Промаявшись от безделья почти до обеда, сдаюсь. Беру в руки телефон и набиваю сообщение Воскресенской.

«Привет, птичка. Какие планы на сегодня?»

Нет, я ничего ей не предлагаю. Просто уточняю на случай, если кто-то спросит, чем занимается моя лжедевушка. Но вместо того чтобы бросить мне ответный текст, Рита перезванивает. И стоит мне снять трубку, торопливо тарахтит:

– Никит, привет! Планы поменялись. Папа хочет поговорить с тобой. Заедешь к нам?

В ожидании Никиты я занимаю себя уборкой. Это что-то вроде медитации. Как в старые добрые времена – лечение депрессии трудотерапией. У Светланы, которая после смерти мамы помогает нам с отцом по дому, глаза на лоб лезут, когда я спрашиваю, где у нас чистящие средства, и, вооружившись поролоновой губкой и резиновыми перчатками, иду к плите.

По телефону мой лжепарень сказал, что может быть у нас через час. А я себя знаю – если не займу себя чем-то, то так накручу, что еще до его приезда пойду к отцу с повинной признаваться, что мы с младшим Любимовым всех одурачили.

Отец, к слову, после напряженного завтрака заперся в кабинете и глаза мне не мозолит. Видимо, размышляет о Римской империи и курит сигары, потому что этот тяжелый сладковатый аромат я даже через закрытую дверь ощущаю. А я, вымыв и без того идеальную плиту, вдруг думаю о том, стоит ли что-то приготовить. Вдруг Никита голоден? Я просто не знаю, чего от него ждать, потому что из двух наших сумбурных встреч сложно вынести хоть что-то дельное.

«Что-то приготовить» выливается в инспекцию холодильника, который после вчерашнего банкета забит едой. Прикинув, чем в случае необходимости утолить аппетит звездного хоккеиста, бросаю взгляд на часы. Если Никита пунктуальный, то приедет минут через пятнадцать, так что у меня как раз есть время переодеться и немного привести себя в порядок. Не то чтобы я прям сильно волновалась, как выгляжу. Просто… Ну в самом деле, не в домашнем же костюме с феями Винкс мне его встречать.

Поразмыслив, во что можно переодеться, иду к лестнице на второй этаж, но застываю на третьей ступеньке, потому что за спиной открывается входная дверь. Резко обернувшись, столбенею. На пороге дома стоит Никита. В шортах цвета хаки, льняной рубашке с расстегнутым воротом и модных кроссовках. Пока я со скоростью улитки прихожу в себя, Любимов снимает солнцезащитные очки и улыбается, сверкнув ровными зубами и чертовыми ямочками.

– Кто тебя впустил? – выдыхаю напряженно, впиваясь пальцами в лестничные перила.

– И тебе добрый день, дорогая, – ничуть не смутившись, отвечает Никита. – Твой отец был настолько любезен, что, заметив в окно мою скромную тачку, открыл ворота.

– Ты рано, – обескураженно бормочу я, украдкой облизывая кончиком языка почему-то пересохшие губы.

Никита не отвечает. Зато его взгляд весьма красноречиво скользит по моим босым ногам, задерживается на узкой полоске голой кожи на животе, потом зависает на груди, пока наконец не упирается в глаза.

– А у тебя какая суперсила, птичка? – внезапно спрашивает он, пряча под опущенными ресницами лукавые огоньки в глазах. – Или мне стоит называть тебя фея?

Я инстинктивно прижимаю ладони к футболке с изображением Винкс, вызывая у Никиты хриплый смешок.

– Рита, почему держишь гостя в дверях? – грохочет голос отца откуда-то сбоку.

Мы с Никитой синхронно поворачиваем головы.

– Она просто дар речи потеряла от радости, – беззлобно подтрунивает надо мной Любимов, а потом, быстро сократив расстояние между нами, обнимает за плечи. Секунда. Две. В очередной раз беспечно переступив через мои оборонительные укрепления, он притягивает меня ближе и касается теплыми губами щеки. – Соскучилась, птичка?

Его бархатистый шепот согревает мое лицо и будто бы обволакивает каждый нерв. Я не люблю, когда меня касаются. Я вообще не терплю прикосновений мужчин, но близость Никиты хоть и вызывает внутреннее смятение, но какого-то резкого отторжения или привычного столбняка не оказывает. То, что я ощущаю… Это скорее внутренний диссонанс психологических установок и приятных вибраций.

