Мне страшно говорить на тему смерти. Когда она так рядом. Слишком резко она хлынула в мою жизнь. Не на кого опереться.

Вроде всё записал, проанализировал, трезвое мышление, а самого потряхивает от ужаса.

Зачем убивать людей? Чего он хотел?

Вспоминаю, как мы могли с ним пересекаться… Вспомнил! Я вспомнил, почему почти перестал с ним общаться.

Когда только-только я начал вести блог и проводить стримы, темой взял этические диллемы с вагонетками, а новым ником – Тролли. Шутить все друг над другом шутили, все молодые весёлые, но реплика от Панченко про первые выпуски меня просто покоробила.

Как сейчас помню. Мне на свидание скоро идти, я в кафе, что-то жую, смотрю в окно на облака, он подходит, здоровается, говорит, что смотрел первые стримы Тролли. И спрашивает.

– Если бы на одних рельсах лежала твоя мать, а на других – твой отец, на чей бы путь ты перевёл стрелки?

Стук в дверь. Чокан. Надо выходить.

«Мне вот совсем не жалко, что СССР развалился. Всё равно в большой стране – сто человек жируют, а миллионы голодают… Видишь, этим миллионам светят постоянным мороком – им навязывают имперское мышление. А его проблема в том… Подожди, не перебивай… Его проблема в том, что ты, ты – простой человек, ты всегда пытаешься примкнуть к какому-то запредельно высокому идеалу. Чтобы он взял тебя под крылышко, под опеку. И даже объявил частью себя.

И вот ты отвергаешь свою исходную природу, но в итоге так и остаёшься мелким зёрнышком в миллионной груде подобных – в тени великана. Ты неспособен вознестись и по-настоящему примкнуть ко внешне еденому и неделимому могучему образу. Ты всегда младший приёмный брат в большой семье, ты пытаешься стать таким же важным и нужным полубогом, как благородный приёмный отец. Но проблема с империей в том, что никакого отца нет, есть лишь его конструкт… Конструкт, говорю. Не конструктор…

Да пошёл ты на хер, идиот!»

\\ Старик в парке разговаривает с другими дедами, Санкт-Ленинотуринск.

«Мне тут одна знакомая рассказывала, которую я давно не видела. Мол, в школе медсестёр для дома престарелых их совсем не готовили к тому, сколько пожилых пациентов признаются в убийствах, совершённых ими много лет назад».

\\ Женщина по телефону на улице, Санкт-Ленинотуринск.

«Когда с войны возвращается слишком много людей с окровавленными руками и пропахшими порохом рукавами, мирных решений будет меньше. Демагогия? Ты вот лежал среди мёртвых тел под обстрелом? Когда твоё сердце заряжают ненавистью через артиллерийскую пульсацию, закачивают туда чёрную злобу – запас до конца твоей жизни. Минута ли тебе осталась или полвека. Хотя… Может через те полвека и отпустит… Когда вся боль начнёт выходить, а ты неделями реветь и пухнуть от слёз, что всё зря и напрасно было…»

\\ Чокан про войну.

«Я ж на харде все чертежи хранил… Ну, на жёстком диске… Потом поехал по делам в Херландию, далеко, и меня несколько раз на пересечении границ спрашивали, что, мол, за железка, не бомба ли, нервы трепали. И я тогда чертежи в облако залил. А хард где-то оставил. Но отсюда не могу в облако зайти, даже через прокси, опять что-то блокируют. Ты можешь файлы пересохранить в другое место?»

\\ Деловой мужик средних лет по видеосвязи с шавермой, Санкт-Ленинотуринск.

История с Панченко, конечно, сбила мой настрой. Впереди меня ждёт эпицентр для вульгарных шуток, родная деревня Распутина, ставшая туристическим оазисом для всех сексуально озабоченных. А я всё гоняю в голове мысль, ищу рациональные причины в поступке Панченко. Но поняв – можно невольно и принять.

Впрочем, всё равно ничего не вижу.

