замирает, прежде чем взять её.

Он протягивает её мне с напряженным выражением лица, и я гадаю, потому ли это, что она напоминает ему о том годе, когда начали появляться трещины, или потому, что ему интересно, что эта крошечная упаковка говорит о моей сексуальной жизни.

Я могу сказать ему правду. Что все еще принимаю таблетки для регулирования цикла, а не для защиты от беременности. Потому что, знаете ли, для этого нужно заниматься сексом, а прошло уже... немало времени.

Вместо этого я одариваю его, как мне кажется, сексуальной улыбкой и слегка хлопаю ресницами.

Да, именно так. С тех пор как тебя не было, новая квартира, новые мужчины.

Он моргает, выглядя встревоженным.

— Ты в порядке?

— Что ты имеешь в виду?

— Твое лицо сейчас. Выглядишь так, будто у тебя инсульт, а учитывая сотрясение мозга...

— О, ради Бога, я в порядке, — бормочу я, хватая оставшиеся вещи и открываю дверь в свою квартиру.

Том входит следом за мной и издает удивленный, но одобрительный свист.

— Черт возьми, Кэти. Ты продвинулась в этом мире.

— И не только в этом, — говорю я. Вот. Наконец-то достойный ответ.

Он подходит к окну.

— Вид на Центральный парк как ты всегда хотела. — Том оглядывается на меня. — Очевидно, та мечта о партнере, которая была для тебя превыше всего, наконец осуществилась?

Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро, потому что он снова поворачивается ко мне, и выражение его лица становится вопросительным.

Я пожимаю плечами и смотрю на свой телефон, желая, чтобы он зазвонил. Но он не звонит. И хотя я не произношу ни слова, Том издает звук понимания.

— Ах, — говорит он. — Ну что ж. Мой день тоже пошел не совсем по плану.

— Нет? — говорю я. — Что, ни одна бабочка не приземлилась тебе на плечо? — Отлично. Мои ответы продолжают быть в точку, но Том выглядит не впечатленным.

И, возможно, немного растерянным.

— Ты в порядке? — спрашиваю я и тут же с сожалением прикусываю язык. Том больше не мой, чтобы проверять его, но старые привычки, видимо, умирают с трудом.

Он пожимает плечами.

— Скажем так, ты не получила звонок, на который рассчитывала. Я получил тот, которого никак не ожидал.

Мне требуется секунда, чтобы понять.

— Тот, что из моего офиса? По поводу моего несчастного случая?

— Да. Очевидно, тот самый, Кэтрин, — говорит он с легким нетерпением.

— Ну, бедняжка, — говорю я, кладя на стойку пакет из аптеки. Из него высыпаются бинты, таблетки и антибактериальная мазь, что подтверждает мою точку зрения. — Могу я предложить тебе что-нибудь, чтобы компенсировать твой ужасный день?

Он потирает рукой затылок.

— Просто иди и собирайся, чтобы мы не опоздали на самолет.

— У нас полно времени.

— Как насчет того, чтобы пропустить этот конкретный спор, — говорит он, перебирая на стойке ассортимент медицинских принадлежностей. — Думаю, мы оба знаем, что он ни к чему не приведет.

Это был один из наших любимых споров. Спор об аэропорте. Если бы это зависело от него, мы бы приезжали в аэропорт за три часа до каждого рейса «на всякий случай». Вдруг там окажется длинная очередь в службе безопасности. Или возникнут проблемы с проверкой багажа. Или наша машина сломается по дороге в аэропорт. Или если случится торнадо. Или ураган. Или снежная буря.

Я выглядываю в окно. Ладно, последнее сегодня справедливо.