– Никита, зайди ко мне. Есть разговор, – вмешивается отец, явно не впечатленный сценой приветствия.

– Конечно, Юрий Борисович. – Никита кивает и отпускает мои плечи.

– Пап, – начинаю я. – Я с вами. Это меня тоже касается!

– Рита, мужской разговор, – подчеркивает отец и демонстративно скрывается за дверью.

– Никит, – шепчу я, едва справляясь со странным ощущением, будто мне не хватает воздуха.

– Не волнуйся, птичка. – Он, кажется, совсем не переживает. – Твой папа может быть большим серым волком, но я ему все равно не по зубам. А ты со мной на свидание в этом собралась?

Он снова с любопытством пялится на мой домашний костюм и улыбается.

– Нет, конечно, – бормочу смущенно. – Я как раз шла переодеваться.

– Ну так иди! – Он кладет ладони на мои плечи и разворачивает к лестнице. – Что бы там ни было у твоего отца, я собираюсь разобраться с ним максимум минут за десять. Успеешь?

– А какие у нас планы? – оборачиваюсь к нему.

– Понятия не имею. Погода хорошая. Погуляем, пообедаем где-нибудь. – Никита пожимает плечами. – Я до пяти абсолютно свободен. Потом иду с «Кометой» на тренировку.

– Ты с ребятами из команды тренируешься? – Я удивлена, хотя, наверное, можно было предположить что-то подобное. В конце концов, он был на победной вечеринке «Кометы».

– Ну да. Я знаю нескольких ребят и тренера. Мы когда-то вместе играли.

– Понятно, – от волнения прикусываю губу, потому что заранее ругаю себя за следующий вопрос: – А можно посмотреть?

– Ты поклонница хоккея? – спрашивает Никита, явно удивившись.

– Моя подруга Лиза, – поясняю коротко, представляя, в какой восторг она придет, когда я скажу ей, что есть шанс попасть на тренировку команды. – Так можно?

– Можно.

– Может, надо спросить?

Вместо ответа Никита смеривает меня таким высокомерным взглядом, что я стыдливо замолкаю.

Ну, конечно, он же звезда. Ему, наверное, все можно, хотя обычно простым смертным доступ на тренировки команды строго воспрещен.

– Ладно, я переодеваться, – взлетаю на несколько ступенек, ощущая на себе любопытный взгляд Любимова. Оборачиваюсь: – Один совет, ладно?

– Давай.

– Во всем соглашайся с отцом. Так будет проще.

– Ага, принял к сведению. – Он салютует мне ладонью. – Но я, Рит, знаешь, люблю сложности.

Закатив глаза и услышав тихий смешок, я поднимаюсь к себе. И пока переодеваюсь, думаю только об одном – для Никиты все это в шутку, а для отца – всерьез. Даже интересно, кто кого обставит в их противостоянии.

Удивительно: впервые я не готова ставить на отца.

– Так и не скажешь, о чем вы говорили? – пыхтит на пассажирском сиденье рядом со мной Воскресенская. – Меня это тоже касается, между прочим!

Моя машина неторопливо катится по полупустым воскресным дорогам в сторону набережной. Мы с Ритой уже несколько минут обмениваемся колкостями – она никак не уймется, я пока не готов раскалываться.

– Отец твой сказал – мужской разговор. Не нагнетай. Я по твоему совету во всем с ним соглашался, – отвечаю спокойно. – Ну почти.

– Я думала, мы партнеры, – бросает Воскресенская возмущенно, выразительно скрестив на груди, едва обозначенной объемной толстовкой, тонкие руки.

Вижу, ее и правда задевает, что я не говорю с ней о содержании короткого тет-а-тета с ее отцом. Если бы мы встречались по-настоящему, я бы точно не поддался на ее притворные обидки – есть вещи, которые должны оставаться между мужиками, а так вдруг чувствую, что не прав. В платоническом треугольнике с ее отцом Рита мне, конечно, ближе, поэтому я сдаюсь. Полное содержимое разговора ей знать не нужно, но в общих чертах обрисовать картину мне несложно.

– Если вкратце, он сказал, что если я тебя обижу, то для того, чтобы отрезать мне яйца и скормить их медведям, океан между странами помехой не станет, – говорю с сухим смешком.