Нет, я не ханжа… Наверное, если бы любимый мужчина захотел, я бы не отказала. Но не так же! Не когда он тем самым преследовал лишь одну цель – меня унизить.

Следуя инструкции на упаковке, макаю полоску теста в стаканчик. Каждая секунда – как обратный отсчет в часовом механизме бомбы. И чего я так разволновалась? Ну покажет эта штуковина злосчастные две полоски… Так ведь не факт, что сам тест не просрочен. Он, может, сто лет валялся в этом долбаном магазине. Для кого они вообще их возят? За все время здесь я, кажется, не встречала женщин моложе семидесяти. Та же Галина Ильинична буквально вчера жаловалась на то, что вся молодежь разъехалась.

Закусив губу, гляжу, как проступает… одна! Одна полоска.

– Йес! – издаю я победный клич и пускаюсь в пляс. Вот только когда я снова подношу злосчастный кусок картона к носу, оттанцевавшись, полоски уже две. Воздух в комнатке будто в мгновение леденеет. По позвоночнику проходит зябкий ветерок. Машинально опускаю ладонь на живот. Ребенка я не чувствую, равно как и каких-либо других изменений в теле. Лишь стылый ком в самом центре все сильнее разбухает, подпирая диафрагму.

Да нет. Ну не может этого быть. Не все же мне в одночасье?

В ненормальной совершенно горячке опять хватаю коробочку, чтобы отыскать на ней дату выпуска и срок годности. Нахожу! К удивлению, тест свежий. Значит, никакой ошибки.

Спросите меня, что может быть хуже того, что случилось в театре? Это.

Я не готова к последствиям. Мне бы тот раз забыть. Я же не вывожу совсем! А это – живое напоминание.

Мамочки! Холодок метастазами проходит по всему телу. Ледяным панцирем сковывает слезы в глазах. Иглами впивается в мышцы, заставляя их хаотично и болезненно сокращаться. Мне так страшно. И… тошно. Пожалуйста, пусть это будет ошибкой! Аллах, пожалуйста, я больше ничего… никогда не попрошу. Просто пусть это будет ошибкой.

Мне бы к врачу. Интересно, в этих ебенях вообще есть гинеколог? И насколько безопасным был бы поход к нему? Возможно, это тоже стереотип, что медицина в провинции хромает на обе ноги, но он есть. И я не могу так просто от него избавиться.

«Аа-а-а-а!» – сползаю на пол, кривя губы в беззвучном крике.

Что мне делать, если все же окажется так, что тест не врет? Аборт? Даже само это слово звучит ужасно. Рожать? С губ рвется истеричный смешок. Кроме того, что я ни черта не знаю о детях, ребенок от Худякова – это все равно что цепь, которая навсегда нас свяжет. А мне только от одной этой мысли страшно. Так страшно, что зубы стучат. Даже если мы каким-то чудом договоримся о совместной опеке, это что же? Мне с ним общаться? Встречаться, да? Постоянно на него оглядываться. Что-то обсуждать, искать компромиссы… Аллах, это вообще возможно? Нет. Влад… Он ведь как танк. Прет напролом, и все. А я не хочу… Не хочу под танк. Ни в коем случае.

На негнущихся ногах вываливаюсь из туалета.

– Галина Ильинична!

Старушка, которая приютила меня на время съемок, выглядывает из зала.

– Что, Асенька?

– Скажите-ка, а у вас тут как вообще с врачами?

– А что такое? Болит чего? – беспокоится женщина.

– Да так… По-женски вопрос возник.

– Так есть у нас гинеколог, ага. Хочешь, позвоню?

– Прямо сейчас?

– А чего ждать-то?

– Ладно. Давайте. 

Влад

– Ч-черт! Черт… А-а-а-а, блин!

С улыбкой наблюдаю за скачущей на одной ноге по тесной кухне Чурановой. Хрен знает, какого черта я на нее полез, но что-то есть в том, с какой щенячьей преданностью она заглядывает мне в глаза. Может, даже стоит присмотреться к ней повнимательней. Чуть больше вовлечься. Потому что, видит бог, Шура с таким страхом ждет развития наших «отношений», что надо бы, наверное, уже внести в них какую-то ясность, а то надолго ее не хватит. Вот только для этого мне бы самому не мешало понять, какого черта я делаю.

Подхожу ближе, отодвигаю Чуранову от плиты и выключаю газ. На весь дом невыносимо воняет подгоревшей яичницей. Похоже, Шура решила в очередной раз продемонстрировать мне свою хозяйственность. Но что-то пошло не так.

