3. Движущая сила подвига есть молитва, и от молитвы рождается и разгорается любовь. Преподобный Исаак определяет молитву очень широко: это есть «всякая беседа, совершаемая втайне (внутренне), и всякое попечение доброго ума о Боге, и всякое размышление о духовном…» Иначе сказать, всякое предстояние пред Богом, — и в мысли, и в деле, и в слове… И задача подвига в том, чтобы молитва стала непрестанной, чтобы всегда молиться, т. е. бодрствовать и сознательно предстоять Богу. Это подается от Духа. Потому непрестанная молитва и есть признак совершенства, — и показывает, что человек «взошел уже на высоту всех добродетелей и соделался обителью Духа Святого». Ибо только силою Духа возможно такое постоянство… Это — вершина молитвы и почти уже не молитва… Молитва начинается прошением, — «есть прошение и попечение о чем-нибудь». Но прежде всего, это есть движение души, всецелое ее устремление к Богу, — в этом теоцентризм молитвы. Можно сказать, молитва есть теоцентрическое устроение души, — в истинной молитве «созерцание ума устремлено к одному Богу; к Нему устремляет ум все свои движения…» Однако, именно в этой динамичности или тоничности молитвы (молитвенный «тонос» души) — ее ограниченность. Ибо, «когда ум в движении, он еще в душевной области». Это еще низший и предварительный план, — еще не достигнут уровень духовный. «И, как скоро вступает в эту область (духовную), прекращается и молитва». Прекращается движение, активность или напряженность. Наступает неизреченный мир и покой. «Все молитвенное прекращается, наступает некое созерцание, — и не молитвою молится ум…» И все таки можно к этому высшему состоянию прилагать имя молитвы, — ибо оно есть плод и предел молитвы, к которому весь молитвенный порыв стремится. «Преклоняющаяся молитва» (т. е. просительная, а, след., еще чем-то озабоченная) есть необходимое предварение молитвы духовной. Строго говоря, это есть стяжание молитвы, восхождение к молитве… И это есть подвиг, дело свободы. А затем внезапно открывается в душе действие Духа. «Душевные движения, по строгой своей непорочности и чистоте, становятся причастными действиям Духа. И этого сподобляется один из многих, ибо это есть таинство будущего состояния и жизни. Ибо душа возносится, и естество остается недейственным, без всякого движения и памятования о здешнем». Это есть некое исступление или восторжение души, силою Духа, — или экстаз. Это есть «молчание ума», — и «молчание есть таинство будущего века». Это есть покой созерцания, и он выше всякого делания. Это есть уже откровение Божие в чистом уме. В нем уже предображается Царствие Божие, — и новое небо: свет и Дух… «Ибо святые в будущем веке, когда их ум поглощен Духом, не молением молятся, но с изумлением водворяются в радостотворной славе. Так бывает и с нами. Как скоро ум сподобится ощутить будущее блаженство, забывает он и сам себя, и все здешнее, и не имеет уже в себе движения к чему-либо… И отъемлется свобода, и ум путеводится, а не путеводит…» Душа в непостижимом единстве уподобляется Богу и озаряется высшим светом (срв. Ареопагитики). Но дар подается в ответ на подвиг, обычно во время молитвенного стояния, когда душа бывает в особенности собрана и сосредоточена, и готовится внимать Богу. Когда бдит она у царских врат… Так и на высотах не отменяется синергизм подвига и дара, свободы и благодати… Но останавливается искание, когда приходит Домовладыка…
Молиться человек начинает из страха и по нужде, и молится об избавлении или о подании благ. Но в меру подвига слова оскудевают. Становится слишком ясно Божественное Провидение, все обнимающее. И прекращаются отдельные прошения. Не о чем-нибудь отдельном молится ум, но предает себя всецело Божественной воле, — умиляется в переживании Божественного Промысла. Так и ум уже не спрашивает, но ждет и жаждет увидеть… «Созерцание есть видение ума, приводимого в изумление домостроительством Божиим во всяком роде и роде…» В этом созерцании уже силою Духа открывается связь и полнота времен. Уже виден чудный эон будущего, в его неизреченном свете, и тем более чудесной кажется нынешняя земная жизнь. Мысль восходит и к первому творению, когда внезапным поведением все приведено было из небытия в бытие, — «и всякая вещь предстала пред Ним в совершенстве». Открывается в прозрении полнота судеб. И в этом созерцании закрепляется надежда, рассевается всякий страх и недоверчивость… Прекращается всякое беспокойство, останавливается всякое отдельное желание… «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими» (Ис. 40:4)… Непрестанно внимание их обращено на лоно Отца их. И самая надежда в каждое мгновение как бы перстом указует им на отдаленное и невидимое… и желанием отдаленного, как огнем каким, разжигается вся душа, — и отсутствующее представляется уже присущим…» Созерцание Божественных дел воспламеняет сердце, возжигает в нем любовь. А любовь слышит уже благовоние грядущего воскресения… «Сердце горит и разгорается огнем, день и ночь…» Тогда подается дар слез. Это — слезы радости и умиления, невольные слезы, непрестанный поток. Уже не слезы сокрушения, уже не вольный плач. Но благодать слез. Не рыдание и скорбь, но слезы любви. «Ибо и любви свойственно вызывать слезы, воспоминанием о любимом…» Эти слезы предчувствие нового рождения, предчувствие и предощущение новой и уже зародившейся жизни. «И это точный признак, что ум вышел из мира сего, и ощутил оный духовный мир». И если вернется вспять, иссякнут эти слезы, — то будет значить, что снова погребен человек в страстях…
