Говорю об этом так уверенно, потому что благодаря своим внешним данным и серому веществу могу вертеть абсолютно любыми — все равно, стар иль млад, женат ли, детен — мужиками, как хочу. Неоднократно проверено, до безумия доходит, последний пример — недавно один штудент в метро уставился и буквально маштурбировал — подождала, пока скривился (кончил) и дала оплеуху, ха-ха. Задним числом поняла (вспомнила некий поход в привокзальный ресторан), что подобное уже и раньше бывало, только до меня не доходило. Повторю, что я девушка в полном смысле (хота мне и пришлось в интернате делать кое-какие вещи, чтобы сохранить этот смысл). Прежде всего потому что я собираюсь по праву носить свой флердоранж на свадьбе и мой семинарист получит всё что ему положено.
P.S. Почему я не вклеиваю моё фото в свой дневник? Потому, что боюсь, если выложу свою фотку, это будет моя последняя запись! Всё остальное померкнет!
Вести иллюстрированный дневник, то есть делать то, что позволено простым смертным — с такими внешними данными, как у меня, просто невозможно!
Я изумительно хороша — меня саму дрожь пробирает! Вот так.
P.S. Мне страшно действует на нервы обращение на вы, я считаю это наследием капитализма и патриархата, укорененным в строе языка, когда женщинам детям и вещам присваивалось специальное двойственное число. "Выканье" могу терпеть только от крайних старперов, или от тех батюшек, что очень дремучи.
Мой единственный грех.
Единственный мой нынешний грех, который я отмолю после замужества — это сквернословие, к которому мне приходится прибегать при контактах с глупым бабьей и мужиками.
Мужики, с которыми я сталкиваюсь на тренировках (ода моим джинсам — волосиночки, пылиночки, потёрочки, сорок восемь потов) — стараются вести себя как товарищи, а если и пытаются притиснуть, то более-менее успешно маскируют это спортивными целями. Да меня так просто не притиснешь! Тем паче штатским мозглякам — вырублю с полприёма!
О слове дура.
Я никогда не обижаюсь, когда меня называют дурой — умный человек может сделать это только сгоряча, ибо видит, что на самом деле я умница, а на дурака зачем обижаться. Я не просто начитана, а очень начитана — читала книги, которых никто не брал в академическом киоске, единственные в нашем городе — про алхимию например и пр. Но я никогда не спускаю, когда кто-бы то ни было задевает мою девичью честь — ибо самое последнее ничтожество может её разрушить.
Гоголь и я.
Решила собирать себя по методу Агафьи Тихоновны. Голова вообще несравненна, а вот и ноги, точь в точь как у Аджани в 18 лет
О девичьей чести и презренных сосках.
Я даже в губы никогда ни с кем не целовалась, хотя благодаря моим внешним данным желающих было очень много), в том числе и потому что считаю унизительными и позорными некоторые очень распространённые сексуальнее практики. Оральный секс не связан с эрогенными зонами, а основан на извращенной психологии, порожденной патриархальным унижением. Но — я не хочу и никогда не буду cocaть в разной степени метафоричности! Я — воплощение девичьей чести и в будущем, надеюсь, женской. Прошли времена джентльменов! Любой мужик будет стараться меня унизить таким обратом! Но — лучше мне повеситься в чулане, как ставрогинской девчонке (я не шучу). Соски — презренны! Благородных дворян сейчас нет, слишком много народу перепопроли, плакатам со строителями коммунизма я больше не верю, но остались священники, которым это не положено, и девственные семинаристы. И хотя приличную работу по будущей профессией могу найти лишь в большом городе или на стройке коммунизма, я поеду в Загорск и выйду замуж за семинариста (у католиков — целибат, это ещё один минус Западу), не потому что я особо религиозна, а потому что это единственная мужская профессия, которая по вышеуказанной причине не вызывает у меня отторжения. Я не уговариваю себя, моё твёрдое мнение — парой для настоящей, а не плакатной, строительницы коммунизма может быть только священник.
Радость!
Я сегодня встала перед зеркалом и — целовала себе ручки!
Ах, как хороша!
Крыша.
