– Какого дьявола? – протирая глаза, возмутился он.

Боцман, с ночи не выпускавший штурвала из рук, покраснев, доложил:

– Мы поставили лисели, сир, все, и не можем догнать его.

– Вижу, – поморщился Жан и расчехлил трубу. В мутном стеклянном донышке различалось судно типа галеона, старомодное, по виду даже дряхлое, обремененное излишними украшениями, вензелями, резными балясинами и фальшбортами, но, судя по тому, как его скулы резали волну, весьма шустрое.

Морское дело, дружок, работа нелегкая, особенно если ты пират, – прежде чем прокутить, надо поделить, прежде чем поделить, надо отобрать, прежде чем отобрать, надо догнать, именно этим благородным трудом и была занята команда «Марионетки» ровно трое суток. К началу четвертых, когда арсеналы проклятий иссякли, глаза слезились от соли и отвращения при разглядывании медленно удаляющегося приза, а надежда экипажа приобрела вид раздавленной лягушки, ветер стих, вообще. Некоторое время пиратское судно еще шло по инерции, а затем встало как вкопанное, не желая скрипеть снастями и шевелить гюйсом (еще не забыл, что это такое?). Та же участь постигла и беглеца, галеон замер в сизой дымке на горизонте.

– Кар-р-раул, – завопил Мажик, за что получил солидную оплеуху от хозяина, не успев отлететь подальше.

Жан припомнил, как в прошлом году его кораблик, сделанный отцом из старого башмака (воткнутая в подошву ветка осины служила мачтой), совершенно не желал двигаться в грязной, затянутой ряской приболотной луже. Битый час он выпрашивал у матери кусок ткани для паруса, на что женщина, отмахиваясь, повторяла:

– Был бы парусник, а то башмак.

Папаша, приняв оскорбление на свой счет, обиженно пробурчал, уводя сына:

– Обойдемся, – и вытащил шнурок из своих сапог. – Привязывай и тяни.

– Привязывай и тяни, – повторил Жан вслух.

– Простите, сир, – Боцман вытянулся перед Капитаном знаком вопроса.

– Спускайте шлюпки на воду и цепляйте к ним «Марионетку», – прозвучала команда, а возмущенный ропот корсаров был подавлен блеском сабли, вынутой наполовину из ножен.

Флибустьеры бросились выполнять приказ. К позднему вечеру два судна стукнулись бортами, первый в пиратской жизни абордаж Капитана Жульера выглядел комичным, вместо криков «За Капитана», «За „Марионетку“», «Пленных не берем» атака прошла в полной тишине. Обессиленные погоней на веслах корсары, как морские губки, нехотя переваливались через борт торгового судна и «стекали» на палубу, не встретив никакого сопротивления. Когда Жан гордо ступил на квартердек «приза» как победитель, его бравая команда валялась практически без чувств и признаков жизни, недвижимая и слабо постанывающая.

Единственным матросом на «торговце» оказался его капитан, который, завидя Жана, учтиво произнес:

– Рад вас приветствовать, Капитан Жульер, на борту «Кокона».

«Идиотское название», – решил про себя Жан, но снял треуголку и поклонился сдавшемуся противнику, как того требовал морской устав:

– Я забираю, капитан, ваше судно, вас и все, что есть в трюмах. Прошу перейти на «Марионетку».

К утру «Кокон» был выпотрошен полностью и все добро – сундуки с золотом и каменьями, шелковые ковры, специи и пряности, слоновая кость, изделия из фарфора и богатое оружие – было аккуратно разложено на палубе «Марионетки». Довольный Жан похлопал по плечу своего пленника:

– Неплохой улов, а, дружище?

Тот безразлично пожал плечами, словно никакой ценности эти блестящие, источающие благовония и радующие глаз горы не представляли.

– Боцман, – Жан кивнул помощнику, – станьте к торговцу правым бортом, канонирам – открыть порты. – Он повернулся к несчастному капитану «Кокона». – Судно мне не нужно, буду топить.

– Сир, в таком случае позвольте мне разделить участь моего корабля, – пленник умоляюще посмотрел на Жана. Взгляд его показался знакомым Жульеру, вот только где он мог видеть эти внимательно изучающие глаза?

Жан согласно кивнул головой:

– Как будет угодно.

