Вдруг у меня в кармане зазвонил мобильник. Лялька недовольно зашевелилась на своем лежбище, но не проснулась.

— Да, — тихо ответила я в трубку.

На том конце провода я услышала голос Максовой секретарши. Она интересовалась, как проходит наш вояж.

Я, признаться, была немало удивлена. С чего бы это ей не спать и среди ночи интересоваться моим путешествием.

— Максим Валентинович не может вам дозвониться из Мюнхена, — объяснила Верочка. — Он очень волнуется и спрашивает, все ли у вас в порядке и где вы сейчас находитесь.

Ах, Максим Валентинович, ну это другое дело. Это очень даже приятно, что он волнуется и звонит среди ночи... А кстати, чего это он среди ночи звонит своей секретарше? Это что же за манера такая, звонить среди ночи девушке? Ночью можно позвонить только о-очень близкой девушке... Черная волна подозрения захлестнула мою душу.

— Передайте Максиму Валентиновичу, — весьма холодно произнесла я, — что у меня все в порядке, и мы только что проехали Старохопёрск, если это о чем-нибудь ему говорит.

Секретарша Верочка хихикнула на другом конце провода и сказала, что прямо сейчас позвонит в Мюнхен и сообщит об этом Максиму Валентиновичу.

Я отключила мобильник. Вот же гад какой! Секретарше он по ночам звонит, конфеты через меня в Киев передает.

Это кому же, кстати, предназначаются конфеты? А? Ну ведь не мужикам же? А я-то дура...

Я не на шутку распсиховалась, да так, что сама себе удивилась. Что это, собственно, со мной? Ревностью вроде никогда не страдала, другими комплексами тоже. Если в шестнадцать лет мне, к примеру, и не нравился мой нос, так это было давно, а сейчас я нахожусь с собой в полной гармонии. Наверно, это все нервы. Фира пропал и все такое...

По шоссе проехала какая-то машина, а через некоторое время еще одна. «Люди едут, — подумала я, — а мы в лесу сидим». Я посмотрела на спящую Ляльку и почувствовала себя одиноко. В машине было тихо, а за окнами темно. А когда сидишь в закрытой машине и не видишь и не слышишь, что делается вокруг, то от этой неизвестности становится как-то не по себе. Я опустила стекло и стала вслушиваться в лесную темноту. Но от завывания ветра, от беспокойного шелеста листвы и потрескивания деревьев мне стало еще страшнее. Вдруг где-то слева хрустнула ветка, и мне показалось, что к машине кто-то идет. Потом хрустнуло уже где-то совсем рядом. От охватившего меня ужаса вся моя спина вмиг покрылась липким холодным потом, и я, не став даже рассматривать, что же там такое хрустит, включила зажигание и, резко нажав на газ, выскочила из леса на дорогу. Все это, конечно, можно было проделать тихо и спокойно, чтобы не разбудить спящую Ляльку, но меня гнал страх. А Лялька, кстати, не только не проснулась, но даже не заворочалась во сне. Как лежала бревном, так и продолжала лежать. Я еще сильнее надавила на педаль газа и помчалась вперед. Дорога, на мое счастье, была прямая, как стрела, без каких-либо поворотов, и я хорошо могла видеть, нет ли за нами погони. Сколько я гнала так машину, не знаю. Может, час, а может, пять минут. У страха-то глаза велики. При этом я в основном смотрела назад, разумеется, через зеркало заднего вида, и только иногда вперед. А ездить так вообще-то не рекомендуется. Короче, вскоре я чуть было не налетела на что-то перебегающее через дорогу. Я даже не успела сообразить, что это было, только резко нажала на тормоз и круто вывернула руль. Машину, естественно, занесло. Я стала закручивать руль в другую сторону, и машина, слава богу, выровнялась и остановилась. Но от резкого толчка проснулась Лялька. Она подскочила на своем сиденье и чуть не хлопнулась головой о приборную панель.

— Что, черт возьми, происходит? — закричала она, ничего не понимая спросонья. — И почему мы, собственно, едем?

Лялька закрутила взлохмаченной головой во все стороны, но, кроме меня, ничего интересного в салоне машины не обнаружила. Тогда она нажала клавишу стеклоподъемника и выглянула в окно. За окном уже брезжил рассвет, и хотя все еще было довольно темно, по обеим сторонам дороги уже начали прорисовываться контуры деревьев. Да и сама дорога теперь не уходила в густую темноту, а серой лентой вилась вперед. Лялька снова повернулась ко мне.