Вообще моё знакомство с ним куда древней. Я вообще знаком с ним с детства. Хотя и мало общался. Никак не клеилась дружба. Виделись нечасто, жили далеко.

Отец его был букинистом, держал лавочку на другом конце города. Прежде, мне говорили, он работал учителем литературы. И жил помешанным на книгах. Он из боготворил, в любом виде.

Причем – ценность для него представляла будто бы лишь физическая оболочка литературы. Хороший текст, но вышедший в электронном виде, он не воспринимал всерьез. Для него казалось важным, чтобы годы сточили края страниц, ожелтили их, добавили этот гадкий библиотечный запах лежалой и пыльной бумаги. Только тогда он предавался своей геронтофилии. Он читал эти бесконечные классические романы. Сотни страниц описаний разных завитушек, пятен на дверях, мелких закоулков души. Невероятно детализированные, ужасно многословные. Нудные, с длинными предложениями, абзацами на три страницы, с минимальным действием. Там где, герои могут сидеть за столом по двадцать-тридцать страниц и разговаривать, даже не передавая соль.

Будучи ребенком, я считал его невероятно умным. Столько книг! Столько страниц! Несомненно, это был страшно эрудированный человек. Особенно, что касалось древних знаний. Погоны наполеоновских солдат, разновидности аркебуз, античные провинции, имена китайских императоров – он знал, помнил, жил с ними в голове. Но стоило лишь на полшага вернуться в современность – поговорить о бесконтактных платежах, электронной документации, управления в компьютерных играх, обновлении навигатора в автомобиле, настройке каналов в телевизоре – он терялся, падал до уровня растерянного ребенка. Это я понял лишь потом. С виду его растерянность выглядела лишь как вспышка снобизма, маскирующего неуверенность. Попытки принизить важность современности. Когда тебе десять лет, а собеседнику почти пятьдесят – способ работает!

Но однажды я между делом прочитал популярную статью о литературе. Очень упрощенную и уплощенную. Она рассказывала – почему в каждой эпохе есть именно такие жанры. Многословная, скрупулезная литература 19 века, которую сегодня невозможно читать из-за этой неподвижности, создавалась для другой эпохи. Где не было движущихся картинок, кроме как в театре или в жизни. Где вечера было нечем наполнить, кроме как концентрированным бездельем. И живя в той эпохе ты – с детства развив в голове собственный кинотеатр, способный из многословных страниц рисовать целые ожившие сцены – просто крутил для себя кино и сериалы из тех томов, что продавались везде. Тебя никто не дергал, сообщение из города в город могло идти сутками, а между странами – неделями. И вместо коротких сообщений люди сами строчили друг другу мини-романы в виде многостраничных писем. Они копались в самых мельчайших узорах реальности, находя там бездонные смыслы, кружева аллюзий, всевозможные метафоры и аллегории. Таково свойство человеческого рассудка – так я узнал впоследствии.

Именно тогда и строчили свои бесконечно и невероятно запутанные труды философы. Они находили килобайты смыслов в крохотных скрежетах соседних букв. Понимать их даже по тем меркам было тяжеловато, что уж говорить про сегодняшние времена.

Я не говорю, что смысла у тех авторов не было. Как уже было сказано – хештег «смысл» человек способен прилепить к чему угодно, и нет никаких объективных способов доказать – правда ли это, или бред сумасшедшего.

Но мне после статьи стало проще. Я перестал стыдиться того, что не могу читать старые и «умные» книги, как сегодня нормальные люди не готовят по старым рецептам и не носят одежду, сделанную по старым лекалам.

Но на то они и классики, могучие гении, что хоть форма и устарела, но смысл был прекрасен. Нужно было только переводить их со старого языка на современный. Первые попытки делал театр, заведомо строя из себя юродивого популяризатора. Потом подтянулись кино, радио, ТВ – они тоже брали старые сюжеты и переводили их на современный язык. И логичным стал успех издательства «Шорт», которые выпускали старые тексты в современном текстовом виде. Иногда просто сокращая, иногда перенося действие в современность и меняя язык, героев. Ведь если кино так делает – то почему книгам нельзя?