– Сам видишь, мы сильно не поняли друг друга. Ты вот только что чуть большой грех на душу не взял на ровном месте.

– Ничего себе «на ровном месте», – заводится он опять. – Да по закону за это…

– Мы здесь, дорогой, живём по другим законам, – снова обрываю его я.

– Закон везде один! Поехали, говорю! – Пробует он опять надавить.

Но я уже тоже «закусил удила».

– Нет. Мы с тобой уже точно никуда не поедем. Вот, – указываю ему на дорогу, по которой, освещая нас фарами, катит по встречке какая-то машина. – Поймаешь другую тачку.

Он бросает взгляд в черноту ночи, вспоминает, видно, как долго он мок на дороге пока не сел в мою машину и твёрдо, но уже спокойно говорит.

– Я никуда не пойду. Ещё раз говорю: «Поехали!».

– Нет.

Это «нет» даётся мне с некоторым усилием, так как я почти уверен в том, что сейчас он опять потянется за пистолетом, но, тем не менее, «нет» звучит твёрдо.

Кавказец к моему облегчению за оружием не потянулся, и в машине наступает тяжёлая пауза, во время которой каждый из нас под барабанную дробь дождя по крыше машины пытается найти какой-то выход из этой ситуации. Этот горец, не выстреливший в первый момент своего гнева, больше за пистолет хвататься не будет (я ему этого повода не дам) – это ясно, но и выходить из машины под проливной дождь без каких-либо надежд поймать ещё одну машину он не собирается… Но и для меня (рождённого под знаком Овна да ещё в год деревянной козы) теперь уступить – совершенно немыслимо…

Тупик…

– Слушай, – наконец прерывает затянувшуюся паузу кавказец, – мы уже десять минут тут сидим. Мы уже почти приехали, езды осталось не более трёх минут. Я плачу тебе за эти три минуты десять рублей. Этого что, тебе мало?

Говорит он это всё спокойно, рассудительно, без наезда, и я понимаю, что это действительно шанс «сохранить всем лицо». Он прав, чем сидеть здесь в темноте под дождём неизвестно сколько, уж лучше через три минуты высадить его, да ещё и червонец срубить.

Я бросаю взгляд в его сторону и поворачиваю ключ в замке зажигания.

– Ладно, поехали. Не ночевать же здесь, с тобой. Дорогу показывай.

Мне показалось, что кавказец с облегчением принял моё решение.

…………………………………………………………………..

Мотор послушно тарахтел, дворники исправно смахивали, как могли воду с лобового стекла, фары резали ночную темноту пустых (как будто навсегда обезлюдевших) переулков купеческого Замоскворечья.

Ехали молча. Только кавказец, указывая направление, говорил: «Здесь направо. Налево. Теперь направо.».

Петляя по тёмным переулкам, мы скоро заехали в совершенно точно нежилой район из двух и трёхэтажный облезлых домов, лепившихся один к одному, постройки явно не нашего столетия.

– Теперь сюда, в арку.

Заруливаем в арку нежилого дома (заколоченные двери, выбитые стёкла окон), за ней небольшой внутренний двор, за ним ещё один такой же дом с такой же аркой и тоже не жилой.

У въезда во вторую арку кавказец объявляет.

– Всё, приехали.

Я останавливаю машину прямо перед второй аркой. Про себя отмечаю, что действительно ехали не более трёх минут («не соврал, однако…»).

Кавказец вылезает из машины, он как-то сразу повеселел, во взгляде и движениях появилась уверенная вальяжность…

Помедлив, с ядовитым прищуром спрашивает.

– Так сколько я тебе должен?

Какое-то нездоровое напряжение повисает в воздухе.

– Ты же сам сказал – червонец.

Я пытаюсь спокойно улыбнуться, но чувствую, что улыбка получается какой-то кривой.

– Да?

Всё же червонец?

Иезуитская усмешка кривит его лицо, а рука его опять нырнула внутрь куртки.

Я понимаю, что через мгновение опять увижу в его руке чёрный ствол, направленный прямо мне в переносицу, и здесь, во дворе каких-то заброшенных построек прошлого века, среди ночи и дождя – это уже совсем, совсем плохо…

– Ладно, ладно, плати, сколько считаешь нужным, мне лишние проблемы не нужны.

С досадой отмечаю, что откуда-то вдруг взялся у меня этот примирительный тон. Ловлю на себе его насмешливый, оценивающий взгляд.

