2. Другой характер имеют сборники экзегетические. Они слагались в процессе экзегетической работы над Священным Писанием, развивались из примечаний или замечаний к библейскому тексту, из так называемых «схолий». (Это был античный обычай; срв. схолии к различным классическим авторам; иного рода были «схолии» к законодательным и другим юридическим актам)… Объяснения различных толкователей наслаиваются друг на друга. В процессе переписки или переработки очень часто опускаются т. наз. «леммы», т. е. точные ссылки. Толкования сливаются иногда в связный текст. Обычно имена толкователей обозначаются краткими знаками, часто условными, иногда неясными. Для христианских экзегетических сборников (или «цепей», cаtenаe) характерно беспристрастие составителей, — можно сказать, их своеобразная беспринципность. Составители экзегетических сборников обычно стремятся к полноте и разнообразию, — конечно, в пределах известного или доступного для них материала. И потому нисколько не затрудняются ставит рядом авторов противоположных направлений, Оригена рядом с Диодором, Севира или даже Аполлинария рядом с Феодором Мопсуестским. Ведь и у еретиков бывают здравые и ценные мысли… Это «беспристрастие» придает особую важность экзегетическим сводам. В них сохранилось много отрывков из утраченных и отвергнутых книг, из толкований Оригена, Дидима, Диодора. Это часто позволяет восстановит забытые мотивы в истории толкования вообще и толкования отдельных характерных текстов. Иногда в катенах мы находим экзегетические отрывки из очень ранних авторов, например, Ипполита в даже Папия Иерапольского, и пред нами оживают архаические богословские мотивы. Однако, пользование катенами нелегко. Указания авторов часто неясны, ненадежны, иногда явно неверны. Полагаться приходится даже не на составителей сборника, но на позднейших переписчиков, собственно на писца известного нам списка. Тем не менее материал, извлекаемый из катен, очень важен. До сих пор еще он не исчерпан и не исследован вполне… Впервые составлением экзегетического свода занимался Прокопий Газский (прибл. 465-528), стоявший много лет подряд во главе школы в Газе. От него остался ряд толкований, — прежде всего, обширное толкование на Осьмикнижие; оно полностью до сих пор еще не издано. В предисловии Прокопий описывает метод своей работы, Сперва он собирает и выписывает мнения избранных толкователей («выборки», «эклоги»). Затем, так как очень часто объяснения совпадают, он сокращает свой свод, оставляя только расходящиеся мнения. Его толкование и есть такое «сокращение». Прокопий пользовался больше всего толкованиями Василия Великого, Григория Богослова и святого Кирилла. Кроме Осьмикнижия Прокопий объяснял книгу Исаии; сохранились еще его схолии к книгам Царств и Паралипоменон, главным образом по Феодориту. Принадлежность Прокопию известных под его именем комментариев на Притчи и Песнь Песней не бесспорна… Такого же характера толкования Олимпиодора, александрийского диакона, на учительные книги Ветхого Завета, на пророков Иеремию, Варуха и книгу Плач, на Евангелие Луки (перв. пол. II-го в.). Более самостоятельны позднейшие толкователи: Григорий Агригентский в толковании на Екклизиаст (ок. 600 г.), Икумений в толковании на Апокалипсис (ок. 600 г.), Анастасий Никейский в объяснении Псалмов (кон. III-го века). Особо нужно отметить известное толкование преподобного Андрея Кесарийекого на Апокалипсис (не позже 637-го года); впоследствии его переработал Арефа Кесарийский, современник Фотия. Толкование преподобного Андрея полно ссылок на древних, он часто приводит мнения даже доникейских писателей. Откровение он понимает аллегорически; в иных списках его книга даже прямо надписывается именем Оригена.

1. Христианское богослужение от начала имеет характер скорее догматический, нежели лирический. Это связано с его мистериальным реализмом. С человеческой стороны богослужение есть, прежде всего, исповедание, — свидетельство веры, не только излияние чувств. Именно поэтому догматические и богословские споры оставили такой заметный след в истории богослужебной поэзии… Уже в догматических спорах конца ІІ-го века ссылка на древние песнопения во славу Христа Бога получает силу богословского довода, как свидетельство от литургического предания. Василий Великий в спорах с арианами о божестве Духа опять-таки опирается на свидетельство литургического предания. Впоследствии папа Келестин выдвигает общий принцип, что закон веры определяется законом молитвы, — ut legem credendi stаtuit lex supplicаndi (Cаpitulа Celestini, 8, аliаs 11, — известная нам редакция этих глав принадлежит, по-видимому, Просперу Аквитанскому). Так богослужебный чин получает признание в качестве догматического памятника или источника…

В раннее время в богослужении очень значительное место занимает творческая импровизация (срв. 1 Кор. 14:26). [5] Так было еще и во втором, и в третьем веке (свидетельства Иустина Философа и Тертуллиана). Это были прежде всего гимны и псалмы, песни хвалы и благодарения. Достаточно назвать великую молитву в послании Климента Римского. Иные из этих древних гимнов остались в богослужебном употреблении навсегда (напр., «Свете тихий»; срв. еще славословия и благодарения в Александрийском списке Библии, в VІІ-ой книге «Апостольских Постановлений»). В ІV-м веке мы наблюдаем литургический перелом. Отчасти он был связан с догматической борьбой, отчасти с развитием и распространением монашества. Очень показательно известное 59-ое правило Лаодикийского собора, запрещающее «читать в церкви обыкновенные псалмы и книги, не положенные правилом», — διωτικоύς ψαλμоύς, оύδέ άκανόνιστα βιβλία… позднейшие византийские канонисты предполагали, что речь здесь идет