Сегодня была с прикольной супружеской парой художников из дома напротив нашей общаги, где в коммуналке на первом этаже у них есть ателье. Ночью со спецфонарем лазали по двум крышам — их дома и соседней бубличной. Была какое-то время даже голышом! Холодрыга, бгг. Отпаивались какими-то кореньями и художница мазала мою шкурку вонючей мазью, вроде скипидара со звездочкой. Сделали кучу набросков, он изображал меня кем-то вроде Кибелы, а она — суккубшей. Детсад! Мне кажется, если расписаться в воздухе, прыгнув с верхотуры, это увидит небесная Агния Барто. И в мою честь грохнут духовые окна. Работая, они ругались, он говорил "женщины — братья наши меньшие", она называла его хычом, лебядкиным, что давно уже тяжело, как верблюд, вошёл в её ухо, через много лет блужданий вышел. Лишь иногда звенит колокольчик, когда ветер дует ей в раковину. Я поняла, что она его постоянно бросает, а он бухает. Я смотрела на город и думала, что люди — это языки пламени для подогрева небесных квартир. Потом была отослана в ателье и — сильно подозреваю — что там наверху она еще четверть часа измяукалась! Даже предполагаю в каком ракурсе, ха-ха! Сейчас допиваю свои коренья и думаю, что скажет мой будущий жених-семинарист, когда узнает, что его невеста сидела — исцарапалась пятой точкой! — на печной трубе. Удивительно, как много в Москве еще сохранилось печных труб. Немного осовела к утру, а мне еще в институт кыхать!
Мой гнозис.
Светилось! Сегодня один мой щербатый (после армии) знакомец из института, беззлобный, но липкий Пророченко с отбитыми на службе Родины мозгами, посещающий поэтическую студию, въедливый елей, переспавший — подозреваю — с половиной моих поэтических приятельниц, зная о моих мечтаньях о семинаристе, познакомил меня с одним Самому-то ему со мной давно обломилось, так что пьяненький, как мне насплетничали — на кон меня в одно, компашке пьяных пиитов — выставлял, что за виски Черный всадник сделает так, чтоб меня распечатали. В него кто-то даже табуретом кинул — интересно кто. Хотела было ему губу разбить, да жалко юродивого, тем паче что Черный всадник — предел мечтаний для него, живущего за счет мамы, учительницы младших классов. Но теперь всё прилично и порядочно — семинарист! Я купилась и мы пошли в какой-то доходный дом на Пресне, с башенкой, довольно запущенной после революции. В ней был сквот, а в этом сквоте — сногшибающий — буквально — домовый храм! Причем не РПЦ, а подпольной, катакомбной церкви! Самодельный храм 24 апостолов — у каждого из них под куполом башенки свой полухрамик с маленьким окошком, оттуда лучик света, и если встанешь на полу перед алтарем в правильную точку, где пересекаются лучи, можно левитировать. Вначале целый час было суфийское радение, забавно было смотреть на пару толстоватых попов, что крутились с развевающимися рясами, как стамбульские дервиши. Зажигали благовония, я тоже крутилась в своей юбке скромноколенной. Была проповедь чувака с тарикой ордена бамдийя о том, что мистики всех религий — одно целое. Затем пили чай с египетским листочками и началась настоящая служба. С двумя епископами этой церкви! — какого-то древнего эфиопского посвящения — бледнолицыми парнями со стриженными, будто нарисованными чёрным фломастером, тонкими бородками. Когда все закончилось, я стала пить пахучий чай с пономаршей этой церкви, которая во время службы была в хоре и я её не видела. Это оказалась Азеб! Она тоже считается здесь целибатной и ведет их дела, в частности заставляет Пророченко ходить по вагонам и торговать пачками перекупленного чая. За это он может носить стихарь и его обещают посвятить в дьяконы. А потом я осталась одна с Пророченко и с семинаристом — оказалось бывшим — крещёным кавказцем амбалистого вида, таких трёхногими называют — у него был почему-то белый католический воротничок и он, зажигая ароматические палочки, постоянно перемещаясь по комнате, рассказал мне немного о себе — учился в семинарии, пока благочинные на него не покусились, служил в армии, и теперь он здесь, стал епископом этой церкви, а его сестра, которая тоже сюда ходит, параллельно учится, кстати, в нашем институте — и стал читать лекцию о гнозисе. И тут — самое пьяное существо на свете — дождевой червяк — свалилось в детский секретик — я почувствовала — бохтымой, впервые такое днем со мной случилось — что наступает приступ ночной эпилепсии — мне стало невыносимо тепло внизу живота и отяжелела пятая точка! И я — благо гибкая — прихватив юбку у колен одной рукой и упираясь об паркетный пол другой — встала у стенки на голову! Он чуть запнулся, но продолжал, я же слушала, стоя на голове, минут десять, потом перевернулась и растянулась в шпагате! И в таком положении дослушала эту мудрую речь! Хорошо что утром впихнула себе толстую прокладку, иначе оставила бы там интересные следы. И сейчас думаю, была ли это инициатива Пророченко или эфиопки меня к ним позвать.
