— Всеволод Федорович, батюшка, простите ради Бога, но только велено мне, вот, срочную телеграммку для Вас передать. Флаг-офицер господина адмирала немецкого приказали Вас будить, чтобы, значит, бумагу эту вручить, не мешкая.
— Ну, разбудил, так разбудил… — Петрович хрустнул костяшками пальцев, разминая затекшую под щекой правую кисть, — Давай-ка сюда, полюбопытствуем. Что там у кого и где стряслось. Спасибо, и… ступай пока. Позову, если что.
Содержательная часть наклеенной на типографский железнодорожный бланк телеграфной ленты была коротка и лаконична: «Милостивый государь Всеволод Федорович. В Ачинске Вас будут ожидать капитаны 1-го ранга Хлодовский, Гревениц и старший помощник судостроителя Костенко. Конфиденциальными поручениями к Вам. С совершенным почтением, Макаров».
Пока Руднев пробегал текст глазами, Чибисов, козырнув, исчез за дверью, предоставив своего адмирала его мыслям. А поразмышлять было над чем. Хотя в том, что Степан Осипович напомнит ему о себе еще до их возвращения в Петербург, Петрович не сомневался. Деятельная, не терпящая недомолвок натура командующего вариантов не оставляла. К тому же некий демонстративный момент в поведении Макарова на Иркутском вокзале он про себя отметил. В конце концов, Сом знал, кто таков и откуда взялся его флагман авангарда. Согласитесь, но с учетом данной «мелочи», из-за каких-то там немцев или ледоколов, разсобачиться с ним в пух и прах отнюдь не в интересах Макарова. А если брать еще выше — не в интересах их общего дела, флота, не в интересах государства Российского.
— Хм. Пасьянс раскладывается интересно. Итак, Степан Осипович возвращает мне начштаба и старарта, а с ними вместо остальной моей банды, включая будущих адъютантов и флаг-офицеров, шлет за компанию молодого Костенко. Которого перед этим обласкал, оставив при своем штабе. Как я понимаю, как раз для того, чтобы скоренько просчитать варианты собственных «безбронных» изысков для новой программы. Ну, право, очень интересно… Как там было у нас, в «Собаке на сене»? «Сдается мне, что эта ярость таит совсем иное что-то…» Что именно, скоро узнаем, — Петрович проводил взглядом типовой, срубленный из лиственницы вокзальчик Красноярска, — Енисей прошли, стало быть до точки рандеву порядка двухсот верст ходу. Пора приводить себя в порядок.
* * *
Ачинск встречал туманной дымкой, грязью, свежими лужами и весело порхающими над ними, несмотря на отголоски былой непогоды, бабочками-лимонницами. Вдоль железнодорожной насыпи на подносиках широких, изумрудных листьев красовалась золотистыми огоньками цветов мать-мачеха, а разноголосый птичий гам в кронах деревьев служил фоном обычному пристанционному шуму: пыхтению паровоза, скрипу пружин и букс, мерному звяканью молотка обходчика и гулу человеческих голосов.
Сибирская весна вступила в свои права, привнеся оживление и в людскую жизнь. Она отменила тяжелые шубы, тулупы и валенки, дав больше свободы телам, глазам и мыслям: откуда-то доносились девичьи смешки и несколько тяжеловесные для юношеских баритонов шутки. Едва поезд остановился, разношерстная толпа пассажиров второго и третьего классов, гремя емкостями и толкая друг друга локтями, хлынула к кубовой, набрать кипятку. В конце платформы вездесущие коробейники и бабки-торговки бойко на все лады расхваливали свои товары выходящим размяться путешественникам: если проскромничаешь, останешься без прибытка.
Судя по ароматам, местная выпечка была действительно хороша. И с дозволения Руднева, Чибисов не мешкая порысил в конец состава, дабы изучить предлагаемый ассортимент и пополнить свой запас самосада, решительно подвинув по пути замешкавшегося служивого — тут обалдеешь, когда на тебя надвигается кавалер трех Егориев, — стоявшего в редкой цепи солдатиков, огораживающей переднюю половину платформы. Здесь высокородных иноземных гостей и знаменитого на всю Россию адмирала изготовились встречать лучшие люди города с хлебом-солью, в блеске мундиров и пене кружев которых несколько тушевались три фигуры в скромных черных накидках морских офицеров.
