Внутрь себя смотреть сложнее, чем на других

Радушие хозяев быстро исчерпало себя, чему в заметной степени поспособствовали Мотя и Маня. Первый сцепился с дворовым псом, а Манька залезла в хозяйский погреб и налакалась там сметаны.

Извиняясь и кланяясь добросердечному семейству, мы поскорее двинулись в дальнейший путь, до этого в подробностях разузнав о судоходстве странного мира. Оказалось, что на другой континент можно попасть на корабле, переплыв всего лишь небольшой пролив. По словам хозяйки, там, на другом континенте, в другом государстве, проживал древний колдун, снабжавший всех магическими артефактами. Встречи происходили исключительно в королевском замке и нигде больше. К нему съезжались со всего света, но попасть на «приём» без очереди можно было только по великодушной просьбе самого короля, потому что только ему известно, где проживает старец.

«Опять король... — уныло подумал я, — опять приёмы, тайны и политические интриги. Придётся снова во дворец прорываться».

Но делать нечего. Нужно искать артефакт для скорейшего открытия портала.

Всю дорогу мы не разговаривали между собой. Мотя злился на Акаду, так как получил не только разорванное ухо в драке с дворовым псом, но ещё и нагоняй от хозяйки. Помимо этого Мотя злился и на Маню за то, что ему не досталось сметаны, пока он стоял на стрёме, а Маня лакомилась. Маня же злилась на меня, когда я сообщил ей то, что о ней думаю, и на Акаду, которая не сказала и слова в её защиту. Акада же продолжала ненавидеть меня из-за постельного происшествия, а я ненавидел Акаду, потому что считал, что она всё себе нафантазировала и ничего значительного не произошло. Ну... или почти ничего.

В общем, двое суток мы в полной тишине шли лесной тропой по направлению к морю.

Остановившись вечером на живописном холме, с которого уже был слышен и виден морской прибой, мы разожгли костёр, решив, что спускаться к людям лучше утром — отдохнувшими и полными сил.

Погода стояла самая сказочная: тёплая, ни облачка, ни порывистого ветра. Только пряные запахи цветущих кустарников; свежий бриз, доносящийся с моря, и наш костёр, на котором Акада подсушивала хлеб, проткнув его длинной веткой.

Невольно засмотревшись на тонкие, изящные, безумно женственные запястья девушки, я не заметил, что и сам стал объектом пристального изучения.

Хотелось помириться, но гордость не позволяла. Или гордыня. Чёрт разберёт, что там не позволяет, но так и подмывало ввернуть очередную колкость. Решив, что это будет слишком — мы и так общались жестами — я улёгся на спину, закинул руки за голову и принялся рассматривать незнакомый звёздный небосвод.

— О чём ты думаешь? — неожиданно подала голос Акада. Я и забыл уже, какой он у неё... приятный. Она села рядом и примирительно протянула ветку с горячим куском хлеба. Недоверчиво покосившись на Акаду, я потянулся за угощением, и мой взгляд сам скользнул по декольте платья, что ей пожертвовала гостеприимная хозяйка.

— О твоих пирожках, — ответил я, с трудом возвращая взгляд к звёздам.

Даже не успел понять, что произошло, как лицо загорелось пощёчиной. Я вскочил на ноги, роняя ароматный хлеб на землю.

— Да что с тобой не так?! — взвился я. — Сейчас-то за что?

— За пирожки! — гневно воззрилась на меня Акада, прикрывая рукой вырез платья.

— Дура! Я имел в виду твои пирожки с капустой, которые ты там, в прежнем мире, готовила.

— Тогда я имела в виду комара, что впился в твою щёку! — надулась Акада, отвернувшись в костру.

Вот и помирились! Теперь она обиделась ещё сильнее.

Весь следующий день, пока мы шатались по пристани, она со мной не разговаривала. Лишь к вечеру, убедившись, что нас бесплатно никто на свою шхуну не пустит, она выдавила из себя дельный совет:

— Наймись в работники. Скажи, что грузчиком подработаешь.

— Да? — тут же вскинулся я. — Может, лучше ты предложишь себя капитану? Это и быстрее получится, и я спину не надорву, таская неподъёмные тюки да бочки.

— Сволочь.

