В развитии страсти Лествичник различает следующие моменты. Прежде всего, прилог или «приражение», πρоσβоλή, — некий образ или мысль, «набег мыслей». В этом нет еще греха, ибо здесь еще не участвует воля. Воля сказывается уже в сочетании, (συνδυασμός), — это есть некое «собеседование с явившимся образом». И в этой заинтересованности или внимании начало греха («не совсем без греха»). Однако, важнее увлечение воли, «сосложение» (συγκατάθεσις), «согласие души с представившимся помыслом, соединенное с услаждением». И далее — помысл (соблазнительная мысль или образ) укореняется в душе, — это ступень пленения (αίχμαλωσία), своего рода одержимость сердца. Наконец, создается порочный навык, — это и есть страсть в собственном смысле слова (τό πάθоς). Из этого видно, что корень страстей в попустительстве воли, во-первых; и во-вторых, соблазн приражается чрез мысль, под образом мысли или помысла (λоγισμός). Аскетическая задача поэтому раздваивается. С одной стороны, требуется укрепление воли (через отсечение произвола и послушание). С другой — очищение мысли. Соблазн приходит извне. «Зла и страстей по естеству (κατά φύσιν) нет в человеке. Ибо Бог не создал страстей». Это не значит, что человек и сейчас чист. Но он чисть по силе крещения, падает вновь волею, и очищается покаянием и подвигом. В самом естестве есть известная сила (возможность) добродетели, и грех противен естеству, есть извращение природных свойств. Однако, при этом, задача человека не только в исполнении естественной меры, но и в ее превышении, в том, чтобы стать выше естества. Таковы чистота, смирение, бдение, всегдашнее умиление сердца. Потому и требуется синергизм свободного подвига и Божественных дарований, приподымающих человека над ограниченностью естества… Борьба со злом и соблазном должна начинаться возможно рано, пока соблазн еще не утвердился в страсть. Но редко кто не опаздывает. И потому подвиг так труден и долог, и нет в нем кратких путей… К тому же и путь бесконечен. Предела любви к Богу нет, или предел этот сам бесконечен, — «любовь не престает». «И мы никогда не перестанем преуспевать в ней, ни в настоящем веке, ни в будущем, в свете всегда принимая новый свет разумений… Скажу, что и Ангелы, сии бестелесные существа, не пребывают без преуспеяния, но всегда приемлют славу к славе, и разум к разуму…»

4. Предел подвига в священном безмолвии (ήσυχία), в безмолвии тела и души. «Безмолвие тела есть благочиние и благоустройство нравов и чувств телесных. Безмолвие души есть благочиние помыслов и неокрадываемая мысль». Иначе сказать, — лад и мир, со-строенность и стройность жизни, внутренней, а потому и внешней… Безмолвие есть бдение души: «я сплю, а сердце мое бодрствует» (П. Песней. 5:2). И это внутреннее безмолвие важнее одного только внешнего. Важна эта строгая бдительность сердца. Истинное безмолвие есть «ум неволнующийся…» Иначе — «хранение сердца» и хранение ума» (φυλακή καρδίας и νоός τήρησις)… И сила безмолвия в непрестанной молитве (неразвлекаемой): «безмолвие есть непрерывная служба Богу и предстояние перед Ним». Иначе и непосильно безмолвие… Ибо и молитва есть предстояние пред Богом, а затем и соединение с Ним; или, обратно, подлинное предстояние пред Богом и есть молитва… В многообразии молитвы первым должно быть благодарение, затем исповедание (покаяние), наконец прошения… И молитва должна быть всегда проста и немногословна. Выше всего «односложное» призывание Иисуса. Скорее молитва должна походить на безыскусный лепет ребенка, чем на мудрую и хитросплетенную речь. Многословие в молитве развлекает, вводит в ум мечтательность и всего опаснее в молитве «чувственное мечтание». Мысль нужно всегда удерживать и заключать в словах молитвы. Всякие «помыслы» и «образы» («фантазии») нужно бдительно отсекать. Нужно собирать ум. «Если же он невозбранно всюду скитается, то никогда не будет пребывать с тобою…» Молитва есть прямое устремление к Богу, — «отчуждение от мира видимого и невидимого…» И в совершенстве своем молитва становится духовным даром, неким наитием Духа, действующего в сердце, — тогда уже Дух молится в стяжавшем молитву… В известном смысле безмолвие и молитва совпадают. И то же духовное состояние можно определить и как бесстрастие. Ибо и бесстрастие есть именно ,устремление и