Вдыхаю. На выдохе истерично кричу:

– Вон!

Высокий тон голоса срабатывает. Женщина в мюлях6 и нижнем белье пробегает мимо, прикрываясь юбкой, возвращается за жакетом. Фабио влезает в брюки, бросает косые взгляды. Надеется. Но меня не сломить. Рывком поднимает с пола рубашку. По-солдатски набрасывает её. Потом накидывает поверх ненавистный джемпер на пуговицах. Берёт с тумбочки портмоне и мобильный.

Спускаюсь с лестницы, иду в сторону входной двери. Распахиваю её. Смотрю, как из неё первой выбегает женщина. Фабио задерживается. Делает паузу. Поворачивается ко мне. Его брови съезжают к переносице:

– Послушай, это вообще-то моя квартира.

Сердце стучит барабанными палочками по натянутым нервам. Не сразу соображаю, что убираться, похоже, придётся мне. Беру большую сумку из шкафа. Судорожно прикидываю, что в неё собирать, а главное: как поступить? Иду в ванную – сгребаю туалетные принадлежности. Возвращаясь, брезгливо бросаю взгляд на супружеское ложе. Сменное нижнее бельё, брюки, костюм, пару рубашек запихиваю в сумку. Когда ноги подкашиваются, я опираюсь о шкаф. Не смей реветь, Фиона. Ты – Росси! Дочь комиссара полиции. И никаких сцен.

Иду так быстро, что не замечаю, как оставляю позади уютное кафе «Да нонна Роза»7. Меня догоняет сладкий запах свежей выпечки и кофе. Каждую субботу мы встречаемся здесь с отцом и обсуждаем подготовку к нашей с Фабио свадьбе. Что я теперь ему расскажу? От этой мысли внутри всё сжимается.

Не сразу в полумраке замечаю на белом фасаде с глиняными настенными вазами и пёстрой геранью новую вывеску – «Карризи Кафе». Есть хоть что-то в городе, что им не принадлежит?

Проходя мимо очередного салона красоты, заправки или кафе, вижу имя… Карризи, Карризи, Карризи! Злюсь до колик в животе, вспоминая слова отца: «Они загребли своими клешнями весь наш город». Неужели в мире не существует справедливости?

Сворачиваю за угол, опираюсь о стену. Замедляюсь. Здесь прошло моё детство среди витрин частных магазинчиков и пьяцца8 Сан-Марко. Самой большой площадью в городе, где, помимо собора в романском стиле и светящейся карусели, теснится пара ларьков со сладостями. От них по-прежнему исходит аромат клубники, какао и мечты, отчего внутри оттаяло. Мы бегали сюда с Эрикой за фруктами в шоколаде и садились на ступеньки церкви, гадали по облакам, сколько у нас ангелов-хранителей.

На меня снова накатывает, я утираю слезу, сумка падает на землю. Кое-как её поднимаю. И реву. Ведь ещё два года назад в этот период подготовки к Хэллоуину всё было по-другому! Мы решали, где заказывать куличи на Рождество. Потом составляли список подарков для шумной родни из Апулии, ссорились с сестрой, какого цвета ёлочные игрушки вешать – зелёные с красным или серебряные с синим. Победу, разумеется, одерживала Эрика.

Что мне теперь придумать родителям? Сказать, что мы с Фабио взяли паузу? Или правду? Как они вообще ко всему этому отнесутся? Отец, конечно же, опечалится. Мать? Когда говорят, что родители одинаково относятся к детям, это не правда. Мама всегда больше любила Эрику. Может, не все дети похожи на «заплесневелый бутерброд», когда рождаются зелёными из-за обвития пуповиной. Именно поэтому отец и назвал меня таким именем – Зелёная веточка. Возможно, это как-то напоминает матери о том печальном событии?

Зачем я вообще поступила на журналистику, страдая глоссофобией9? Чтобы отец смог читать сто́ящие статьи? Или иногда хвалить меня? Но не за колонку же с астрологическими прогнозами, которую веду в «Вестнике Тосканы»! Моя жизнь ещё полтора года назад напоминала ту самую черешню в молочном шоколаде из ларька на площади Сан-Марко: я писала гороскопы, виделась с отцом по субботам, готовилась к свадьбе с Фабио, перспективным архитектором и бывшим футболистом.

