Он вздергивает подбородок, запихивает в рот остатки сэндвича и поворачивается в сторону моей спальни. Я уже знаю, что он собирается сделать. Называйте это инстинктом или просто осознанием того, что начинаю понимать его манеру поведения, но я бегу, пытаясь добраться до телефона раньше. Он первым врывается в комнату и хватает его с пола своей большой медвежьей лапой.

Когда подхожу к нему, он просматривает сообщения, а другой рукой пытается оттолкнуть меня. Несмотря на свой рост в шесть футов три дюйма и широкие плечи, парень чертовски быстр. Делаю мысленную пометку поставить пароль на свой чертов телефон.

— Послушай. Знаю, ты думаешь, что я принадлежу тебе и все такое, но мой телефон не твоя собственность. — Фыркаю я.

Игнорируя мое заявление, он продолжает просматривать сообщения и рычит:

— Кто, блядь, такой Стюарт? — его темный взгляд пронизывает меня насквозь, не давая соврать. — Только не говори, что это один из твоих клиентов на репетиторство.

Я шиплю.

— Конечно, так оно и есть. Кем еще он может быть?

— Ну, это ты мне скажи? Как ты расцениваешь столь позднее сообщение и то, что он обращается к тебе по прозвищу? Знаю, ты умная, Бел. Конечно, ты видишь то же, что и я.

Я закатываю глаза, потому что весь этот разговор утомителен и глуп.

— Очевидно, не вижу. Мы просто друзья. Он, наверное, допоздна занимается, также, как и я. — Я снова хватаюсь за телефон, но его рука перемещается, нежно прижимаясь к моей ключице, почти обхватывая шею.

— Просто друзья? Хах? Ты с ним трахалась?

Эти слова в буквальном смысле бьют меня по лицу. Я отшатываюсь и пытаюсь отстраниться, но он сжимает руку, пальцы обхватывают мою шею, окутывая ее теплым воротником.

— Ты. С ним. Трахалась? — снова спрашивает он, и каждое слово — удар по моему тяжело бьющемуся сердцу.

Сглатываю, чувствуя, как его рука сжимается сильнее. Как он вообще может задавать такие вопросы?

— Нет. Конечно, я этого не делала. Та ночь с тобой… Это был мой первый раз. — О котором я до сих пор не могу говорить, черт возьми, даже думать. — Ты же знаешь, что я этого не делала… У меня не… не было никого другого.

Дикая, животная ярость в его глазах исчезает, когда реальность всплывет на поверхность. Его хватка лишь слегка ослабевает, когда он вспоминает, взвешивая мои слова.

— Ты права. — Я жду чего-то большего: "Прости за то, что был мудаком, Бел. Прости, что делаю поспешные выводы, Бел. Даже… Даже знаю, о чем говорю, Бел". Но я ничего из этого не слышу. Он просто смотрит на меня, скользя взглядом вниз, к моей груди, где соски напряглись от холода и его прикосновений.

Между нами пробегает электрический ток, воздух становится плотным и горячим, сгущаясь. Что это такое и почему я чувствую это только рядом с ним, когда он прикасается ко мне?

— Почему ты такой? — шепчу я, боясь, что, если повышу голос, разожгу бушующий пожар.

Его пальцы скользят по моей коже, словно выясняя, каково это, когда каждый из них обхватывает мою шею.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему ты такой… — у меня не хватает слов, потому что понятия не имею, что пытаюсь сказать. Я никогда не встречала никого, похожего на него. Подобного ему. То, что он заставляет меня чувствовать…

Он опускает голову и прижимается лбом к моему. Тень, похожая на понимание, пробегает по его лицу.

— Я не знаю. Я ни хрена не знаю.

Ответ кажется слишком честным и открытым для человека, которого я постепенно узнаю.

Поскольку он настроен на откровенность, я задаю свой обычный вопрос.

— Чего ты от меня хочешь, Дрю? Пожалуйста, просто скажи мне.

— Бел… Тихоня… иди сюда.

Он ослабляет хватку на моей шее, скользит рукой по спине, крепко прижимая меня к своей груди. Я прижимаюсь к нему щекой, позволяя его теплу наполнить меня. Это не должно быть так чертовски приятно. Следовало бы отдалиться от него и держаться подальше, но прямо сейчас у меня нет на это сил, ни душевных, ни физических. И нельзя отрицать, что с ним я чувствую себя желанной.