самоотдание Богу. «Некоторые говорят еще, что бесстрастие есть воскресение души прежде воскресения тела». Впрочем, и самое тело чрез стяжание бесстрастия уже становится нетленным (точнее: нерастлеваемым)… Это есть стяжание ума Господня… (срв. 1 Кор. 2:16) [10] В душе звучит неизреченный голос самого Бога, возвещающего волю свою, — и это уже «выше всякого человеческого учения». И потому разгорается жажда бессмертной красоты. «Кто постиг безмолвие, тот узнал глубину таинств…» Лествичник созерцает и чувствует напряженный динамизм духовного мира. И в Ангельском мире есть устремление к Серафимской высоте. И в человеческом подвиге есть тяготение к высотам Ангельским, к «образу жизни умных сил…» Бесстрастие есть предел и задача. Не все достигают этого предела, но и недостигающие могут спастись… Ибо всего важнее устремление… Движущая сила подвига есть любовь. Но и полнота подвига есть стяжание любви. В любви есть ступени. И любовь недоведома. Ведь это имя самого Бога. Потому в полноте своей она неизрекаема… «Слово о любви известно ангелам; но и тем — по мере их просвещения…» Бесстрастие и любовь, это разные имена единого совершенства… Любовь есть и путь, и предел… «Ты уязвила душу мою, и не стерпит сердце мое пламени Твоего. Иду, воспевая Тебя…» В отрывочных и сдержанных афоризмах Лествичника о любви чувствуется близость к мистике Ареопагитик (срв. и смыкание Ангельского и человеческого планов)… Характерно, что о высших ступенях или степенях преподобный Иоанн говорит меньше и становится здесь скуп на слова. Он пишет для начинающих и для средних. Преуспевающие уже не нуждаются в человеческом назидании и руководстве. Они имеют уже внутреннее удостоверение и очевидность. И кроме того на высших ступенях становится бессильным и недостаточным самое слово. Она едва описуемы… Это уже земное небо, разверзающееся в душе. Это есть обитание в ней самого Бога. «Молитва истинно молящегося есть суд, судилище и престол Судии прежде страшного суда». Иначе сказать, предварение будущего… «И вся блаженная душа в самой себе носит Присносущее Слово, которое есть ее тайноводец, наставник и просвещение…» Здесь вершина лествицы, которая скрывается в небесных высотах…

1. В жизни преподобного Исаака много неясного. Всего важнее рассказ о нем у сирийского писателя Иезудены (VІII-го в.), в его «Книге чистоты», — это сборник кратких заметок о сирийских святых и основателях монастырей. Под № 124 Иезудена говорит о святом Мар-Исааке, епископе Ниневийском, «который отказался от епископского звания и написал книги о жизни отшельников». Родом он был из Бет-Катрайа (на границе Индии). Во епископы он был поставлен в монастыре Бет-Абэ патр. Георгием (660-680). На кафедре пробыл только пять месяцев и затем ушел в горы, в Хузистан, чтобы там подвизаться среди отшельников. Позже он поселился в обители равви Шабура. Здесь он занимался изучением Священных Книг и от напряженной работы потерял зрение. «Он глубоко познал Божественные таинства и написал замечательные труды о жизни монахов». Однако, многих он смущал своими взглядами. Умер в глубокой старости и был погребен в обители, где подвизался. В других жизнеописаниях (сирийских и арабских) добавляется, что в молодости преподобный Исаак подвизался в монастыре Мар-Маттая (вблизи Ниневии)… Мы все время в несторианской среде… И вместе с тем преподобный Исаак стоит здесь как-то обособленно… Неясно, почему ушел он из Ниневии; можно догадываться, что из-за несогласий с местным клиром. В монастыре он жил уединенно. И все-таки его учение соблазняло… Он далеко отходил в нем от антиохийской традиции (впрочем, на Толкователя он не раз ссылается). И гораздо сильнее чувствуется у него эллинистическое (или «александрийское») влияние, — прежде всего в экзегетике. Писание он объясняет обычно символически, старается вскрыть его глубокий и духовный смысл. Характерно, что уже при жизни его называли «вторым Дидимом…» Во многом Исаак очень близок к Ареопагитикам, и на «великого Дионисия» прямо ссылается… Он стремится к кафолическому синтезу… И неудивительно, что очень рано его творения нашли признание и широкое распространение и в православных (и даже в монофизитских) кругах. Любопытно, что и на позднейшую мусульманскую мистику преподобный Исаак оказал несомненное влияние…