Впрочем, мне будет достаточно просто его обнять… Просто обнять. И все.

– Асенька, ты идешь? Мы закругляемся, – сладко потягивается в кресле Вася – монтажер.

– Да. Прости, задумалась.

– Ничего. Тут наш продюсер нарисовался, – смеется. – Глядишь, премию выпишет за переработку.

Растягиваю губы в улыбке, а у самой от волнения трясутся руки.

– Худяков, что ли?

– Ага. Вы знакомы?

– Ну конечно, Вась. Я же снималась в этом фильме, помнишь? – поддразниваю чудака, который, будучи не от мира сего, все же остается одним из лучших специалистов своего дела. Или, может, как раз благодаря этому.

Мысль о том, что он здесь, не дает сделать полноценный вдох.

Он здесь, мамочки! Может, просто за этой стеной…

Вот и что мне делать? Просто ходить по коридору туда-сюда в надежде, что мы столкнемся? Пока Вася закрывает монтажную, тупо переминаюсь с ноги на ногу. И тут дверь в тупике длинного коридора распахивается, выпуская из кабинета сначала пышную холеную блондинку, которую я сходу узнаю, и Влада.

Его, наверное, можно было бы обвинить в желании выжать из моей ревности максимум, если бы не откровенное удивление, мелькнувшее в колючих близко посаженных глазах.

– Добрый вечер, – здоровается Влад, касанием руки задавая направление своей спутнице. По-хорошему, мне бы ответить, но я не могу. Меня просто какой-то ступор охватывает. Смешно… Впасть на сцене в ступор – мой самый большой страх, связанный с профессией. Если учесть, что сейчас мне как никогда важно отыграть свою роль до конца, а я не могу, выходит, этот страх имел под собой все основания.

Они приближаются. Я стою немая, не в силах отвести глаз от наступающей парочки. Зажмуриваюсь, лишь когда они с нами равняются. Обдает смешением их парфюма. Меня передергивает, я шумно вздыхаю и, наконец, прихожу в себя. Ч-черт. Даже нашатырь бы не справился лучше.

– Телка его, что ли? – шепчет мне на ухо Васька.

– Аха. Похоже на то. Я пойду.

Невыносимо хочется уединиться. Моя аудюшечка отлично для этого подойдет. Педаль в пол, и-и-и-и… все проблемы отступят. Совсем чуть-чуть не хватает сил. Опускаюсь на корточки рядом с водительской дверью, когда меня окончательно накрывает. Рвано дышу. Кортизол фигачит, сотрясая крупной дрожью тело. Ревность душит, выкручивает суставы. Такое ненормальное состояние – определенно какая-то патология. Что-то генетическое, вызванное моей национальной принадлежностью.

– А-а-а, – кричу беззвучно. – А-а-а-а-а!

Как-то сразу все наваливается. Смерть отца, предательство близких, осознание собственной дурости… И почему-то только теперь приходит окончательное понимание, что ничего не вернуть, как бы мы ни старались. Судя по всему, Худяков это понял гораздо раньше. Отсюда и его отношение.

Достаю из упавшего на пыльный асфальт рюкзака бутылку воды. Наливаю в согнутую лодочкой ладонь, плещу в лицо в надежде, что это поможет прийти в себя. И тут слышу шаги… Уверенные, размашистые. Не хочу-у-у-у! Не хочу его видеть. Ничего хорошего он мне не скажет, ни-че-го. Ломая ногти, дергаю ручку.

– Асия, постой, пожалуйста. На два слова.

– Уверен, что нам есть о чем говорить? – сиплю, так и не обернувшись.

– Пожалуй.

– Тогда я тебя слушаю.

– Давай сядем в машину.

В мою. Потому что в его наверняка сидит эта… Жанна. Как ей, интересно? Ничего, что Влад со мной? Так в себе уверена, что не ревнует? Мне бы ее самодостаточность.

Забираюсь в машину. Вцепляюсь в руль. Так хоть не видно, как же сильно у меня дрожат руки.

– Слушай, я, наверное, должен извиниться.

– М-м-м. За что? Ты дал столько поводов, что так сходу и не сориентируешься.

Небо, вот зачем я язвлю? Не лучше ли, пользуясь случаем, попытаться наладить контакт? Может, еще можно… я не знаю… помириться?

– Да за все, Асия. Ты, конечно, тоже молодец, но это никак меня не оправдывает.

