– То есть это не их кровь? – спросила Людивина. – Можем взять образцы на анализ и проверить.

– Если так, что это о нем говорит? Он педант и фанатик. Он все просчитывает. Вряд ли ведь убивает спонтанно? Значит, импульсы им не управляют, по крайней мере не сию секунду. Он их контролирует. Убивает не сразу, чтобы обуздать свои фантазии.

– Он не делает глупых ошибок, потому что все продумывает наперед. Репетирует? Вырабатывает хладнокровие, чтобы справляться с непредвиденными обстоятельствами во время похищения.

Женщины переглянулись: стоя здесь, среди трупов, свидетелей беспощадной эффективности преступника, обе испытывали леденящий ужас.

– Харон – машина для убийства, – сказала Торранс. – Он не совершает ошибок.

Произнеся вслух его прозвище, она сделала его реальным человеком.

– Вот почему его не поймали, – сказала Людивина.

Идеальный убийца. Суперхищник.

Торранс достала из кармана куртки блокнот и начала набрасывать план зала. Людивина поняла, что она хочет зарисовать тела и попытаться понять, может ли их положение рассказать что-то еще. Не всех уложили одинаково – кто-то на спине, другие на боку или животе, значит это не код. Лица скрыть не пытались, то есть преступник не боялся встретиться с ними взглядом и не чувствовал вины. Он не отрицал содеянного.

Людивина не стала вмешиваться, решив, что Торранс лучше разбирается в проблеме. Сама она задумчиво отошла на несколько метров, все еще размышляя об их разговоре и о том, что увидела с вершины насыпи. Огромный промышленный пустырь среди холмов и лесов напоминал ржавую бородавку на лице природы. Почему здесь? Убийца должен быть связан с этой местностью, иначе непонятно. Наверняка бывший шахтер или чей-то родственник.

Она остановилась перед грудой хрупких хрящей и заплесневелых перьев. Еще одна странность. Почему птицы? И что он сделал с головами? Они тоже очень важны, иначе не оказались бы в святилище. Людивина опустилась на одно колено, надела перчатку и принялась считать. Грудные клетки можно было отыскать, приподняв перья. Людивина сосредоточилась и постаралась подавить омерзение, прежде всего пропустить мимо ушей чмоканье, с которым две тушки отделились от третьей.

Их было семнадцать.

Все без головы.

Он отрывал их и бросал в колодец в качестве подношения за каждую девушку? Или съел, чтобы сохранить в себе частицу преступления, как поступил с глазами брата Альбер Докен?

Ты заходишь слишком далеко. Придерживайся фактов. Элементарной логики.

Оставалась простая гипотеза.

Трофеи.

Каждая голова олицетворяла девушку. Он мог вспоминать каждую, заново переживать убийство. И при этом не рисковать: личные вещи жертв могли бы стать уликами. Даже будь он до сих пор жив, у него не нашли бы ничего, совсем ничего. Он не совершал подобных ошибок.

Впрочем, если хорошо поискать, можно было бы найти старую железную коробку с семнадцатью воробьиными черепами. И все. Но для него она имела огромное символическое значение. Поцарапанная коробка – военный трофей, самое ценное имущество, способное опьянить его на несколько часов.

Людивина распрямилась.

Нужно анализировать, опираясь только на факты.

На половых органах этих девушек обнаружена мужская ДНК. Одна и та же.

Ладно, он их насилует. Это мерзко, но не слишком оригинально. О чем это мне говорит?

О том, что он мудила гребаный, была первая мысль.

Людивина моргнула. Она, всегда такая уравновешенная, не привыкла поддаваться эмоциям. Сейчас она злилась. И это слабо сказано!

На мгновение ей захотелось подавить чувства, остаться холодным профессионалом, но она не стала терзать себя. Это мучительно, но полезно, ярость успокаивает. Помогает понять себя. Свою натуру. Девочка стала спортсменкой, боксером, метким стрелком, выдающимся следователем – и осталась человеком. Снова стала человеком. После долгого пребывания в пустоте, когда пыталась защитить себя. Одеться в броню. Замуроваться. После всего, что она пережила и вынесла, это не удивляло. Она наслаждалась самообретением, хотя эмоции стучали в виски и бились о стенки живота сильнее, чем ей бы хотелось.

Она скучала по Марку. Все бы отдала, чтобы прямо сейчас укрыться в его объятиях, подзарядиться, как аккумулятор, прежде чем вернуться. Скоро.