«Встреча намбер некст. Вариант стандартный. Так, вот и мои ребята… О, прекрасно! Немцы сдаются сами. Значит, можно и откосить, глядишь, и не вспомнят местные бонзы про флагмана авангарда? Ага! Гревениц меня углядел. Умничка. Так, все правильно: обходной маневр с фланга и в дальнюю дверь…»
— Ну, здорово же, орлы мои молодые! И… тсс-с…! Никаких сиятельств, проходите уже за мной, скорее. А то на очередной привокзальный банкет-фуршет потащат. Как это все надоело уже…
— Не переживайте, Всеволод Федорович. Это мы с бароном по Вам соскучиться крепко успели, а на платформе разговоры все про невиданного заезжего берлинского принца, ведь по пути на Великий Океан германцы Ачинск ночью проезжали. Теперь здесь жаждут его лицезреть, как слона из басни Крылова, — широко улыбнулся Хлодовский, с чувством пожимая протянутую Рудневым руку, — А поскольку господа немцы по собственному почину приняли огонь на себя, вряд ли про Вас до отхода местные вспомнят.
— Слава Богу, коли так. В обиде точно не буду. Если проголодались, сразу говорите, Чибисов подготовился, как положено. Кстати, ваши пожитки у него в отдельном закрытом купе. У меня, между прочим, в распоряжении личный вагон графа Кутайсова, так что разместитесь без стеснения и с комфортом уровня «люкс». Хоть каждому по отдельным апартаментам выделю, если пожелаете. А уж когда увидите, что он нам на дорогу в леднике и подсобке при кухне снарядил…
— Неужто, и омулечек найдется? — картинно сглотнул Гревениц.
— И мороженый, и копченый. Здесь покушаем, и до дому возьмете. Короче, смотрите, определяйтесь кому какое купе. Мои «нумера» вот тут, а дальше все свободно.
— Всеволод Федорович, а дозволите, если мы с бароном вместе поселимся? Мы не все обсудили и обобщили для большого отчета. Да, и просто поболтать на ночь, если сон не идет…
— Да, ради Бога, вместе, значит вместе. Будущего же главного конструктора флота российского вы, стало быть, обрекаете на гордое одиночество? — Петрович с хитрым прищуром смерил взглядом конфузливо зардевшегося Костенко, скромно стоящего позади рудневских штабных — А что Вас смутило, мой дорогой? В Ваши-то годы, да с Вашими-то достижениями после окончания Корабелки, да с протекцией самого Макарова, да с благоволением Дубасова, Бирилева и Кузьмича, Вы несомненно имеете выдающиеся шансы пойти далеко в кораблестроении. Не зря Шотт велел Вам, четырнадцатилетнему мальчику еще, стройку «Святителей» и «Победоносца» в Севастополе в 1895-ом показать, ох, не зря. Думаю, не столько уговоры Вашего отца тут сказались, скорее Александр Эрнестович еще десять лет назад правильно понял блеск в Ваших глазах. И разглядел, что должно… Главное, Вы только поменьше думайте про политику в свободное время. Если не о кораблях, так о девушках… И что такого смешного я сказал, а, Владимир Евгеньевич?
— Виноват! — картинно вытянулся Гревениц, — Ничего-с…
— Вот то-то. Вы у нас вниманием прекрасного пола никогда обделены не были, мой дорогой барон. А нынешняя молодежь стеснительная пошла. Может, даже не знает пока, как к иному форту в юбке подступится…
Все отсмеялись. Хотя по слегка обалдевшему выражению лица молодого Костенко было ясно, что от адмирала Руднева столь точного знания нюансов юношеской биографии какого-то заурядного помощника судостроителя, родом из Великих Будищ, что возле той самой, гоголевской Диканьки, он никак не ожидал. Но развивать тему здесь и сейчас Петрович не собирался: всему свое время и место.
— Поскольку Владимиру Полиэвктовичу предстоит до самого Питера тесно общаться не столько с нами, грешными, сколько со схемами и чертежами, а это бумаги, бумаги и еще раз бумаги, ему понадобится не только стол, но и различные прочие подсобные горизонтальные поверхности. Следовательно, персональный номер в его случае это не роскошь, а служебная необходимость. А поскольку у меня может возникнуть соблазн в его картинки заглядывать, поселим-ка мы Вас здесь, мой дорогой, прямо у меня за стенкой. Возражений не имеется, надеюсь? Да! Кстати! Кроме вашего адмирала всем остальным смертным заглядывать Вам за плечо категорически воспрещается, Володечка. Немцы и вовсе не должны догадываться, чем под моим чутким руководством Вы у себя в каюте занимаетесь. Haben Sie mich verstanden?