В носу щекочут подступающие слезы. Я не ожидала такого. Вообще… Откашливаюсь, косясь на Худякова. Всевышний… Вот почему я решила, что он некрасив? Все при нем ведь. Лицо… Да, нестандартное, но притягательное. Фигура… Если честно, отпад. Он жилистый и сухой, отчего на теле отчетливо прорисовывается каждая мышца, и по-звериному сильный. С таким мужчиной ничего не страшно. Если не бояться его самого. Но я и не боюсь. Если он до сих пор не сделал ничего, с чем я не смогла бы смириться, то вряд ли это случится в будущем.

– Ты тоже меня прости, – шепчу. – Я своей вины не отрицаю.

– Ну, вот и славно. Значит, мир?

Часто-часто киваю. Улыбаюсь широко, протягивая мизинчик. Влад растерянно на него смотрит. Черт. Я балда… Но потом с коротким смешком протягивает свой. Мы сцепляемся и встряхиваем руками несколько раз, скрепляя заключение мира. И все бы ничего, да только оказывается, мы видим его по-разному. Расцепив пальцы, я хочу было пересесть к Владу на колени, но он блокирует мой порыв, растерянно впиваясь в мое лицо глазами.

– Что?

– Я думал, ты поняла, что в этом смысле наши отношения закончены.

К чести Худякова стоит отметить, что он замечает это почти с теплотой. А ведь мог же, мог позлорадствовать. Своим дурацким порывом я дала для этого некислый повод. Мамочки! Закончены? Закончены.

Кровь отливает от головы и конечностей, устремляясь в сердце. В груди становится тесно и горячо. Какое-то время я могу думать лишь о том, что этого можно и не выдержать. Заторможенно моргаю:

– Д-да-а. Конечно. Я просто… Ну, знаешь… Типа, на прощание.

– А, ну… Окей. Может, у тебя остались ко мне вопросы?

«Какие? Какого черта он меня бросает?» – мелькает злая истеричная мысль, которую я ни за что не стану озвучивать.

– Например?

– Например, касательно твоей работы. Если тебя беспокоит, что я стану как-то мешать развитию твоей карьеры – не бойся.

– А-а-а. Ну, спасибо.

Спасибо. Спасибо, блин! За то, что в нормальном мире само собой и так разумеется. Но мы ненормальные. Я – так точно. Надо радоваться, что все само собой разрешилось! А я едва держусь, чтобы не завыть с тоски.

Видимо, в ответ на мое нелепое замечание губы Влада презрительно дергаются.

– Ну и по твоему участию в отцовском проекте все договоренности, конечно же, в силе.

Тут я ограничиваюсь кивком и коротким:

– Тогда пока?

На этой фразе мой голос позорно ломается. Худяков чертыхается, нервно зарывается пятерней в волосы.

– Слушай, Асия… Сейчас тебе это может показаться не самой хорошей идеей…

– Почему же? – перебиваю. – Это лучшее, что ты мне мог предложить. Кстати, интересно, что заставило тебя так быстро переобуться?

Мне хочется уточнить – уж не твоя ли спутница, но я боюсь. Просто боюсь услышать правду.

– Почему сразу переобулся? Просто отпустил. Ну, я пойду. Ты как, сама доедешь?

– Пф-ф-ф, конечно. Или ты решил, что разбил мне сердце? Нет, что, серьезно? А-хах.

Все-таки не зря я с первой попытки поступила в театральный. Влад если и раскусил мою игру, никак того не показывает. Он уходит, криво улыбнувшись напоследок. Оставляя меня… нас с ним в прошлом. Вот так просто.

Истерично смеюсь. Растираю лицо, вжимаю пальцы в глазницы, чтобы навести резкость на вдруг поплывшей картине мира.

Смогу ли я доехать? А что мне остается? Я все смогу. В том числе я смогу жить без него и как-то двигаться дальше. Потому что другого выбора он мне не оставил. 

Асия

Следующие полтора месяца проходят, будто во сне. Мне не больно даже. Я почти не тоскую, под завязку загруженная работой.

Снимаясь в подающем надежды артхаусном проекте, я параллельно репетирую дипломный спектакль, готовлюсь к съемкам у Венгржановского и по возможности забегаю посмотреть, как продвигается монтаж папиного фильма. Есть там один крайне важный момент, по поводу которого мы до сих пор не сошлись во мнениях. При жизни отец настаивал на своем видении финальной сцены, тогда как продюсеры настойчиво предлагали совершенно другой финал. Папа в своих решениях отталкивался от художественной составляющей, а Худяков и ко, естественно, от коммерческой. Теперь, когда отца не стало, отстаивать его мнение предстоит мне. Что довольно странно, ведь лично мне версия продюсеров кажется гораздо более нестандартной и привлекательной. Но я не собираюсь сдаваться, с упрямством борясь за папино право художника самому решать, каким будет его кино.