Я оказываюсь на нижней полке. В вагоне нет дверей, значит, это «плацкарт», то есть все в одном месте. Ну как люди отнесутся к такой, как я, мне объяснять не надо. Значит, будут мучить издевательством и злыми словами. К этому надо быть готовой и стараться не расплакаться, потому что в поезде даже врачей нет. Я закрываю глаза, чтобы не видеть брезгливости и липкой жалости. Теперь эта пытка у меня на много-много часов. Как же плакать хочется, на самом деле! Просто реветь, как маленькой, и чтобы погладили!
И в этот самый момент я чувствую поглаживание. Я широко открываю глаза, забыв, что плакать минуту назад хотела. Рядом со мной на полку усаживается какая-то бабушка, похожая на бабу Зину. Она просто гладит меня, глядя так, как будто я её близкая, но я же чужая совсем, почему она так смотрит?
– Ну что ты, маленькая, – очень ласково говорит мне эта женщина. – Никто тебя тут не обидит, никто не будет с жалостью смотреть, ведь нет твоей вины в том, что такая уродилась.
– Били её сильно, Виктория Семёновна, – говорит этой бабушке Марьиванна. – Не верит она никому.
– И не надо, – названная Викторией Семёновной продолжает меня гладить. – А вот я дам петушка такой хорошей девочке, – она протягивает мне действительно петушка на простой деревянной палочке. – Тебе его можно, кушай.
– Спа… Спасибо! – заикнувшись, произношу я, совершенно не понимая, что происходит.
– Сейчас петушка-от поешь, – говорит она мне, – а там и поговорим с тобой, согласна? – я киваю. – Марья, совсем неладно с нею!
– А то я не вижу, – вздыхает Марьиванна. – Не доверяет никому, ждёт предательства, готова к любой боли, лишь бы не хоспис… Не понимаю я.
– Ты такого и не видела, – Виктория Семёновна вздыхает. – Да и я мала была, после той войны оно часто бывало, вот и поможем нашей малышке, как тогда.
Я не вслушиваюсь. Почему-то меня очень интересует петушок, сладкий такой, красивый. Я полностью сосредотачиваюсь на нём, понимая, что так контролировать себя намного проще. Данный факт вызывает удивление, но я занята, поэтому откладываю удивление в сторону, а две женщины продолжают разговаривать.
Марья Ивановна рассказывает всё, что обо мне известно. Так я и узнаю, что местный папа девочку, в которой теперь живу я, просто-напросто уничтожил, потому что подобного от родного, близкого человека ожидать невозможно. То есть я и раньше об этом слышала, но не принимала, а вот теперь почему-то да. А опекуны, которые были до, просто лупили каждый день и снимали это. В общем, тюрьма им очень надолго светит, только мне всё равно. Это же не я была, правильно? Ну и в школе убили головой об унитаз. Вот и вся история той, в ком теперь я живу. Кто знает, что меня ждёт…
Глава пятая
Странно, но эта бабушка постоянно со мной, даже прогнала Марью Ивановну на верхнюю полку, а сама сидит рядом, вытянув ноги, и рассказывает мне о лесе, о птицах разных, о том, как поутру всё просыпается, а вечером засыпает. Слушать её очень уютно, а еще она дала мне хлеб. Корочку черного хлеба, которую я начала посасывать, потому что вкусно и его мне можно.
– Смотри, Марья, узнаёшь? – показывает на меня Виктория Семёновна.
– Но откуда? Это же… – Марьиванна даже всхлипывает, а я не понимаю почему.
– Вот так-то… Подумай, кто малышку понять сможет, – советует эта необыкновенная бабушка. – Ей подруга нужна, нам она не доверится.
– Машка разве что, – задумчиво отвечает моя сопровождающая. – Да, пожалуй…
А затем меня кормят. Виктория Семёновна кормит с ложечки, ничего не позволяя делать самой. Уже вечер, значит, скоро спать надо будет, а завтра мы уже и приедем, кажется. Странно, что никто в вагоне не лезет ко мне, не старается пожалеть или там демонстративно отвернуться. Проходя мимо того места, где я лежу, каждый… каждый улыбается. Очень как-то по-доброму, будто все люди вдруг изменились, став людьми! Но такого же не может быть!
Я не понимаю, что именно происходит, чувствуя, что ещё немного – и буду просто плакать. Не выдержу всего этого, но плакать же опасно… Как мне быть?