о т. наз. «псалмах Соломона» и других подобных. Вернее думать, что Лаодикийское правило имело более широкий и прямой смысл. По аналогии с 60-м правилом, определяющим состав библейского канона (именно в связи с богослужебным чтением библейских книг), в правиле 59-м можно видеть попытку и в богослужении закрепить определенный «канон», с исключением из богослужебного обихода всех «несвященных» гимнов. Это запрещение относится ко всем «ложным» песням, в которые легко прокрадывалась догматическая двусмысленность и даже прямые заблуждения. Фригия всегда была своего рода притоном еретиков. И песнопения были очень удобным и действительным средством распространять и внушать ложные взгляды. Мы хорошо знаем, что этим средством постоянно пользовались древние сектанты и лжеучители. Достаточно напомнить о гимнах или «псалмах» гностиков и монтанистов, о песнях Ария (его «Фалия») в более позднее время (срв. «Новую Псалтырь» Аполлинария). В условиях догматической борьбы вполне понятно стремление привести богослужебное пение к точным и строгим пределам. Всего проще было вернуться к библейскому псалмопению, к «сказыванию» канонических Давидовых псалмов. От начала они перешли в христианское употребление из порядков синагогального богослужения. В ІV-м веке библейские мотивы становятся в богослужении еще более заметными. И это было сознательным установлением, не только невольным припоминанием. Особенное влияние имел богослужебный порядок, установленный Василием Великим в его обителях. Характерен его спор с неокесарийцами. Его обвиняли в нововведениях, — он ввел антифонное пение псалмов и пение с припевами. Святой Василий не отрицал, что это новый порядок, — впрочем, принятый уже повсюду (срв. о иерусалимской службе в «Паломничестве» Этерии). Однако, и у неокесарийцев есть новшества, — какие-то «моления» («литании», крестный ход), покаянного содержания. Но не на этом Василий делает ударение: «и мы не иное что делаем, как молебствуем о грехах наших, с тем только различием, что умилостивляем Бога нашего не человеческими речениями, как вы, но словами Духа» (Письмо 207). Святой Василий подчеркивает, что у неокесарийцев многое оказывается недостаточным «по древности установления», по устарелости (срв. О Духе Святом, гл. 29)… Обычай псалмопения с припевами становится в это время общим в городских или «соборных» храмах, — и в Александрии при Афанасии, и в Автиохии при Диодоре и Златоусте. «В наших собраниях Давид первый, и средний, и последний», говорит Златоуст. Это было возрождением ветхозаветного обычая (срв. припев в самом тексте Псалма 135-го). Из припевов и развиваются постепенно новые песнопения, в тесной связи с библейским текстом, как его раскрытие или пояснение… Особенное развитие псалмопение («последование псалмов») получает в монастырях. Здесь складывается и закрепляется суточный крут молитв и богослужения. В его основе лежит именно «стихословие» Псалтири. В египетских монастырях избегали длинных молитвословий. Молитва должна быть частой, но отрывистой, — чтобы враг не поспевал рассеивать наше сердце», объяснял авва Исаакий Иоанну Кассиану… Торжественное пение «читалось неуместным. «Монахи не для того вышли в пустыню, чтобы петь мелодические песни, говорил авва Памва своему ученику, побывавшему в Александрии. «Какое умиление возможно для монахов, если в храме или в келлии они будут возвышать голос, подобно волам!…» Очень характерно здесь это стремление молиться «словами Духа», это воздержание от новых гимнов и пений, слагаемых «по обычаю эллинов…» Иногда к Псалмам и библейским песням присоединялись стихи из отеческих творений. Авва Дорофей говорит, например, о «пении изречений» святого Григория Богослова… И келлиотское, и киновитское богослужение имело характер скорее всего покаянный, — в отличие от более древнего и «соборного» богослужения, торжественного и хвалитного… Сравнительно поздно и очень постепенно на новой основе начинает и развиваться новая богослужебная поэзия. Слагаются новые гимны. Интересен рассказ о преподобном Авксентии (времен Халкидонского собора). Народ стекался к его пещере. Подвижник возглашал отдельные стихи и народ отвечал ему краткими припевами, — из Псалмов или из древних гимнов. Другом Авксентия был Анфим, первый «творец тропарей…» Богослужебный чин развивается в разных местах независимо. Особенно важными центрами были Великая Церковь в Константинополе, т. е. храм Софии, Синайская обитель и лавра святого Саввы Освященного. В истории богослужебной поэзии решающим было сперва именно влияние монастырей Сирии и Палестины, откуда выходят все значительные песнописцы VІ-го, VІІ-го и даже VІІІ-го веков, вплоть до Дамаскина. Здесь скрещиваются традиции греческой и сирийской поэзии. В этих новых песнопениях отражается эпоха с ее христологическими волнениями и спорами. Очень рано возникает мысль о закреплении уже сложившегося чина. Так слагается «устав», — «Типикон». Греческое название выражает при этом не только мотив нормы или порядка, но прежде всего мотив образца. Типикон есть не столько книга правил, сколько книга примеров или образцов… Историю песнопений приходится восстанавливать по записям сравнительно поздним. И не всегда можно с полной уверенностью выделить древнейший слой из под позднейших напластований. Надписания имен даже в древнейших рукописях не очень надежны. Вообще говоря, древнейшие песнопения были вытеснены произведениями более поздних песнописцев, в особенности в период окончательного закрепления или записи уставов… Вместе с тем богослужение все более становится безымянным и сверхличным… Ранневизантийская богослужебная поэзия высшего своего завершения достигает в догматическом песнотворчестве преподобного Иоанна Дамаскина.