Когда он отстраняется, я чуть не падаю, и он отпускает меня, чтобы усадить на кровать. Затем приседает передо мной, сшитые на заказ брюки туго обтягивают его мускулистые бедра. Мое лицо пылает, потому что я возбуждаюсь, смотря на эти чертовы бедра.

— Что это за взгляд, Бел?

Я сглатываю.

— Обычный.

Зная, что он на это не купится, я вглядываюсь в его лицо, теперь, когда могу видеть его так близко. Замечаю недавно появившийся синяк на щеке, припухшую кожу. Его кто-то ударил? Или он заработал это на футбольной тренировке?

Осторожно протягиваю руку и провожу пальцем по нежной коже.

— Что это такое?

Он мгновенно меняется. Его тело напрягается, и он резко встает, возвышаясь надо мной, опустив глаза на свою ничтожную собственность. От такой перемены в его поведении меня бросает в дрожь, и я не знаю, стоит ли обругать его или умолять рассказать мне правду.

— Это не твое гребаное дело, вот что это такое. Ложись спать. Скоро увидимся.

Я встаю, но он хватает меня за запястье, впиваясь пальцами в чувствительную кожу. Затем, для того, чтобы донести свою мысль, сжимает, словно предупреждая.

— Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты сунула свой нос туда, куда не следовало?

Да, я столкнулся лицом к лицу с новым видом сумасшествия.

И все же, как бы он ни относился ко мне, как бы ни был горяч и холоден, в глубине души я сочувствую ему. Не удивлюсь, если кто-то причиняет ему боль, потому что его отношение и поведение вполне допускают, что такое возможно. И все же, какая-то часть меня думает, что я могу достучаться до тьмы внутри него и пролить на нее свет. Это ошибка, но я совершаю ее добровольно. Другой рукой я беру его за руку, игнорируя боль, распространяющуюся по моей.

— Я тебе не враг, Дрю, независимо от того, сколько времени ты пытаешься убедить в этом меня или себя. Я спрашиваю, потому что так поступают хорошие люди. Они вмешиваются и пытаются помочь, если видят, что происходит что-то плохое.

Лицо Дрю каменеет.

— Я не хочу твоей жалости, она мне не нужна. Я не буду утомлять тебя своими проблемами, и даже если бы рассказал, что происходит, ты бы ничего не смогла сделать. Хочешь верь, хочешь нет, но ты не можешь спасти всех.

— Я не пытаюсь спасти тебя. Я просто хочу помочь всем, чем могу.

— И ты помогаешь, потому что позволяешь мне трахать тебя так, как я захочу, не жалуясь.

Сердце ухает вниз, и я опускаю руку, связь между нами исчезает. Он отпускает мое запястье, и я прижимаю его к груди, потирая то место, которое он только что сжимал. Его горящие глаза следят за моими движениями, и, клянусь, что вижу в них нотку вины.

Сожалеет ли он о том, что причинил мне боль? Возможно, но не похоже, что хочет извиниться.

Вспоминаю фразу, которую однажды сказала мне мама, когда надо мной издевались в школе из-за очков. Обиженные люди обижают людей? Кажется, так оно и есть.

— Что ж, тогда, полагаю, сегодня я бесполезна. — Делаю шаг назад.― С жалобами мое тело не пригодится.

— Не потребуется много усилий, чтобы подготовить тебя и заставить желать этого. К тому же, твой рот был бы слишком занят, чтобы высказывать жалобы. — В том, как он скользит взглядом по моему телу, есть что-то расчетливое и зловещее.

Мое сердце бешено бьется о грудную клетку, и чувствую, что мы заходим в тупик. Я не буду его ковриком у двери, о который он может вытирать ноги. Если не хочет разговаривать, прекрасно, но это не значит, что я тоже должна уступать.

— Думаю, тебе лучше уйти, — требую я.

— Да неужели? Я всегда могу заставить тебя… немного поманипулировав… Это уже не раз срабатывало.

— Продолжай убеждать себя в этом, но я знаю, что мой страх является движущей силой твоего удовольствия. За исключением того, что ты не хочешь, чтобы я боялась тебя настолько, что пришлось бы принуждать меня к чему-либо. Тебе нужен настоящий страх, но ты не хочешь сломать меня, а принуждение к сексу сломает, так что выбор за тобой.