Одним из неудачных решений этой задачи бывает выбор для обозначения термина слова, уже использующегося в схожем, но все-таки существенно отличном значением. Очевидно, что бытование таких сходных по смыслу и одинаковых по обозначению терминов в одной и той же области способно привести к путанице. Поэтому в таких случаях лучше всего использовать для обозначения другое слово, или добавлять к старому термину квалифицирующее прилагательное. Так, возьмем для примера гегелевское определение:

"Свобода есть осознанная необходимость''. Но, совершенно очевидно, что термин "свобода" в рамках этого определения имеет гораздо более узкий смысл, чем обычное употребление слова "свобода". Самый простой метод такой проверки – подстановка определения в такие словосочетания, в которых правильность употребления в обычном понимании не вызывает сомнений . Подставим же это гегелевское определение в некоторые обычные выражения. Получится что-то вроде:

"Осознанную необходимость народам Африки!"

"Его приговорили к 3 годам лишения осознанной необходимости"

И так далее в том же духе.

Совершенно очевидно, что выбор термина Гегелем неудачен. Более удачным был бы выбор, скажем, словосочетания "психическая свобода", "свобода духа". Однако и в такой модификации термин не очень совершенен: так, можно всё понимать и осознавать и тем не менее быть зависимым (т.е. несвободным) от своих внутренних предрассудков или "пунктиков".

Ещё более точно определяемое Гегелем понятие следовало бы назвать "свобода разума". Для Гегеля – идеалиста такое сужение понятия "свободы" в общем-то объяснимо, .для него первичным является дух, и соответственно, наиболее важным компонентом свободы – свобода духа.

Но как мы знаем, свобода разума отнюдь не означает свободы физической, свободы материальных действий, более того, она не обязательно означает даже полной свободы психической, ибо психика не сводится только к интеллекту. Даже осознание нелогичности и безосновательности какой-либо «фобии», вовсе не всегда означает освобождение от ее влияния на поведение.

В данном определении, несомненно, верно схвачена одна из сторон, обычного понятия "свобода", однако это не дает никаких оснований сводить все широкое содержание обычного понятия "свобода" только к этому аспекту.

Поэтому выбор слова "свобода" для обозначения определяемого Гегелем термина следует признать неудачным , такого рода выбор всегда чреват путаницей . И в данном случае некоторые горе-философы её не избежали. Прежде всего, отметим, что это гегелевское определение было несколько раз использовано классиками марксизма (см. напр. соответствующий параграф в книге В.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм"), причем использовано именно к месту, как раз при обсуждении вопроса о свободе интеллекта. Вместе с тем никто из классиков не отказывался в целом от употребления слова "свобода" в своем обычном смысле (см. напр. цитату на стр.19 настоящего опуса, где слово "свобода" употребляется вне всяких сомнений, в своем обычном смысле).

Первое, что сделали горе-философы – это спутали определение с утверждением, заявляя, что упомянутое определение Гегеля есть великое марксистское открытие, или представляет из себя "марксистское понимание свободы" (приписывание сомнительной чести такого "открытия" марксизму также лежит на них). Прежде всего, заметим, что считать это определение ОТКРЫТИЕМ (т.е. утверждением) – значит полагать Гегеля идиотом, неспособным заметить огромное несовпадение понятий "осознанная необходимость" и "свобода" в обычном смысле слова. Куда более вероятно предположить просто небрежность в выборе слова для обозначения термина.

Наконец, сама жизнь и деятельность основоположников марксизма, боровшихся за "свободу трудящихся", за свободу не в смысле осознания необходимости (т.е. внутренней свободы разума), а прежде всего за свободу от эксплуатации и насилия господствующих классов (т.е. "внешнюю" свободу) говорит о другом. И нужно совершенно отрешиться от духа марксизма, чтобы вообразить , будто этот личный, внутренний аспект и является единственным (или главным) содержанием "марксистского понимания свободы". Если уж искать учение, в котором такое понимание свободы является главным, то это, скорее всего, свойственно буддизму.

Итак, как мы видим, неудачный выбор слова для обозначения термина может иметь весьма печальные последствия.

Другой вид неудачного выбора состоит в том, что для обозначения термина принимается слово, хотя и не употребляющееся в данной области (и потому не могущее быть спутанным), но употребляющееся в других областях, где оно имеет аналогичный смысл. Но при этом в определении оно используется в смысле не аналогичном.

Так, скажем слово "энергия" употребляется во многих точных и неточных науках в аналогичном смысле, этим словом принято обозначать некий источник движения, скрытый потенциал, могущий стать таким источником, меру активности и.т.п. Существует целая обойма таких "интернаучных" понятий , использующихся в разных науках в аналогичном смысле, как например, "сила", "функция" "давление" и.т.д.

Использование такого слова в нехарактерном для него значении неудобно тем, что у людей, знакомых с обычным употреблением этих слов, оно неизбежно будет вызывать ненужные и мешающие ассоциации. Кроме того, такое непривычное словоупотребление затруднит общение со смежными науками – ведь не будешь же в каждой статье, или даже книге, заново приводить определение – и значит, всегда будет опасность, что ученый-смежник либо вообще ничего не поймет, либо поймет неправильно.

Примером неудачных терминов, укоренившихся в науке, может служить

пара – антиген-антитело.

Антиген – это вовсе не антагонист гена.

И к генам вообще отношения не имеет.

А антитело – это не антагонист тела.

Или слово "исходный" – которое в психиатрии используется как "конечный". "исходное состояние" – вовсе не начальное, как могло бы показаться.

В третьих: следует избегать в выборе для обозначения терминов эмоционально значительно окрашенных слов, слов носящих оценочный характер. Дело в том, что при использовании таких терминов читателю (а нередко и самому себе) навязывается определенное эмоциональное и оценочное отношение к предмету исследования. А возникновение таких , даже слабых и неосознаваемых эмоций, вызванных не существом дела, а стилем изложения, особенностями терминологии, способно существенно повлиять на восприятие излагаемого материала и делаемые выводы, особенно для неспециалистов,

Именно поэтому в науке предпочитают пользоваться хоть и вычурными, зато эмоционально более нейтральными выражениями, . так, вместо "пьяница" – алкоголик, вместо "дурак" – олигофрен, вместо "сумасшедший", "помешанный" – душевнобольной и.т.д. В некоторых случаях использование такой эмоционально окрашенной терминологии может быть и результатом осознанного или полуосознанного мошенничества, стремлением заменить научную аргументацию эмоциональным воздействием. И надо заметить, на очень многих людей этот прием действует.

Не обязательно при этом используются только "отрицательно" окрашенные слова (что призвано опорочить описываемый предмет). Если желательно напротив, превознести что-то, то используются . "положительно" окрашенные слова.

Терминология способна также повлиять даже на оценку всего научного направления широкой публикой. Так, по-видимому, одной из причин того, что теория Фрейда поначалу была встречена в штыки, явилось использованием им эмоционально очень сильно окрашенной терминологии. Да и тема, которую он затронул, сильно эмоционально заряжена.