Помолчав, кавказец добавляет.

– Тебе повезло. Я сегодня добрый…

Он достаёт пустую руку из-за пазухи, потом лезет в другой карман и бросает смятую трёшку на пассажирское сидение.

– Осторожней на дороге, Шумахер! – с усмешкой напутствует он меня и захлопывает дверь моей НИВЫ.

Я вижу, как он поворачивается ко мне спиной и спокойно, не торопясь, удаляется в свете моих фар в глубину второй арки, ведущей куда-то в темноту. Я перевожу взгляд на смятую трёшку на пассажирском сидении, потом на раскачивающуюся спину уходящего кавказца и острое чувство (как от полученной оплеухи) жжёт меня. Мелькает шальная мысль, что если сейчас дать по газам, то кавказцу в арке не увернуться… Я кладу правую руку на рычаг переключения скоростей, но что-то останавливает меня («Спасибо тебе, мой Ангел!»), волна гнева откатывает, кавказец, пройдя туннель арки растворяется в темноте ночи, и я втыкаю заднюю передачу…

Всё, теперь уже точно только домой…

…………………………………………………………

Открыв глаза, я вижу перед собой закрытую дверь подъезда с кодовым замком. Понимаю, что ждать мне моего чеченца глупо (небось, ещё и стоит сейчас у окна на своём пятом или десятом этаже и весело смотрит на крышу моей машины, любопытствуя, когда этот глупый таксист всё поймёт и уедет), понимаю, что, давно не попадая в подобные истории, я просто элементарно потерял нюх на эту публику (хотя теперь-то мне очевидно, что всё здесь было ясно, как дважды два с самого начала) и, досадуя на себя, выруливаю со двора на улицу. Знаю, что уже завтра я буду эту поучительную историю вспоминать спокойно, но на сегодня день испорчен: в кармане нет заработанный мной двух с лишним тысяч (а диспетчерская служба уже сняла с моего личного счёта свои немаленькие проценты за «оказанную услугу»), потеряно рабочее время, потрачено топливо…

И что тут скажешь?..

Сказать тебе нечего, таксист. Впредь не расслабляйся, это Москва, парень, здесь почти как на зоне – зазевался, показал слабину, и… тебя поимели…

Так – то.

Глава 4

«МОЯ СПОРТИВНАЯ ЮНОСТЬ»

Тёплый, солнечный апрель 1972 года, город Киев.

Последний отборочный всесоюзный турнир перед первенством СССР по вольной борьбе среди юношей. Обязательное взвешивание уже закончилось и в зале царит обычное затишье: взрослых почти нет (представители всех команд, все тренеры и судьи на жеребьёвке и предстартовом совещании), кто-то из участников вяло разминается, кто-то просто отдыхает после нервной сгонки последних лишних грамм, развалившись на ковре как на постели, но в основном все участники будущих схваток на трибунах, кучкуются командами, оттуда временами взрывы смеха или какая-то неожиданная движуха, не вполне естественная в этом огромном притихшем зале. Все ждут итогов жеребьёвки и вывешивания списков пар на первый круг турнира. Первый круг – он всегда сложный, и поэтому тревожное напряжение прямо висит в воздухе.

Я сижу на трибуне на самом верху, удобно поставив ноги в борцовках на спинку нижнего ряда, и с высоты наблюдаю всю панораму большого легкоатлетического манежа, в котором по случаю наших соревнований настелили три борцовских ковра. Всё готово к началу соревнований: у каждого ковра судейский столик и табло, стул для бокового судьи, а в конце зала медицинский пост…

В огромные окна спортзала бьёт весеннее солнце, настроение приятно-волнительное, так всегда бывает перед началом любого турнира, и это приподнятое настроение держит тебя до первой схватки, ну а потом всё уже идёт «по накатанной…». Я знаю, что я хорошо готов, и в Киев я приехал за золотом, никак не меньше, но как бы я себя не убеждал в своей победе, полной уверенности, конечно же, нет, и лёгкий мандраж не отпускает, ведь все остальные тоже приехали выигрывать, здесь статистов нет, не тот уровень. А моя весовая категория одна из самых ходовых (до 75 кг.), в ней всегда полно народа, а это значит, чтобы встать в конце пути на пьедестал придется серьёзно пахать на ковре все три дня.