Людивина судорожно вздохнула.

Ладно, убийца – мудила гребаный. А дальше что?

Она обернулась.

Святилище. Затейливые ритуалы.

Он их насилует, это психическое отклонение. Прямо здесь? Возможно…

Людивина вспомнила вечерний разговор с Торранс. Эта пещера подобна полости матки. Символ мировой матрицы. И его матери.

Если он их насиловал, зачем тогда помещать в материнский символ? Бессмыслица какая-то… Если только… Инцест? Многие серийные убийцы прошли через это.

Им руководят девиантные сексуальные импульсы. Но он контролирует их. Наслаждается процессом, а не результатом. Этапы подготовки возбуждают так же сильно, как долгая прелюдия. Выбрать жертву. Следить за ней. Составить план. Фантазировать снова и снова, рассмотреть все возможные сценарии. Перейти к действиям. Захлебнуться адреналином. Контролировать жертву, доминировать, распоряжаться жизнью и смертью, испытать оргазм… И разочарование. Он не может воплотить мечту, которую вынашивал неделями. Несколько минут реального действия не могут соперничать с месяцами фантазирования. Фрустрация. Возвращение в воображаемый мир, к надеждам на лучшее, чтобы достичь наконец вершины. И начать заново. Снова, и снова, и снова…

Людивина стояла перед высохшим телом. Голова покоилась на камне, веки наполовину прикрывали темные глазницы.

Она судорожно сглотнула. Пристыдила себя за столь откровенные рассуждения в присутствии этих девушек. Подошла, села рядом на плоский камень и осторожно положила ладонь в перчатке на холодную мертвую руку.

– Я делаю это для вас, – шепнула она.

Торранс произнесла у нее за спиной голосом, полным эмоций:

– Они дают нам право на все. В том числе право выяснить что-нибудь ужасное.

Торранс понимала, что чувствует Людивина. Она, вероятно, испытывала те же сомнения, хотя была опытна и насмотрелась всякого. Людивине нравилось, что ее начальница так чувствительна и сопереживает ей.

– Но надо делать дело.

Людивина встала.

– Я размышляла об изнасилованиях и символике места.

– И к каким выводам пришли?

– Возможно, был инцест с матерью, который стал причиной отклонений, ненависти к женщинам. Он насилует их, чтобы удовлетворить свои порывы, и убивает, чтобы убить ту часть матери, которую ненавидит. Похоронить мертвых здесь – значит отрезать их от мира, то есть от себя в повседневной жизни. Словно так можно было изгнать мать и избавиться от того, что она с ним делала. Он кормит ту часть матери, которая нанесла травму, чтобы она оставила его в покое. Укрывает их в утробе, где постоянно сталкиваются его любовь и ненависть, источники его желания убивать.

Торранс кивнула:

– Возможно. Продолжайте.

Людивина обвела взглядом стену со светящимися крестами.

– Распятия, обезглавленные птицы, девушки, выложенные в ряд… Чрезвычайно мощный ритуал, попытка излечить расстройство. Навязчивое желание утешить себя.

– Что символизирует птица?

– Трофей.

– Тогда почему именно птица? – подняла брови Торранс. – Он делал это снова и снова. Птица что-то для него значит.

– Тут я пас.

– Думаете, он забрал головы?

– Да, они символизируют девушек, которые…

И тут у Людивины сложились все данные. Колени подкосились, участилось дыхание.

– Третья ДНК, – прошептала она.

Заинтригованная Торранс подошла к ней.

Людивина повернулась к безымянной мертвой женщине, рядом с которой только что сидела, и выдохнула:

– Я знаю, где птичьи головы!

Доктор Гаспар Буске перестал спать.

С годами неспособность погружаться в сон одолела его. Он ложился из принципа, но не делал вид, что засыпает. Брал книгу, блок стикеров, карандаш и накрывался одеялом, будто задергивал занавес, чтобы показать: теперь только чтение и ничего больше. Он отмечал любимые места, наклеивал желтые листочки на страницы, которые хотел потом перечитать, хотя знал, что с течением лет шансов становится все меньше. Его библиотека заполнялась книгами с желтыми хребтами, которые не принесут никакой пользы, разве что после его смерти племянники потратят несколько часов, пытаясь выяснить природу закладок, и в лучшем случае рискнут прочесть некоторые фрагменты из тех, что хотел выделить дядя. Его наследием станут чужие слова.