Покормив меня, бабушка эта, Виктория Семёновна которая, помогает мне умыться мокрой тряпочкой, говоря о том, что зубки подождут, пока приедем. Трудно с ними в поезде. А вот потом начинает петь. Странно, я не помню, как прошла предыдущая ночь, но вот сейчас я засыпаю под совершенно волшебную колыбельную, в которую, кажется, вплетается и стук колес, и что-то ещё… От этого глаза закрываются сами, скоро я уже сплю. Мне снится та самая дорога среди звёзд, в конце которой, кажется, меня ждут, но вот кто… Да и кому я нужна? Ну кому?
Во сне я слышу прекрасную мелодию, она заставляет меня плыть по воздуху, ощущая себя бабочкой или птицей какой. От этого все беды и тревоги кажутся чем-то несерьёзным. Ну и точно, если так подумать, отчего я принялась загонять себя в депрессию? Если взрослые предадут, то ничего не произойдет. Это меня удивит? Нет. А станет больно сердцу, так и умру пораньше. Может быть, в следующей жизни повезёт родиться здоровой. Эти мысли меня очень успокаивают, и просыпаюсь я уже улыбчивой. Я действительно улыбаюсь всем вокруг, потому что мне уже всё равно – плохие они или хорошие. Там, внутри, я держу себя изо всех сил, чтобы не дать прорваться моим истинным мыслям. Пусть думают, что я успокоилась.
– Да, непросто с тобой будет, – вздыхает Виктория Семёновна, будто видя меня насквозь. – Собой быть совсем не получается?
– Нельзя, – коротко отвечаю я ей. – Кардиореанимации тут нет.
– Кардиореанимации? – удивляется она, бросая взгляд на Марьиванну.
– Ей нервничать плохо, – подтверждает та. – Потому и держится, железная сила воли у малышки.
– Что же ты мне не сказала! – возмущается бабушка. – Я ж её на слёзы выводила, чтобы отпустила себя, а если ей опасно, получается, я весь день малышку мучила. Марья! Вот как тебе не стыдно?
Я опять ничего не понимаю. Она что, не хотела, чтобы мне плохо было? А Виктория Семёновна начинает мне объяснять, что через слёзы напряжение уходит, поэтому иногда надо поплакать. Я получаю ещё одного петушка и просьбу простить её за то, что она не знала. По-моему, Виктория Семёновна ставит меня в тупик. Я уже совершенно ничего не понимаю, но, почувствовав зарождающуюся головную боль, просто выбрасываю этот разговор из головы. Пусть будет как будет. Устала я думать…
Меня собирают, а я понимаю, что теперь уж точно ползти придётся. Но всё оказывается не настолько плохо – наши соседи по местам предлагают вынести меня на руках. Бабушка задумывается.
– А ты не испугаешься? – интересуется она у меня.
– Всё лучше, чем ползать, – отвечаю я ей, этим ответом заставляя опять тяжело вздохнуть.
– Будь по-твоему, – отвечает она, и тут поезд останавливается.
Странно, я почти не помню, как прошли эти два дня, но почему-то совсем не боюсь. Мне, скорее, всё равно. Ну побьют, и что? Они что, могут больнее сделать, чем то, что я уже испытала? Нет, конечно, поэтому пусть. Я им, может, даже поплачу, чтобы приятное сделать. Раз кто-то бьёт, значит, ему от этого хорошо, ну вот, хоть кому-то будет…
Меня берут на руки, легко вынося из вагона, а я запрещаю себе вспоминать крепкие, уверенные руки папы. Оказавшись в кресле, понимаю, что пальцы просто дрожат, как будто я истерику устроила. Впрочем, насколько я вижу, никто не ожидает, что я поеду сама, поэтому меня везут. У коляски сзади ручки есть, чтобы меня возить, если сама не могу, как, например, сейчас.
– Вот и машина прибыла, – сообщает мне Марьиванна. – Сейчас усядемся и поедем.
Вроде бы все добрые и ласковые, но на мне подгузники, с которыми одной рукой я не справлюсь, да и все остальное. Получается, я сейчас абсолютно беспомощная, потому что коляска, в которой я сижу, обычная, а не специальная, колёса нужно крутить обеими руками, а у меня правая загипсована. Значит, ни в душ, никуда не попаду. Надеяться на чужую помощь я давно перестала, значит, надо подумать, как самой. Меня пересаживают в машину, а я напряжённо думаю.