Янагита все еще медлил, но в конце концов опустил кулаки:

– Куда мы ее отнесем? Пока не узнаю, шага не сделаю! Я…

– К тому, кто может защитить ее от него. Поспеши!

Янагита Хидео продолжал колебаться, но в итоге склонился над Лиской. Он без труда поднял ее, словно она весила не больше циновки, на которой спала.

Призрак повернулся к Шестнадцатой. Он смотрел на нее глазами, знавшими о мире, который ей не показало пока ни одно зеркало.

– Тебе с нами нельзя. Тебя сделал он.

Шестнадцатая испытала ужас, какой в последний раз переполнял ее при виде одеревеневшего брата.

– Пожалуйста! – пролепетала она. – Ты должен спрятать меня от него! Он узнает, что это я привела сюда остальных. Он узнает, что я поделилась его секретами со смертным.

В лице призрака ей чудилось сочувствие, и все же он сковывал ее своим дыханием, чтобы она не могла пойти следом. Когда Янагита Хидео уносил Лиску в ночь, ей слышался шепот призрака: Какая же ты пустышка! За всеми этими лицами ни одной души. Что от тебя останется? Ничего, зеркальная штучка…

Они были уже далеко, а Шестнадцатую по-прежнему обездвиживало дыхание Хитиры.

Что от тебя останется? Ничего.

Она слилась с тенями, с рисовой бумагой и деревом, покрытым черным лаком, но на сердце у нее саднило от страха. Когда-то она спросила у Игрока, зачем тот дал ей сердце, хотя сам и ему подобные бессердечны, как феи. «Чтобы вы были смертными, зачем же еще?» – ответил он с улыбкой. Сколько раз эта улыбка жалила и кромсала, соблазняла и разрушала ее.

Шестнадцатая так сильно прижалась ноющей спиной к тонкой стенке, что через дерево ощущала ветер и ночь.

Тебе с нами нельзя. Тебя сделал он.

Кровь. Повсюду кровь смертных. Игрок подозревал, что Воин намеренно тычет мечом туда, откуда она хлещет особенно обильно. Он вел себя как один из помпезных древних богов, которого следовало умиротворять человеческими жертвами. Слуги Воина, големы, лопатами засыпали кровь песком и уносили трупы. Еще живые, претенденты все больше бледнели, но раз за разом находился тот, кто с мечом в руке ступал на кровавый песок, всерьез воображая, что в этой битве можно победить.

Вон еще один олух… Он выглядел так молодо, словно еще даже не бреется. Воин отрубил ему руку с мечом, перед тем как следующим ударом вспороть грудь. Точно такие же игры он устраивал и в другом мире. Один из его големов рассказал Игроку по секрету, будто бы хозяин твердо верит в то, что для поддержания молодости должен ежегодно убивать минимум пятьсот смертных. Молодость… Все ольховые эльфы страшились того, что однажды, несмотря на бессмертие, их догонит старость. Существовали яды, ослабляющие их жизненные силы. Проклятия вроде тех, что использовали феи, чтобы их наказать. Кто может знать, насколько ослабило их это заклятье и не стоило ли им долгое изгнание в другой мир, чего доброго, бессмертия? Станешь тут параноиком, если можно утратить вечность.

Следующему претенденту требовалось время, чтобы умереть, и Воин, с бесстрастным видом наблюдая за агонией противника, освежался рисовым вином. Он любил заявлять, что его родила на поле брани фея, но на самом деле никто из них не помнил, откуда взялся. Игрок уже через тысячу прожитых лет считал невозможным отличить реальные воспоминания от вымышленных. Он сам с удовольствием распространял историю, что у него ни отца, ни матери, а родился он из песни соловья.

Стоны и крики от боли на площади внизу не прекращались, и Игрок повернулся к окну спиной.

Пчела ищет цветок, ольховый эльф – боль.

Он забыл, кто это сказал. Несомненно, так и есть, но они всегда делились на два лагеря: на тех, кто наслаждался болью смертных, и тех, кто хотел их от нее избавить. Тосиро относился к последним. Нет. Ему не хотелось думать о нем. Его больше нет. Не существует так же, как и фей. Игрок погладил шаль, оставленную Кларой на банкетке. Она с наложницами Воина составляла композиции из цветов. Поединки она смотрела только в первую ночь.