Всё началось с того самого дня, как не стало Эрики…

Вот и церковь святой Катерины, маленькая, из пористого кирпича. В ней мы получили с сестрой первое причастие. Здесь же она венчалась с Джоджи, а я плакала.

Пройдя несколько шагов, нажимаю на звонок рядом с дверью из морёного дерева. В это время года здесь уже всегда висел рождественский венок из свежей ёлки нашего с Эрикой изготовления. Изнутри слышатся тяжёлые шаги отца. Сейчас брошусь ему на шею! Помню, как крохой выбегала навстречу гостям и орала что есть мочи: «Мой папа похож на Коррадо Каттани10! И он настоящий полицейский!» Позвякивая колокольчиком, отец открывает дверь и смотрит на меня потерянным взглядом. Сердце сжимается, когда замечаю, что его волосы совсем побелели, над передником выступил пенсионный животик. Я тянусь, чтобы обнять его, но он демонстрирует шумовку в руке, торопится к сковороде, откуда до меня доносится не совсем аппетитный запах.

Бросаю сумку у входа, приближаюсь к плите и чмокаю отца в колючую щёку. Лучики в его глазах стали какими-то холодными, гибель сестры лишила их жизни. Он бубнит:

– Чувствовал, что зайдёшь.

Я с нежностью шевелю носом:

– Тем не менее, ты фаршировал болгарский перец. Папочка, ты забыл, что я их не терплю?

– Это всё Джоджи. Он обещал быть на ужине. А где Фабио?

Я качаю головой и лгу:

– На работе допоздна. Мать дома?

Он, торопясь, переворачивает огромные перцы в кипящем масле:

– В детской. Так чем тебя кормить?

– Не беспокойся. В нашем доме благодаря тебе трудно умереть с голода.

Оглядываюсь. Что-то внутри сворачивается беззащитным котёнком. Иду к незажжённому камину и касаюсь рукой его холодных кирпичиков. Вокруг него мы раньше собирались по воскресеньям, когда отца не вызывали в офис. В доме пахло хвоей и только что съеденной лазаньей. Огоньки горящих поленьев играли на светлом мраморном полу, ёлочных шарах, в тёмно-карих папиных глазах. Он рассказывал о своём детстве, а мы с Эрикой, раскрыв рты, листали альбом с семейными фотографиями. Потом появлялась мама в новом наряде для прогулки – Снежная королева с холодной обольстительной улыбкой. Папа перед уходом обязательно целовал нас с сестрой. А мамино внимание надо было заслужить – маленькая Эрика догоняла её у порога и срывала поцелуй, вызывая довольный смех родителей.

В один из таких вечеров мы рассуждали с сестрой, за кого выйти замуж и сколько детей нарожать. Я была тогда влюблена в Джоджи. Эрика же сказала, что его женой станет она: «Я не намерена делить свою любовь. Даже с тобой!» Не помню, что на меня нашло, но в ответ я сломала её любимую Барби.

Грустно улыбнувшись фотографии сестры на комоде, поправляю увядшие белые лилии. Они потеряли запах. Цветочник обещал завтра к двенадцати свежие цветы. Зажигаю стоящую рядом свечу, убираю, чтобы не запачкать, какое-то письмо из банка для отца. Почему на нём стоит пометка с фамилией Джоджи? Папа хочет стать его бизнес-партнёром? Надо будет спросить.

Дотрагиваюсь двумя пальцами до губ, потом – до лица Эрики на фотографии. Иду в нашу комнату, которую по привычке все называют детской.

На двери всё ещё висит деревянная табличка с инициалами F и Е, стилизованными под цветы. Царство фей. По внутренней окружности тянется веточка эдеры11, обвивая оба цветка. Как-то лет пять назад мы обе сделали татуировки на левом запястье. Веточка эдеры, символ сестринской любви. В этой комнате мы делали уроки, ссорились из-за неподелённой одежды, шептались о разочарованиях и любовных историях.

Изнутри раздаётся вечно недовольный голос матери:

– Фиона, ты? Заказала цветы на день поминовения?

Прежде чем войти, у дверного проёма на меня набросились два близнеца, от крика которых чуть не лопнули перепонки. Эдди и Недди, внуки папиной сестры Эммы из Апулии. Завидев меня, тётя широко улыбается, не поднимая с моей кровати пышный от обжорства зад: