Она слушает песню мужчины на колесах и допускает страшное: она могла бы в него влюбиться, ей даже хочется взять его на руки и покачать в такт играемой им песни. Она обезоружена охватившим ее чувством, в такие минуты можно сойти с подножки поезда на ходу и упасть в пропасть и остаться в целости и сохранности, потому что там, где-то там ее будет ждать великое спасение.

Она очень устала за этот день. Теперь она это понимает. Она бросает в шапку мужчины на колесах тысячную купюру. Он смотрит на нее, она на него, и ничего не происходит большего, кроме благодарности за песню, кроме жалости ко всему, освободиться от нее в этом контексте она не может.

Мужчина на колесах. Спасибо. А это вы мне считали?

Она. Нет, моя сестра. Мы близнецы.

Мужчина на колесах. Я тоже близнец. Нам со скорпионами нельзя. (Опустив голову в район причинного места, шепотом.) У меня там все работает. Если бы не работало, я бы себе пулю еще там пустил.

Она кивает, давая понять ему, что все поняла. Потом она засыпает, не заметив момент входа в сон (его почти всегда не замечаешь).

В этот раз контролеров не было, никакие реки не текли – ни прямо, ни вспять, пахло вагоном и ничем другим. В тамбуре ее тронул за плечо сын.

Сын. Извините, вы можете заказать нам такси? У меня мобила села.

Она. Да, конечно, сейчас остановимся, и я вам закажу.

Сын. Вы мне номер напишите, я вам потом бабки переведу.

Она. Да, хорошо, подождите, выйдем, и я все сделаю.

Сзади напирает народ. Оказывается, в вагоне кроме них были еще люди. Она старалась не фокусироваться на их лицах, вспоминая, что ее зрение не такое хорошее, как прежде.

Она. Говорите адрес.

Сын. Розанова, семнадцать.

Она. Так… Четыреста двадцать рублей. Машина будет через пять минут.

Сын. Вы Зеленоград указали?

Она. Ой. Извините… Так. Розанова.

Отец (включившись, слишком драматически, он еле стоит на ногах). Семнадцать…

Она. Две тысячи шестьсот сорок пять рублей…

Сын. (Хор цикад, кузнечиков, клопов и других видов насекомых.)

Она. Я заказала. Машина приедет к вокзалу через десять минут…

Сын. Я вам переведу… Напишите номер.

Она. Да… конечно.

Она записывает свой номер на листке, вырванном из блокнота. Она, сын и отец стоят на перроне. Отец сидит на лавочке, пытаясь понять, где он и с кем он и кто эта женщина.

Отец. Это кто? Марина?

Сын. Бать, завали…

Она должна уйти, но что-то удерживает ее. В последний раз она смотрит на отца и сына и видит, что они похожи друг на друга, как два креста. А она – какой-то косой крест.

В метро в ее голове крутилась уцелевшая строчка из песни мужчины на колесах.

«И если бог меня лепил в прошлом –

Ему нетрудно, Он еще слепит!»

Она загуглила, кто автор этих стихов. Виктор Соснора. Она знала, что так быть не может, но так было, и она больше не удивлялась. Есть риск вообще больше ничему не удивляться, но она хотела, хотела бы еще. Удивиться.

Распадаться и удивляться.

Собираться и удивляться.

Распадаться и удивляться.

Собираться и удивляться.

Отмыться.

Она стоит под горячим душем. Ей должно быть хорошо, но становится хорошо не сразу. Потом она слышит вибрацию телефона, берет телефон со стиральной машины. Видит сообщение в вотсапе с незнакомого номера:

«Перевел вам деньги. Дошли?»

Это телефон сына.

Она не смотрит оповещения от банка и сразу отвечает:

«Да».

Сын отвечает:

«Спасибо еще раз». И эмодзи – палец вверх.

Она хочет спросить, все ли в порядке с отцом, но считает этот вопрос нетактичным, какое ее дело.

Ночью, лежа в кровати, она набирает сыну сообщение:

«Андрей, извините за позднее сообщение. Я могу показаться сумасшедшей, но то, что я вам скажу, правда. Я – ваша сестра, у нас с вами один отец. Вчера я видела его второй раз в жизни, первый раз – двадцать лет назад».

Она набирает его и удаляет написанное, набирает и снова удаляет, верных слов ей так и не удастся подобрать. Сообщение отправлено в 3 часа 45 минут. Она хотела, чтобы это сообщение было доставлено и осталось без ответа.

Но сын, вернее, брат ответил почти сразу:

«И что мне блять с этим прикажешь делать?»

Она ничего не ответила и попросила хор цикад, насекомых, нет, клопов она не просила, грянуть tutti, чтобы соседи не слышали ее воя. В ее московской двушке в районе Беляево слишком тонкие стены. Слишком.

Она не продолжила общение с братом. Ей стало легче, она с головой ушла в свою лаборантскую работу, даже начала писать книгу, набросала план и знала, к чему она должна прийти в своем первом большом тексте, но как это будет осуществлено и хватит ли ей на этот путь сил, она затруднялась ответить.

Двадцать лет назад она приехала в Талдом, чтобы сказать два слова: «Я здесь» (в переводе на космический – «я существую»). И очень хотела услышать в ответ тоже два слова, наподобие «как здорово». И больше ничего ей не было нужно, правда. Она узнала адрес отца, которого не помнила, разрыв родителей был в зачатке ее детства, никаких следов, все фото были выброшены мамой (и она никогда не осуждала ее за это). Парадоксальным образом она не помнила, что она говорила тогда двадцать лет назад своему отцу (она запиналась, мямлила, искала слова, они вообще приняли ее сначала за почтальоншу). Она пыталась объяснить, кто она такая, группе людей – отцу, его жене и их сыну, который кричал на руках у матери. Вот именно его крик, крик Андрея, кажется, все и разрушил, но разве можно во всем винить крик, разве можно винить кого-то, кроме себя, разве все это доказательно? Она себя спрашивала.

Отец был пьян, проблемы с алкоголем сопровождают его всю жизнь, точнее, все проблемы, которые подбрасывала ему жизнь, заливались алкоголем, именно поэтому ее мама ушла от него (пусть будет такая причина, не требующая других подробностей). Андрей кричал, мать укачивала его и странно посматривала на пришлую девицу, пытаясь разглядеть похожие черты (не находила), отец как-то виновато пожимал плечами, а потом произнес нехитрую конструкцию, которую Андрей, видимо, с тех младенческих пор крепко вобрал в себя.

И что мне блять с этим прикажешь делать?

Жена, услышав это, зажала младенцу уши, но мы-то знаем, что младенец все услышал.

Младенец Андрей, будто испугавшись отцовского напора и гонора, закричал еще пронзительнее. Она, утонув в этом крике и сразу же забыв сказанное отцом (спасибо, память), бросилась бежать по тому самому маршруту, который пыталась повторить сегодня. От того самого дома, до которого почти дошла, если бы не встретила – отца и брата. Если бы Андрей не написал ей свой ответ, она бы не вспомнила, не срифмовала сказанное прошлое со сказанным настоящим. Что будет сказано в будущем? Неужели эта словесная конструкция универсальна и применима для любого времени ее жизни?