Пчела ищет цветок, ольховый эльф – боль.

Внизу внезапно стало очень тихо.

Игрок вернулся к окну и выглянул на арену боев.

В центре двора стоял новый участник. На него во все глаза таращились все – самураи Воина, големы, другие претенденты, – будто понимали, что он не из этого мира. Но разумеется, видели они только камень.

Нефритовая кожа очень шла младшенькому Розамунды. Куда больше, чем багровая от крика человеческая кожа, с какой Игрок как-то раз увидел его на руках у матери.

О, как же он ненавидит подобные сюрпризы.

Меч младшенького Розамунды немногим лучше кухонного ножа. Что Уилл тут делает? Он никак не может знать, что Клара здесь, верно? Игрок отступил назад, так, чтобы его скрывали обрамляющие окно темные деревянные откосы.

Воин уставился на претендента в таком же недоумении, как и все остальные. Еще в другом мире он постоянно запрашивал информацию о гоилах и их непобедимом короле и, разумеется, знал о легендарном телохранителе Кмена. Как палач Темной Феи Уилл впечатлил его меньше: «Всего одна стрела?! И она даже не защищалась?! – презрительно прокомментировал он тогда. – Разве это достойная месть за восемьсот лет изгнания?! Тебе следовало предоставить дело мне».

Да уж, кровищи точно было бы больше.

Ага, Воин, похоже, взял себя в руки. Это всегда можно было понять по тому, как он выпячивал подбородок.

– Добро пожаловать в Крепость Лун! – крикнул он. – Нефритовый гоил! О моих поединках прослышали уже и каменнолицые! Это радует. Я восхищаюсь военным искусством вашего короля. Настолько, что намереваюсь в один не слишком отдаленный день помериться с ним силами на поле боя. Но что это у тебя за меч? Скажут, что я победил тебя только из-за этого.

Один из самураев, подойдя к младшенькому Розамунды, протянул ему свой меч. Тот его проигнорировал.

– Я здесь не для того, чтобы биться с тобой! – крикнул Уилл Воину. – Я пришел ради другого ольхового эльфа. Игрока. Я слышал, он у тебя в гостях.

Откуда он это знает?

– Ольховый эльф? – Воин явно смутился, что его противнику известно, кто перед ним. – Это еще кто?

Младшенький Розамунды разглядывал его с настороженностью, выдающей, что некогда он был телохранителем короля. Да, он проделал долгий путь, с тех пор как вопящим свертком лежал на руках у матери.

– С ним человеческая женщина. Я ее друг и хочу ее видеть. Я уйду, только когда буду знать, что с ней все хорошо.

Это нефрит придает ему самоуверенности или то, что он убил бессмертную? Как же невовремя он объявился! Еще несколько недель – и Игрок довел бы Клару до того, что она забыла бы своего дражайшего и безоглядно влюбилась в бессмертного!

Воин протер клинок своего меча и рассек им воздух, будто собирался расчленить ночь.

– Эту крепость можно покинуть, только победив меня в бою, это распространяется и на претендентов с каменной кожей. – Он призывно взглянул на своих самураев. – Сколько претендентов до сих пор пытались победить меня?

– Пятьсот тридцать восемь, господин, – крикнул один в ответ.

Воин так нежно погладил меч, словно поздравлял его с богатым урожаем:

– Видишь, твоей истории здесь конец, нефритовый гоил! Несмотря на твою, следует признать, впечатляющую кожу. Я рад, что ты пришел. Кто знает, возможно, в небылицах о том, что ты можешь сделать своего короля непобедимым, что-то и есть.

Не задерживаясь в начальных стойках, он попытался, как это часто бывало, рубанув мечом, вскрыть противнику грудь, чтобы тот мог наблюдать за последними ударами своего сердца. Нефритовый гоил с легкостью отразил атаку расчудесного меча Воина и в ответ ранил того в плечо.

О, эта ночь складывается поистине удивительно!

В Игроке шевельнулось горячее подлое чувство, пьянящее, как чересчур крепкое вино. Они с Воином враги, сколько себя помнят, даже если порой и объединяются, когда это выгодно им обоим. И все же он никогда бы не отважился помериться с Воином силами в поединке. Однако, когда младшенький Розамунды у него под окном унизил его старинного врага как новичка, Игрок наслаждался этим почти так же, как если бы сам стоял там, внизу.