— В чем дело? — спросила она. — Договорились же поспать полчасика. Что тебе неймется? Мало того, что машину могла угрохать, так еще и нас в придачу. Не умеешь водить — не берись.

Лялька вышла из машины и, быстро обогнув свою «судзуку», открыла мою дверь. — Двигайся, — сурово приказала она и плюхнулась на водительское место.

Я едва успела перепрыгнуть на соседнее сиденье и, зацепившись ногой за рычаг переключения скоростей, чуть не порвала джинсы. Но мне сейчас было не до джинсов и не до Лялькиного гнева. Я так перетрухала, когда машина, перестав меня слушаться, пошла юзом, и мы чудом не оказались в кювете, что ее крики были мне до лампочки. Схватив валявшийся на полу дорожный атлас, я стала нервно им обмахиваться.

— Господи, как я перепугалась, — пыхтела я, — как я перепугалась. Эта махина, — я ткнула пальцем в приборную панель автомобиля, — как закрутится, как закрутится!.. Я руль в другую сторону, а она все равно крутится! Хорошо, что сообразила ногу с тормоза снять... А потом...

Я так интенсивно обмахивалась атласом, что он вырвался у меня из рук и, описав дугу над головой, перелетел на заднее сиденье и упал на пол.

— Вот черт, — выругалась я и смущенно покосилась на Ляльку. Та даже не посмотрела в мою сторону, а только тяжело вздохнула и, повернув ключ в замке зажигания, тронула машину вперед.

Я попыталась на ходу перелезть через спинку сиденья и добраться до журнала. И в принципе мне это удалось. Но едва я дотянулась до скользкой глянцевой обложки, как резкий толчок отбросил меня назад на исходную позицию. И не просто на исходную позицию, а еще хуже. От резкого Лялькиного торможения я завалилась на пол между сиденьем и торпедой и пребольно ударилась ногой. И даже не ногой, а бедром, и даже не бедром, а... В общем, я ударилась всем сразу и заверещала не столько от боли, сколько от обиды:

— Ты что делаешь?! На меня орешь, а сама водить совершенно не умеешь! Кто так тормозит?! Я, может быть, позвоночник себе сломала.

Я ухватилась одной рукой за руль, другой оперлась о сиденье и стала выбираться на поверхность. Лялька при этом на меня даже не взглянула. Она сидела, как вкопанная, и через лобовое стекло напряженно всматривалась в предрассветную мглу. При этом лицо у нее было такое, что я даже сразу перестала орать.

— Ты чего? — спросила я и тоже уставилась вперед.

Впереди в кювете я увидела аккуратно валявшуюся машину. Почему аккуратно валявшуюся? Да просто по-другому и не скажешь. Она стояла ровненько на четырех колесах, но и дураку было понятно, что, прежде чем оказаться в такой вот тривиальной позе, машина раз пять, наверно, переворачивалась и скакала на крыше, на боках и вообще на всем, что у нее было.

Сначала я с ужасом уставилась на груду искореженного металла. Любая, даже не очень серьезная дорожная авария вызывает во мне просто животный страх. Потом я перевела взгляд на Ляльку. Та по-прежнему безотрывно смотрела вперед и молчала. Потом она все же повернула ко мне голову и, почти шепотом, чем напугала меня до невозможности, произнесла:

— Марьяшка, это же твоя машина.

Я вздернула брови и недоверчиво посмотрела сначала на подругу, потом на груду металла в кювете, но ничего похожего на мой очаровательный золотистый «Фольксваген» в канаве не узрела. Там валялось что-то отдаленно напоминающее автомобиль, неопределенного окраса, с помятыми боками и продавленной крышей. Кое-где, правда, виднелась золотистая краска, но в целом ничего общего с моей машинкой этот бывший в употреблении автомобиль не имел.

— Что за бред?! Откуда здесь быть моей машине?

Но Лялька с ее цепким глазом охотника не унималась.

— Ты что слепая, что ли? — тихо произнесла она. — Ничего не видишь? Это же твой «Фольксваген Гольф», цвет — «золотой лимон», номерной знак — сто девяносто один... Таких совпадений не бывает. Твоя!