Отойдя от торговца на кабельтов, «Марионетка» развернулась правым бортом и ощетинилась жерлами пушек, канониры разожгли фитили и навели на несчастную посудину тридцать стволов. Боцман сунул в рот дудку и замер в ожидании команды.

«Принесет ли оно счастье?» – донеслось до Жана с «Кокона». Он, задетый наглостью противника, махнул рукой, боцманская дудка взвизгнула, фитили опустились на запальные отверстия, но неожиданный порыв ветра сорвал «Кокон» с места, и через секунду загадочный галеон исчез из виду, ядра упали в воду на радость чернобрюхим дельфинам, бросившимся за ними, как за мячами, а Капитан Жульер, пораженный догадкой, прошептал:

– Глаза русалки на двери, разрази меня гром.

И, схватив несколько монет и мешочек с изумрудами, он рванулся в каюту, где за старинным резным буфетом пряталась небольшая дверка с длинноволосой девой в чешуйчатом одеянии. Прежде чем исчезнуть в каюте, он услышал за спиной отвратительный голос попугая:

– Бр-р-раво, капитан, бр-рависсимо…

– Жан, – у входа в погреб его поймала мама, – ты слишком часто стал пропадать внизу, уж не завелась ли там какая-нибудь маленькая страсть?

– Исключительно желание помочь тебе. – И мальчик с гордостью протянул женщине завоеванные богатства, но в ладони с золотыми монетами оказалась соленая лужица, а мешочек с изумрудами был пуст, хоть и влажен.

Мама с улыбкой потянула сына к себе и поцеловала его руку:

– Ой, соленая, – и поднесла к носу мешочек: – Пот и слезы, что ж, – заключила она, прижав Жана к груди, – потом и слезами добывает себе человек счастье.

Дом погружен в ночной туман по самый конек крыши, из плотной мутно-серой ваты торчит один дымоход в виде перста, указующего в точку звездного небосвода между Кастором и Поллуксом, а это значит, дружок, там наверняка что-то есть, иначе зачем зодчий так старательно обтесывал каменную кладку простого печного элемента?

Жан, взирая на влажную пелену, облепившую оконные стекла мелкими капельками, думает о дожидающихся его пиратах, руки у которых чешутся от жгучего желания поделить награбленное (знали бы они, нарисованные дурьи головы, что это всего лишь пот и слезы), о плавно покачивающейся на волнах «Марионетке» и чудодейственным образом исчезнувшем «Коконе» вместе с его странным капитаном, влезающим прямо в душу цепкими русалочьими очами. Во всем Шато Тьерри в столь поздний час есть только один неспящий, и это он, мальчик Жан Жувьер, известный в другом мире как неуловимый и беспощадный пират, Капитан Жан Жульер.

– Пора, – сказал сам себе Жан, откинул одеяло и на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, отправился на… «Марионетку».

Дверь капитанской каюты распахнулась, и корсары, голодными акулами бродившие по палубе квартердека вокруг золота и драгоценностей, замерли в ожидании приказа, естественно о дележе.

– Боцман, – Жан поманил пальцем помощника, – можешь снять повязку.

Здоровенный детина, не веря своим ушам, дрожащими от волнения руками осторожно стянул с головы шнурок с кожаной накладкой. Заморгав уже обоими веками, он потупил взор, и по щеке из обретенного глаза скатилась слезинка.

– Благодарю, сир, я ваш должник.

– Я запомню, – пообещал Жан и похлопал моряка по плечу. – Моя доля – вон тот шелковый ковер, отнесите его в каюту, остальное поровну поделите между командой.

Палуба огласилась восторженными воплями одобрения и, как водится у этой братии, беспорядочной пальбой в воздух. Успокоившись так же моментально, как и возбудившись, команда деловито приступила к распределению награбленного добра, при этом решение всех спорных вопросов взял на себя Боцман, вооружившись пеньковым линьком со свинцовыми наконечниками, посему дележ проходил мирно и чинно.

Через три часа все было кончено, богатства легли в личные рундуки, а довольные флибустьеры выстроились вдоль борта, готовые к новым приключениям, оговорился, прости, новым грабежам, желательно столь же успешным и безопасным. Боцман трижды постучал в дверь капитанской каюты и, получив разрешение, вошел.