Таким образом, налицо наличие повторяемости , и отнюдь не только чисто внешней, в совершаемых людьми ошибках. Уже одно это, даже при отсутствии другого рода закономерностей, сделало бы оправданным существование эррологии , даже как чисто описательной науки.

Сводись она даже просто к хорошо классифицированному перечню наиболее типичных ошибок, и в этом случае она могла бы быть полезной. Так же как список наиболее типичных ошибок, вне всяких сомнений полезен для изучающего скажем шахматы или борьбу самбо, так и для исследователя, изучающего природу или общество был бы полезен (разумеется соответствующим образом проработанный и усвоенный освященный авторитетом науки) список типичных ошибок интеллекта. Полезен для распознавания и предупреждения как своих, так и чужих ошибок.

Но дело не сводится только к повторяемости, более пристальный взгляд обнаруживает и определенные закономерности, связанные с порождением ошибок. Есть ситуации, в которых число ошибок резко возрастает, в других ситуациях число аналогичных ошибок падает, Есть ситуации, в которых растет только число ошибок определенного вида и.т.д. Так что поле исследования для эррологии заведомо не сводится только к собирательству и классификации. Хотя, в виде начального этапа это ей, как и всем такого рода "неточным" наукам придется пережить.

Итак, со всех рассмотренных точек зрения эррология, как специальная отрасль науки имеет несомненное право на существование.

Кроме того, следует остановиться на ещё одном важном аспекте: Изучение ошибок, совершаемых человеком, может быть очень полезно и для понимания механизмов работы его психики.

Правильное выполнение одних тех же действий может обеспечиваться самыми различны ми способами и механизмами, и при этом, если сам процесс для наблюдения недоступен, наблюдая только результаты работы, мы никогда не сможем что либо сказать о внутреннем устройстве и схеме работы объекта, даже если альтернативных вариантов и не очень много.

Но это пока он работает без сбоев. Если же он начнет ошибаться, то каждый такой "черный ящик" будет ошибаться по-своему. И в данной ситуации только ошибки способны приоткрыть завесу над внутренней организацией объекта. И изучение случаев ошибочной работы способно дать гораздо больше информации, чем изучение работы безошибочной.

Приведем простейший пример.

Так, я, печатая на машинке, время от времени совершаю ошибку, печатая букву "ф" в окончаниях слов вместо положенного "в". Быть может ошибка чисто механическая?

Да нет, другие пары букв, расположенных в клавиатуре на таком же расстоянии я путаю гораздо реже.

Но все становится понятным, если вспомнить, что в русском языке оконечное "в" часто произносится как "ф" . таким образом, это свидетельствует о том, что я, печатая на машинке (не обязательно со слуха, но и с текста или "из головы"), предварительно "проговариваю" про себя слова, а только потом вступает в действие механизм переведения слова из фонематической в графическую (правописательную) форму и лишь затем отдается команда на нажимание определенных клавиш. В некоторых случаях этот механизм перевода из фонематической в орфографическую форму слова дает сбои и я печатаю «ф» вместо "в".

Наблюдая же правильную работу со стороны, трудно было бы догадаться, что я, перепечатывая, например печатный текст, не просто запоминаю и воспроизвожу слова в орфографической форме , чего собственно можно бы ожидать из принципа экономии мышления , но сначала перевожу их орфографической в фонетическую форму, а затем обратно.

Аналогичный анализ опечаток, например глухонемых от рождения людей мог бы дать ответ на очень интересный вопрос, является ли внешний (напр. "пальцевый") язык также и внутренним языком для них?

Таким образом, как мы видим, анализ ошибок в интеллектуальной деятельности может дать полезную информацию и о самих механизмах этой деятельности, причем в ряде случаев анализ ошибок оказывается единственным доступным источником соответствующей информации.

§2. Трудности создания эррологии

Можно спросить, но почему же до сих пор эррология не была создана? Этому, несомненно, способствовала общая неразвитость психологии. Но есть и другие факторы.

Человеку свойственно не только ошибаться. Ему . увы , свойственно кроме того, а это во сто крат хуже, и упорствовать в своих заблуждениях, а если упорствовать нельзя, то отрицать свои заблуждения, делая

вид, будто с самого начала был прав, ну а если нельзя и отрицать, то тогда человеку свойственно поскорее забыть их.

Причем далеко не всегда соответствующие действия вполне осознанны , а что касается силы подобных стремлений , то они могут доходить вплоть до готовности самому взойти на костер, или послать туда оппонента. (и посылали!).

Можно спорить о том, наличествует ли тут и в какой мере врожденная основа для подобных реакций, но значительное влияние общей общественной атмосферы нельзя отрицать, и с детства воспитывается отношение к ошибкам как к некоему "греху", чему-то недопустимому и позорящему человека, лишающего его права на уважение и самоуважение , и наоборот, отсутствуют всякие реальные воспитательные воздействия, направленные в противоположную сторону.

Поэтому неудивительно, что есть немало людей, для которых указать на их ошибку – значит стать их врагом.

И дело тут не во врожденной реакции – ведь с тем же человеком можно куда более спокойно спорить о том, например, гуляет ли соседка Нюра, или кто забил второй гол в матче СКА- Спартак .

В ярко выраженных случаях подобного рода нетерпимости к сомнению в своих умозаключениях можно бы сослаться на комплекс неполноценности. В общем, часто это действительно так. Но комплекс неполноценности сам по себе не может объяснить выбор средств самоутверждения – они диктуются обществом, также как и избегания "признаков неполноценности" – они являются для индивида таковыми лишь постольку, поскольку являются таковыми в глазах общества.

То есть, склонность к подобного рода реакциям, к непризнанию ошибок, является в большой мере результатом воспитания.

Представление о "греховности" "позорности" ошибок так крепко сидит в головах людей, что порой играет с ними весьма неожиданные шутки. Даже память – наш необходимейший и верный помощник играет порой злейшие шутки, никак при этом нас не предупреждая.

Классическим может служить самонаблюдение З.Фрейда, который, однажды просматривая книгу приема пациентов, обнаружил незнакомую фамилию, хотя фамилии, стоявшие по соседству, он помнил и помнил их носителей. Этого же пациента он никак не мог вспомнить. И лишь после больших усилий ему удалось вспомнить, что это был пациент, которому он поставил неправильный диагноз.

Мне пришлось наблюдать еще более поразительный случай.

Однажды я поспорил (с весьма эмоциональным по характеру) оппонентом, причем сам по себе предмет спора был пустячный: где правильно ставить ударение в слове "судно" – на первом, как я утверждал, слоге, или на втором – что утверждал мой оппонент. Слово за слово, разгорелись эмоции. Решили проверить это дело по словарю. Достаю словарь, нахожу слово. Там, как я и предполагал, ударение показано на первом слоге, показываю это оппоненту. И вдруг. слышу: "да, правильно, я так и говорил, на первом слоге, а ты был неправ."! Т.е. оппонент, в одно мгновение все "забыв", приписал правильный взгляд себе, а ошибочный своему сопернику (т.е. мне). При этом, подчеркиваю, не было никаких сомнений, что он делал это полностью бессознательно! Но на этом чудеса не кончились! Как только словарь был водворен на полку, он снова вернулся к первоначальной расстановке мнений (полностью забыв только что озвученную новую), но при этом утверждая, что он был прав, и что в словаре, который мы только что смотрели, ударение стояло на втором слоге, и я, следовательно, был неправ!!! При этом он ни в малейшей степени не хотел верить моим указаниям на эти странные перемены, и лишь когда эмоции поостыли, засомневался.