– Все хорошо? – вздергиваю бровь.

Шура переступает с ноги на ногу. Те у нее полненькие, но в меру. Умей она правильно одеваться, ее фигуру даже можно было бы назвать аппетитной. Лично мне заходит, да… С некоторых пор я не хочу под собой тонкое да звонкое. Его можно сломать… Нерв на щеке дергается от воспоминаний. Закусываю щеку, чтобы прекратить этот сраный тик.

То ли уловив, как меня передернуло, то ли еще по какой-то причине, Шурка и себе начинает волноваться. Куда только деваются ее непосредственное озорство и живость, которые меня в ней и привлекли на контрасте?

– Угу. Я просто спешу, – кивает и отворачивается, выкладывая еду на тарелку.

– Куда?

Проходя мимо, машинально веду рукой по пышной заднице. Член в брюках лениво шевелится. Это словно гребаный тест каждый раз. Встанет, нет – на другую? Ебаная компульсия.

Чуранова дергается. Вообще ведет себя как-то странно. Не то чтобы я успел хорошо ее узнать, но все-таки.

– Я договорилась кое с кем встретиться. Ты кушай, ага? Я пока оденусь.

– Ешь, – машинально поправляю. – Ты ешь.

– А. Ну да. Я запомню.

Шурка, отводя глаза, убегает. Я опускаю взгляд в тарелку. Тру бровь. И без зазрения совести выбрасываю все в мусорку. Есть это совершенно невозможно, хотя пирожки, которые Чуранова испекла в прошлый раз, были вполне съедобные. Сегодня она волновалась, и готовка пошла по пизде. По большому счету мне плевать на ее тревоги, не те у нас отношения, чтобы забивать себе ими голову, но… Я знаю, что Венгржановский завершил съемки. И примерно догадываюсь, что это означает.

Нервно щелкнув пальцами, встаю. Машинально ставлю чашку под рожок кофемашины. Кажется, что в прошлый раз ее не было. А теперь… Теперь есть. И понятно, для кого она куплена. Этот факт неожиданно меня греет.

– Влад, я пойду. Мне правда надо, – в кухню заглядывает растрепанная голова Шуры. Она попыталась подкраситься. Но то ли времени было слишком мало, то ли опыта в этом у нее нет, вышло не красиво, а скорее забавно.

– Поешь, выпей кофе. Я тебя отвезу.

– Лучше такси возьму.

– Что так? – оборачиваюсь, вздернув бровь. Чуранова нервно дышит, жует губу, всем своим видом демонстрируя, что ей очень не по себе от этого разговора. Что она тупо не знает, что можно сказать, а о чем лучше умолчать. В конечном счете она говорит правду:

– Я с Асией встречаюсь. Она вернулась.

– И что? Ты собираешься скрывать наши отношения?

Отношения, блядь, ага. Теперь это называется так. И кажется, я опять играю на чувствах влетевшей в меня девочки, чтобы добраться до той, в которую влетел я сам. И хрен его знает, на кой я это делаю. С Асией все мимо… Понимаю, что у нас ничего не будет. А отпустить, какого-то хрена, все равно не могу.

– А у нас отношения? – берет быка за рога Чуранова, жадно впиваясь взглядом в мое лицо. Отпиваю из своей чашки. Морщусь. Надо бы купить нормальных зерен. Что-то подсказывает, что на этой кухне я еще не раз появлюсь.

– В самом их начале.

Шурка сглатывает. Ее пухлые губы растягиваются в широкой улыбке, которая ей очень идет. Но почти сразу же меркнет.

– У тебя на этот счет другое мнение?

– Нет!

– Тогда что за драма?

– Просто… Ну, вы были с Асей… Ты даже жениться на ней хотел.

– Какое отношение это имеет к нам?

– Наверное, никакого, – оживает вдруг. – Тем более что Асия и сама сказала, что ей все равно, с кем ты встречаешься.

– Вот как, – замечаю сухо, отвернувшись, чтобы сполоснуть чашку.

– Да.

– Мыли мне кости, значит?

– Немного. Я не могла не спросить об этом. Мне же было важно ее мнение. Она моя лучшая подруга! Самая лучшая вообще-то…

– И что? – стиснув челюсти, жду ответа, вдавливая в хлипкую столешницу ладони.

– Да ничего. Она ведь не сама к тебе… Ну, ты понял. Ей это навязал отец, а Асия так воспитана, что просто не могла послать его куда подальше.