— Нашлась тут... королевна! — гневно отшвырнув камень, что лежал рядом с моей ногой, вскипел я. — Почему женщины считают, что мужчины им вечно всё должны?! Ездят на мужиках как на ослах. Причём во всех измерениях! Сам факт, что ты женщина, вовсе не означает, что я обязан спину гнуть и тебе путь облегчать. Только и слышно, что «мужчина должен... мужчина обязан...» А, собственно, почему он что-то кому-то должен?! Он абсолютно такое же существо, с душой и телесными потребностями.

Она сузила глаза, уставившись на темнеющее море, и не издала больше ни звука, пока я изливал на неё всё негодование, что скопилось в моей душе. Простояли мы так недолго. Ненавидя Акаду за правоту — или саму ситуацию за безысходность — я пошёл наниматься моряком-разнорабочим на ближайшую шхуну.

Переночевали мы в портовой гостинице. На этот раз Акада даже рта не раскрыла, когда я вечером завалился спать рядом с ней. На двуспальную кровать у нас денег не хватило, иначе мы бы остались без ужина, поэтому, хоть и скрипя зубами, но она стоически вытерпела нашу вынужденную ночную близость.

За следующий день мне удалось заработать больше, и я уже был готов к тому, что Акада запросит отдельную комнату для себя, но, к моему несказанному удивлению, она потребовала иное.

— Вот, — уперев руки в бока, заявила Акада, указывая на два ведра воды и корыто.

— Что «вот»?

— Мойся, а то я рискую задохнуться ночью от портового парфюма.

— Поможешь? — ухмыльнулся я, заметив, что она постепенно впадает в ступор, наблюдая за моим раздеванием. Но тут она очнулась, раскраснелась и выбежала из комнаты в коридор.

Несмотря на горячую воду, мне так и не удалось смыть с себя дикое напряжение мышц. Завалившись в постель, я вытянул ноги, сокрушаясь, что впервые в жизни устал настолько сильно, что не могу ни расслабиться, ни заснуть. Да и близость Акады этому, мягко говоря, не способствовала.

Учитывая развратные нравы этого государства, было решено переодеть Акаду в парня, дабы не смущать женским полом команду корабля, на котором нам предстояло отплыть следующим утром.

Объяснялись мы с Акадой исключительно жестами. Такими же жестами я послал куда подальше Мотю и Маню, всё это время ошивавшихся возле портового отеля. Пёс и кошка ни в какую не соглашались залезать в ящик и притворяться товаром.

— Тогда вообще здесь останетесь! — шикнула на них Акада, поддержав мои рьяные жестикуляции. — Через пятнадцать минут отчаливаем. Быстро в ящик!

После чего Акада развязала узелок тканевого мешочка и вытащила пирожки, купленные у уличной торговки.

— Возьми, — стесняясь самой себя, предложила она мне, — ты почти ничего не ешь в эти дни.

— С чем пироги?

— С мясом.

— Ты же знаешь, что я не ем мяса. Я ловил тебе рыбу и приносил птицу для Моти, Маньки и тебя, но сам не ел. Зачем сейчас подсовываешь?

— Что за глупости? Ешь, тебе нужны силы. У тебя серьёзные физические нагрузки.

— От поедания трупов силы не прибавляются. Это самообман.

— Ты так исхудаешь.

— Разве? — не стесняясь прохожих, задрал я свою кофту. — Где ты здесь немощь углядела? — Акада отвела взгляд от рельефного тела, которым я не столько гордился, сколько принимал как должное. — Отравление даёт эффект насыщения, так как организму требуется чистка и срочный отдых, оно же оказывает стимулирующее воздействие. Такое же наблюдается у кофеманов, например.

— Первый раз такое слышу, — возмущённо фыркнула она, натянув мне кофту обратно. — Хватит здесь своим прессом светить! У вас все нефилимы вегетарианцы?

— Почти. И люди когда-то были вегетарианцами и сейчас таковыми оставались бы, если бы не разучились слышать ушами и уразуметь сердцем. Вам ещё в Библии всё сказано было: «Не убий!» и «Только плоти с душою, с кровью её не ешьте» или «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу её от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека», ибо «заклающий вола — то же, что и убивающий человека». И много, что там сказано было на эту тему, но половину священного знания никто и никогда не увидит, а другую половину неправильно переводят и заведомо искажают ложными разъяснениями.