Путь подвига и молитвы есть путь отречения и отвлечения от внешнего мира, путь удаления и разобщения. И однако, все это еще никак не означает забвения и равнодушия к ближним и к твари. Напротив. Только любовь есть законная дверь к созерцанию. Без любви замыкается сердце. И разумеется здесь не только любовь к Богу, но прежде всего любовь к ближнему, в которой и можно уподобиться Богу. «Достигших совершенства признак таков: если десятикратно на день будут преданы на сожжение за любовь к людям, не удовлетворяются сим». Вершина любви в крестном подвиге. «И домогаются святые сего признака — уподобиться Богу совершенством в любви к ближнему…» Но эта любовь не от мира сего… «И что есть сердце милующее? Возгорение сердца о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах, и о всей твари. При воспоминании о них, при воззрении на них очи слезятся, от великого и сильного сострадания, объемлющего сердце. И сердце смягчается, и не может оно стерпеть, или слышать, или видеть какого либо вреда или малой даже печали, испытываемой тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о причиняющих ему вред, ежечасно приносит моление, чтобы сохранились и очистились. И об естестве пресмыкающихся молится по великой жалости. Возбуждается она в сердце без меры по уподоблению в том Богу…» Именно в этой любви милующей открывается чистота. Восторг ума сочетается с пламенным горением сердца…
4. Истина есть созерцание… «Кто зрение ума своего сосредоточивает внутри себя, тот зрит в себе зарю Духа. Кто пренебрегает всяким парением ума, тот зрит Владыку своего внутри сердца своего… И если будешь чист, то внутри тебя небо, — и внутри себя узришь ангелов и свет их, а с ними и в них Владыку ангелов…» Ибо в чистой душе, как в ясном зеркале, отображаются небесные тайны. Но не может никто увидеть этой внутренней красоты, если не презрит красоты внешней, не отвернется и не оторвет своих пристрастий от видимого мира… Есть две ступени в Божественных откровениях. Во-первых, видения, — откровение в образах. Даже чувственные видения, как Неопалимая купина. Или духовные видения, как Лествица Иаковля. Иногда в восхищении Духа, как то было с апостолом Павлом. Таковы и прозрения пророков, и та мудрость, о которой говорит апостол (Кол. 1:9; [11] Еф. 1:17-19 [12]). И, наконец, — вещие сны. В характеристике этих откровений преподобный Исаак прямо ссылается на Феодора (срв. у него в толкованиях на Деяния и на книгу Иова). Все эти откровения имеют педагогический смысл, и не содержат точного знания и истины. Это только знаки и символы, показуемые в отдельном вдохновении. Во-вторых, умные откровения, — они бывают без образов, и выше всякого образа и слова, несоизмеримы с разумением. Именно таковы молитвенные созерцания. «Для предметов будущего века нет прямого и собственного именования. О них возможно только некое простое ведение — выше всякого слова, всякой стихии, образа, цвета, очертания, и всякого сложного имени» (следует прямая ссылка на Ареопагитики). Ум вступает уже во Святая Святых, во мрак, притупляющий даже Серафимское зрение. «Это есть то неведение, о котором сказано, что оно выше ведения…» Преподобный Исаак всегда подчеркивает, что это есть предварение будущего века. Иначе сказать, — начинающееся преображение души, преставление ее во образ будущего века. Потому я бывают эти откровения внутри, — не показываются, как нечто внешнее; но ощущаются и переживаются в самом себе. Преуспевшие начинают созерцать и красоту своей собственной души, — и она во сто крат блистательнее светлости солнечной. Очищенная душа входит в «область чистого естества» и царствует во славе Отчей. Уже здесь дано тогда почувствовать «то изменение, какое примет внутреннее естество при обновлении всяческих». Потому и не знает подвижник, в этом ли он еще мире. Это — экстаз, исступление. Душа точно опьянена Божественной любовию. Мысль в изумлении, и сердце в Божественном плену… Спускается облако Божией славы… И человек видит Бога потому, что он в Нем уже, и Божия сила в нем действует… Путь кончился, все посредства отпадают. Прекращается молитва, уже не нужно Писания. «Вместо закона Писания укореняются в сердце заповеди Духа; и тайно учится он тогда у Духа, и не имеет нужды в пособии чувственного вещества…» Это уже «ощущение бессмертной жизни», — более того, осуществление и откровение вечного бессмертия в самом бытии человека.
